— На этой неделе отгремел, хотя и очень тихо, праздник. Или памятная дата, ностальгический юбилей — День рождения комсомола.
— Да, так точно.
— До сих пор помню номер своего комсомольского билета, будет смеяться.
— Какой?
— 78575804.
— Обалдеть. Звучит мелодично.
— Да, я потому, наверное, и запомнил. День рождения комсомола 29 октября. Я посмотрел достаточно большое количество публикаций по этому поводу, но все носили ностальгический характер. Я изумился, может, я просто не добрался, но почему же никто не порассуждал и не поразмышлял на тему молодежной политики тогдашней и нынешней, современной. Мы решили, уж как получится, эту брешь содержательную восполнить и вместе с Сергеем порассуждать. Как это было, а потом — как это стало: молодежная политика, работа с молодежью.
— Это разговор мне не безразличный, хотя уже давно себя не отношу ни к какой молодежи, тем не менее, во-первых, так получилось, что я имел дело с молодежным движением, которое называлось «Ура», это было некоторое количество лет назад. Придумали в свое время с моими приятелями и литераторами создать некий совместный проект.
— Это аббревиатура или просто клич?
— И то, и другое, у меня книжка так называлась, написанная в 20 лет. А потом мы как-то с моим другом Прилепиным и писателем Сенчиным сидели и придумали расшифровку — утро, родина, атака. Это было давно, однако имело действительно прямое отношение к людям молодым, а сейчас возглавляя свободную прессу, я тоже имею дело с молодыми сотрудниками, с молодыми авторами, приезжаю в разные места. Вот, например, только что вернулся из Донецкого национального университета, где выступал на кафедре филологии отделения журналистики. Я в разных местах сталкиваюсь с тем, что молодые люди спрашивают: куда же мне отправить мои тексты, как мне реализоваться, что мне за это будет, и вообще, что мне делать по жизни? Это нормально, и поэтому работа с молодежью продолжается.
Возвращаясь к празднику, вообще, совершенно понятно, что юношеская организация возникла не с нуля, она была в России, может быть, потому что у России такая предрасположенность к этому есть, знаменитая теория Федорова «общего дела». Вообще многие русские мыслители, Бердяев, Ильин, говорили об этом общем деле, и это нормально и естественно молодым ребятам, азартно куда-нибудь вместе отправляться в поход или ходить в кружок, в общем, какое-то такое правильное созидательное занятие.
И в этом смысле надо сказать, что скаутская организация возникла в свое время, и первым скаутом был Алексей Николаевич Романов, цесаревич. Она не была идеологизирована, но она была построена на таких государственнических принципах, что именно наследник цесаревич — первый скаут, и это означало, что государство поддерживает. Потом была гражданская война, крах прежней государственности, и из этого хаоса беспризорников возникло понимание, что их надо как-то занять. Мы помним Макаренковское движение, это действительно исторический феномен, можно по-разному относиться к тем временам, но ребят воспитывали, и была мощная социальная мобильность, ребята реализовывались в жизни. Огромное количество, кстати говоря, детдомовцев стали потом большими людьми, и я вижу их до сих пор вокруг себя — Николай Губенко из детдома, кстати говоря.
— Роман Абрамович, например, тоже оттуда.
— Совершенно разные люди, кстати, Роман Абрамович, как понимаю, в комсомоле неплохо подвязался, это отдельная тема. Дальше, конечно, стройка, строительство, трагические страницы, но говорить о том, что это проходило без массового энтузиазма, тоже нельзя. И то, что страна была готова к войне, и произошла мощнейшая индустриализация в сжатые сроки, в год строились сотни предприятий — это правда. И этот энтузиазм без молодых комсомольцев тогдашних был невозможен.
— И вопрос в том, как этот энтузиазм вытащить. Он же естественный, он же имманентно присутствует в каждом человеке, просто, как правило, дремлет. Что надо сказать такого?
— Точный вопрос. Наверное, абсолютно повторить то, что было, невозможно. Но то, что принципы естественного патриотизма, солидарности присутствовали в людях, это правда, и то, что особенно молодые люди способны к не только сплоченности, но к целеустремленности, — это тоже правда. Просто в силу своей молодости, в силу энергии.
Но есть цифры, которые я специально выписал, связанные с Великой Отечественной войной: в первые три дня войны в действующую армию ушли 900 тыс. комсомольцев. А 7 тыс. комсомольцев и воспитанников комсомола до 30 лет стали героями Советского Союза. Что такое, например, партизанские отряды? Больше половины, 60% — это были комсомольцы, молодые ребята. Потом, мы знаем, что, во-первых, конечно, комсомольская организация переживала трагические времена, был период репрессий, когда одного репрессированного сменяет другой обреченный быть репрессированным. Точно также цинизм, двоемыслие, карьеризм, особенно позднего комсомола, который в значительной степени дал путевку в жизнь многим бизнесменам.
— Современным имеется в виду?
— Да. Потому что именно там возникло понимание, что вся эта риторика носит второстепенный характер. Нужно просто поупражняться в соответствующих заклинаниях, а главное, схватить собственность. Собственность — то, чего в какой-то момент стало не хватать номенклатуре. Но, одновременно с этим, даже поздний комсомол был неплохой организационной школой жизни. Когда смотришь на писателя Юрия Полякова с его «Литгазетой» или на Константина Затулина, понимаешь, что вот эта администраторская комсомольская жилка в них до сих пор играет. Это неплохо, на самом деле. Это неким образом структурирует общество.
Я вообще формировался, подрастал в то время, когда с некоторой аллергией уже воспринимались пионерские галстуки, это был такой излет советской системы. Но, тем не менее, по прошествии совсем небольшого времени понимаешь, сколь важно было, во-первых, давать этот коллективный азарт детям, и вне политики, вне надуманной идеологии, вне доктринерства и детская, и юношеская организация могут и должны существовать.
— Подожди, то есть, отвечая на вопрос, что должно, или что может разбудить в человеке дремлющий энтузиазм, азарт общего дела, правильно я тебя услышал?
— Да.
— То есть предложите нам общее дело…
— Это одно. А второе — это кислород, это воздух и движение, «движ», то есть на самом деле нужна социальная реализация. С одной стороны, хочется зажигать, хочется, чтобы было нечто бодрящее, и в этом драма недавнего времени, потому что пустота не бывает абсолютной, ее заполняет варварство, всевозможные пороки, криминал, то, что можно было наблюдать просто даже статистически, в том числе, к сожалению, и гибельно это происходило во многих российских населенных пунктах, городах.
А с другой стороны, социальная реализация — это то, что молодой человек хочет независимости от того, есть у него связи или нет, чей он отпрыск, просто двигаться вперед и вверх в своем деле. И это очень важно показать, что у нас построено все не на кумовстве или на каком-то ложном протекционизме, а на конкретных примерах, чтобы люди видели, что инженер, ученый, историк, журналист может доказывать себя в этой жизни. Это бывает.
— То есть сейчас же три элемента пробуждения энтузиазма я от тебя услышал: дело, «движ» и перспектива?
— Перспектива, которая не только отдаленная, как строительство несбыточного сказочного счастья.
— А перспектива реального успеха?
— Да. А это уже, можно сказать, prosperity. Конечно, это нормально, особенно в условиях нашего общества, но дело в том, что даже советское общество, которое упрекают в уравниловке, тем не менее, демонстрировало эти признаки социальной мобильности, когда парень из деревни мог пойти к министру образования. Я знаю нескольких таких ребят, ныне уже пенсионеров: они открывали буквально ногой дверь и просили перевести с одного факультета на другой, внести справедливость в экзаменационный вопрос, и была отзывчивость, потому что этот министр опасался. Это вернуть абсолютно невозможно, но то, что должна быть прозрачность в принятии решений, — да.
Я бы не абстрагировался от того, о чем мы сейчас говорили, я бы вернулся к конкретике, как, во-первых, так называемые кружки. Вот они были по всей стране, и человек, вне зависимости от его интересов, мог выбрать, мог записаться в спортивную секцию, можно было играть на баяне, можно было конструировать самолетики. Худо-бедно это начало возрождаться в мегаполисе, здесь у нас в Москве. Сложно сказать, с остальными как обстоит городами, особенно с небольшими. С небольшими явно обстоит не очень, не ахти.
Это, кстати, вопрос соответствующим государственным ведомствам, потому что нужно не декларировать, как хорошо бы, а очень важно взять на карандаш и просто организовать некоторую логистику, чтобы все мы видели, что в этой связи делается. Ведь вымывание кадров, которое мы получили в те же 90-е годы, основывалось не только на, как говорят, гуманитарных профессиях там, отсутствии смысла, но и профтехучилищах: приезжаешь на тот же Челябинский тракторный завод и понимаешь, что толком смены нет. Это беда. Но кое-чего стало меняться, это объективно так, этого бы я тоже хотел коснуться, потому что видеть все сквозь темные, траурные очки совершенно не верно. Возникла система государственных грантов, сейчас это есть, я был летом на форуме под названием «Таврида» в Крыму.
— А знаешь, подожди, Сереж…
— Об этом было бы тоже любопытно сказать.
— Мы поговорим обязательно об этом отдельно. Просто я предлагаю, коль уж все-таки мы оттолкнулись, формальный повод нашей встречи — это день рождения комсомола, давай все-таки завершим эту тему. А в следующей части, обещаю, и про «Тавриду» поговорим, и про «Селигер», и про «Территорию смыслов» — это все очень интересно, потому что ты говоришь про кружки — да, окей, я понимаю, что это в смысле первых двух пунктов – «движа» и дела, ложится, да и в смысле перспектив, наверное, тоже каким-то образом они маячат, но только не надо забывать же, что комсомол был все-таки организацией недвусмысленно, однозначно, целенаправленно политической, это был ВЛКСМ — Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи. Это была политическая организация, и молодежь воспитывалась в духе как раз некой конкретной политической доктрины.
— Я бы все-таки не преувеличивал догматизм советской цивилизации хотя бы потому, что он периодически менял свой политический вектор. Менялись люди в политбюро, как известно, были разные съезды с разными опровержениями, но какие-то азы оставались основополагающими — пресловутый моральный кодекс строителя коммунизма рассказывал о дружбе, о братстве, об отзывчивости, о добросердечности, в значительной степени о христианских ценностях, кстати говоря, где-то и о европейских ценностях, и это не отменяет стремления к персональному успеху, к достижениям.
Очень часто у нас ложно противопоставляют, говорят, что если коллективизм, значит, ты должен быть абсолютным бессеребренником, ничего не получать, а какие-то дяди разберутся. Иногда это было недостатком системы, но я не думаю, что к этому нужно стремиться, каждый труд должен быть вознагражден. Но одновременно — такие естественные, здоровые ценности, идеалы: дружба, товарищество, братство, помощь нуждающимся, помощь слабым, солидарность. Это правильно, это то, чего, на самом деле, у нас не хватает. И, кстати говоря, перестройка поначалу была встречена с таким подъемом, что в людях как раз присутствовал этот идеализм где-то даже европейского толка, а потом мы разуверились, и эта атомизация скорее носит не гражданственный, а циничный характер. Мне кажется, что элементарные представления о хорошем, добром относятся не столько даже к советской системе — можно вспомнить и гуманистическую традицию всей русской культуры, она ведь тоже об этом, о человеке.
— Понятно.
— Поэтому мне кажется, что доброта, добротолюбие, можно даже так сказать, но и при этом — здоровые нормальные гражданские идеалы. Это не должен быть казенный патриотизм, но это должна быть любовь к отечеству, причем она же есть в людях, но эта любовь может быть подкреплена еще и просвещением. У нас не хватает представлений об исторических азах, знание родной истории — это очень важно.