24 декабря 1817 года в Московском Кремле по желанию великой княгини Александры Федоровны, прусской принцессы, ставшей в том же году супругой великого князя Николая Павловича, впервые зажглась рождественская елка. С тех пор рождественское дерево неизменно появлялось в сочельник при дворе. Но елка и до этого веками радовала и народ, и царей в России. Однако по другим причинам.
Фото: РГАКФД/Росинформ
Фото: РГАКФД/Росинформ
Фото: РГАКФД/Росинформ
"Ворота убрать ельником"
Задолго до середины XIX века, когда нарядные елки стали появляться под Рождество в зажиточных домах России, это дерево радовало глаз русского человека и участвовало в праздниках и торжествах.
При Петре Первом в Москве часто сооружалось в честь его побед несколько триумфальных ворот, через которые он со свитой должен был двигаться к Кремлю. В декабре 1722 года, например, в первопрестольной готовились праздновать взятие Дербента. Вице-президент Святейшего Правительствующего Синода архиепископ Новгородский Феодосий получил письмо, где царь требовал починки Триумфальных ворот, устроенных по случаю предыдущих торжеств, которые благоразумно оставили в целости. По мнению государя, в них нужно было лишь заменить прежние эмблемы новыми, соответствующими предмету нового торжества.
14 декабря 1722 года Святейший Синод определил:
"Синодальные ворота ныне ко входу Его Величества починить и по обыкновению, как ко входу прошлого 1721 года декабря к 18-му дню елками и коврами были изготовлены, так и ныне в тех воротах все по тому ж устроить, и к тому еще и приличные картины к нынешнему входу прибавить".
Чем как не искрящимися на морозе зелеными елками можно было украсить Москву к "торжественному вшествию" в нее Анны Иоанновны в феврале 1730 года? От триумфальных ворот Земляного города до Воскресенских триумфальных ворот, вспоминал Яков Бервик-и-Лирия, посол испанского короля, "улицы все усыпаны были песком, и против всякого двора поставлены елки".
Такому же дизайну подверглась и дорога в 42 версты от Троице-Сергиевой лавры до Александровской слободы в марте 1744 года, когда императрица Елизавета Петровна "изволила иметь шествие" по ней со своим громадным поездом. Библиограф и историк Н. С. Стромилов писал:
"С блестящею роскошью выезжала Императрица... по древней, еще прежде коротко известной ей дороге, у которой прилегающих деревень жители чрезвычайную радость выражали: всяк спешил взглянуть на желанную матушку-Царицу и принарядить ее торжественный путь в свою вотчину. Молодые елки, поставленные по обеим сторонам зимнего пути, представляли подобие аллей, в селениях же мужчины становились по одной стороне дороги, а женщины по другой".
Елки были и немаловажной частью огненных праздников, которые обожала Елизавета Петровна и о которых их устроитель Якоб фон Штелин писал:
"Огненные упражнения, как и вообще все искусство фейерверков, достигли такой высокой степени совершенства, какого до сих пор... кроме российского императорского двора, нигде в другом месте не видано еще и не известно".
Немало елок порубили и к приезду Александра I в Троицкую семинарию в сентябре 1801 года. Протектор Платон в записке "О приготовлениях к приему Александра I-го" указал:
"1) Перила в лавре по дороге к собору покрыть ельником, а ко всякому столбу привязать елку; 2) ворота убрать ельником, а наверху из цветов имя, а над именем корону, а под аркою гирлянды. А перила также ельником, а по местам елки".
"С зеленой елкой колизей"
Но елки были востребованы и в будни. Каждую зиму от Петербурга до Кронштадта елками выделяли санный путь по замерзшему Финскому заливу.
"Как скоро осенью лед станет, то означается на заливе еловыми кустами весьма широкая дорога в Кронштадт и обратно,— писал академик И. Г. Георги в 1794 году,— и на самой середине оной находится питейный дом на льду, в коем проезжие отдыхать и во время случающихся бурных темных ночей прибежище иметь могут".
Над питейными домами — так стали называться кабаки с 1779 года — на длинном шесте водружали елку, которую было видно за полверсты, и силуэт ее оживлял измученных русской дорогой путников. Историки утверждают, что традиция эта берет начало еще со времен Ивана Грозного, при котором для опричников был выстроен кабак на Балчуге, где им можно было пить вино и пиво бесплатно и в любое время, тогда как всем остальным подданным — только в большие праздники. После уничтожения опричнины "кружечные заведения" открылись для всех. К 1626 году в Москве имелось 25 кружал и фартин. Поначалу над ними были гербы, а по праздникам — знамена, флаги, вымпелы и елки, но потом все это запретили. Осталась лишь елка, и так как питейные заведения приносили большой доход, то сложилась пословица: "Елка зелена денежку дает". И множество иносказательных выражений: "сходить под елку", "побывать у Ивана Елкина", "все относит под елку".
Во многих биографиях баснописца И. А. Крылова говорится о том, что он не гнушался питейных заведений. Например, Е. Д. Желябужский пишет о молодом Крылове:
"Чтобы услышать откровенное, задушевное слово от крестьянина, когда, как говорится, душа нараспашку, он заходил иногда и в те места, некогда украшаемые елкой, где, в минуты разгула, или шумно веселится, или тихо изливается охмелевшая душа смышленого русского народа".
Елки водружали еще и над выставками, поскольку в XVIII и XIX веках выставками назывались места временной продажи или выставления питей — шатры и палатки из холста и досок, шалаши из рогожи или бересты. "Руководство к познанию российского законоискусства" 1811 года определяло выставку так: "Где бывает повременная продажа на разных местах казенных питей... Буде откупщики захотят производить подвижную питейную продажу в лагере при полку, или на ярмарке, или торгу, или при перевозе, или гульбище, или работе, или на льду, или в палатке, или шалаше, или на судне, местах таких, где прежде оной, по обстоятельствам их дел, не было: то и сие им позволяется без всякой прибавки к означенной откупной сумме".
Чтобы услышать откровенное, задушевное слово, он заходил иногда и в места, некогда украшаемые елкой
Рассказывая о быте сибирских крестьян в 1870-е годы, писатель Н. И. Наумов упоминал об этих заведениях:
"После полудня ярмарка достигла своего крайнего развития... С выставок, открытых на время ярмарки, давно слетели холщовые пологи, и самые шесты с прибитыми на них елками покачнулись от напора теснившегося народа".
В те же годы исследователи Воронежской губернии, описывая город Новохоперск, с грустью констатировали: "Оказывается, что здесь, как и вообще в уездных городах, общественная жизнь еще не сложилась. Чиновничество и купечество разъединено между собою... В праздничное время предпринимаются иногда прогулки, отдельными семействами, за город. Что же касается низшего класса городского населения, то для него все удовольствия заменяет — "с зеленой елкой колизей".
Кстати, Новохоперск, как и все вообще населенные местности, богат различными питейными заведениями: раздробительными, выносными и другими..."
В 1885 году заведения, где "вино предлагается для употребления на месте без возможности пользоваться при этом пищей", в России были запрещены. И к концу века елку, вознесшуюся над крыльцом или крышей, можно было увидеть лишь в провинциальной глуши над постоялым двором.
"Их трудно было раскусить"
А вот в качестве символа Рождества елка очень медленно проникала в русские дома, десятилетиями оставаясь немецко-петербургской причудой царского двора и богачей. И до середины XIX века перед Рождеством столичных жителей еще не охватывал покупательский психоз, и в сочельник в магазине петербуржцы могли повстречать и самого императора.
"24 декабря,— сообщал поэт и ректор Петербургского университета П. А. Плетнев в письме Я. К. Гроту в 1841 году,— заехал к Natalie Пушкиной... Она сегодня была в английском магазине (канун елки перед Рождеством) и встретилась там с государем, обыкновенно в этот день приезжающим в английский магазин покупать для елки своим детям".
В Аничковом дворце помимо большой общей елки для великокняжеских детей и их друзей для каждого члена императорской семьи на персональных столиках ставились именные елочки с предназначавшимися только им подарками.
Для народа городскую ель впервые установили в Петербурге в 1852 году. До этого малообеспеченные горожане могли любоваться рождественскими красавицами сквозь окна знаменитых кондитерских Доминика, Пфейфера, Излера, Палера — там они продавались в золоченых бочках в полной экипировке, ведь основными елочными украшениями несколько десятилетий были кондитерские изделия и золоченые орехи.
На грецких орехах сорта каба-джевюс, или бомба,— с крупными плодами, но с очень мелкими ядрами, годными к употреблению только в свежем виде,— делались хорошие деньги перед Рождеством. Во второй половине XIX века в книжках по домашнему хозяйству непременно стали помещать советы по золочению орехов:
"Чтобы позолотить орех, нужно опустить его прежде в яичный белок или жидко разведенный гумми-арабик, а потом, обернув в поталь, положить на вату и слегка подавить орех. Ушки можно приклеить столярным клеем или сургучом".
Чуть позже елки, увешанные угощениями, появились осенью, во время народных праздников в честь коронации Александра Второго. 8 сентября 1856 года на Ходынском поле в Москве было приготовлено около 700 длинных столов, уставленных колбасами, ветчиной и жареными баранами; тут же стояли елки, украшенные пирогами и пряниками, с жареной курицей на верхушке. Тогда как во время народного праздника в честь коронации Николая Первого на Девичьем поле 16 сентября 1826 года 240 столов длиною в десять саженей "были красиво убраны березками, унизанными яблоками".
Однако в 1870-е годы в дневниках и письмах петербуржцы уже жалуются, что в Гостином дворе накануне Рождества не протолкнуться. Там стали продаваться игрушки и готовые елки всех сортов — и бедные, и богатые. Для шикарных елок украшения привозились из Берлина и Дрездена, для остальных придумывали наряды российские кустари.
"В далекой Гавани, в глухих улицах Песков и Петербургской стороны,— писал редактор еженедельника "Звезда" А. Е. Зарин,— бедные отставные чиновники с женами и детьми клеили разноцветные фонарики, картонажи, гирлянды из бумаги и легкие бумажные шляпы для хлопушек; десятки девушек делали цветы, шили кукольные костюмы; бедные художники рисовали картинки на коробки с играми и сюрпризами".
В Московской губернии изготовлением елочных украшений и бонбоньерок было занято около 50 семей. Выгодным делом для кустарей были и работы по дереву. Найти под елкой искусные токарные игрушки Журкина и Трофимова мечтали дети даже в богатых домах: "В коробочке, не превосходящей емкостью 1 кубического дюйма, находятся бирульки, представляющие 40 предметов домашнего обихода".
Но большинство детей довольствовались убогими поделками. Писатель-сатирик Н. А. Лейкин вспоминал в своих мемуарах:
"Игрушек на елку нам дарили много... но игрушки эти были дешевые: куклы с головами из черного хлеба, выкрашенными краской, а то из тряпок с нарисованными физиономиями и с пришитой куделью вместо волос... Затем неизбежными игрушками были барабан, бубен, дудка, труба из жести. Гостинцы, украшавшие елку, были самые дешевые... Конфекты, завернутые в бумажках с картинками, были из смеси сахара с картофельной мукой и до того сухи, что их трудно было раскусить... Картинки эти раскрашивались от руки и очень плохо. Пряники были несколько лучше конфект. Они были из ржаной и белой муки и изображали гусаров, барынь, уперших руки в бока, рыб, лошадок, петухов. Ржаные были покрыты сахарной глазурью и расписаны, белые тисненые и отдавали мятой или розовым маслом. Золоченые грецкие орехи, украшавшие елку, всегда были сгнившие, и я помню, что торговцы, продававшие их, в оправдание свое всегда говорили: "Помилуйте, да ведь свежих-то и не вызолотишь, позолота не пристанет..." Орехи давили дверьми. Трескотня шла по всей квартире".
Но в аристократические дома доставлялись съедобные принадлежности для украшения елки от придворного пекаря И. А. Филиппова стоимостью от 5 коп. до 25 руб. серебром. А вскоре зажиточные россияне бросились соревноваться, чья елка краше. Некоторые доходили до того, что наряжали дерево настоящими драгоценными украшениями.
В конце века появилась другая новомодная тенденция — всех обуяла любовь к благотворительным елкам и рождественским лотереям. Известный педагог Х. Д. Алчевская недоумевала в 1893 году:
"Мы видим школьные елки с раздачею детям полушубков, сапог и картузов; мы наблюдали даже однажды, как реализм в данном случае дошел до того, что на освещенном дереве висела колбаса и французские хлебцы. Все это, конечно, очень хорошо и гуманно,— почему не раздать бедным детям полушубков, сапог и картузов, почему не накормить полуголодного ребенка хлебом и колбасой?! Но зачем связывать все это с поэтическим образом елки; зачем не разграничить одного от другого; зачем думать, что детям из народа нужны только сапоги и колбаса; зачем не дать душе их минут поэзии и светлой радости, которых так мало встречается в жизни малолетнего работника или работницы, живущих у хозяев?"
Но по поводу такой благотворительности было и другое мнение. Фельетониста А. В. Амфитеатрова возмущало легкомысленное расточительство:
"Я прочел в каком-то объявлении рождественском: "убранство для елок в 5 рублей, в 10 рублей, в 25 руб., в 50 руб. и до... 500 рублей серебром!" Делайте елки детям; это хороший обычай, его нельзя забывать! Рождество — детский праздник! В нем сказывается смехом и резвыми играми вся поэзия детства... Но ни Рождество, ни дети не потерпят ущерба, если вместо сторублевой елки вы сделаете двадцатипятирублевую, а оставшуюся разницу отошлете в комитет вспомоществования недостаточным студентам".
К началу XX века праздник елки многим приелся. Та же Х. Д. Алчевская писала:
"Стали поговаривать, что характер елок последних лет слишком однообразен: все та же живая картина "зима", сказка, песня и ничего нового... Мы видим роскошные елки с толпою нарядных танцующих детей, которые пресыщенно и почти индифферентно относятся к такому же нарядному и разукрашенному дереву, как и они сами".
И в 1903 году в Московском Императорском лицее в память цесаревича Николая решились на трезвый и неординарный поступок:
"Относительно развлечений для воспитанников в течение праздников постановлено елки не делать, так как практика трех лет показала, что это развлечение доставляет воспитанникам мало удовольствия, а взамен ее свозить их за счет Лицея — 1 раз в Частную оперу, 1 раз в театр Корша, 1 раз в цирк и 1 раз, если удастся, в один из Императорских театров".