В понедельник в Санкт-Петербурге похоронили легенду местной арт-сцены художника Вадима Воинова. Его имя давно включено во все обзоры ленинградского неофициального искусства, но легендарным его делало совсем не признание — он, пожалуй, единственный из старой гвардии оставался фигурой не прошедшего, а настоящего времени, до последнего выставлявшийся, ходивший на вернисажи, открытый к новым именам и лицам, легкий на разговор. Его очень любили.
Фото: Никита Инфантьев, Коммерсантъ
Вадим Воинов ушел в возрасте 75 лет. Не так и много по нынешним временам. Но старым он казался давно и прочно — если за «старость» принять позицию над схваткой, умение ограничить свое пространство ровно тем, что тебе действительно необходимо, и специфические отношения с прошлым. Собственно, солидный возраст ему еще 20 лет назад придавали именно эти отношения: прошлое было его главным рабочим инструментом.
Сначала прошлое было тем, что осталось в жизни мальчика, у которого в девять лет забрали отца, историка, севшего по «ленинградскому делу»: номенклатурное детство в семье идейного партийца, к тому же через жену и племянницу связанного родством с Косыгиным и Микояном (в настоящем у мальчика был приемник-распределитель для детей врагов народа и колония для малолетних). Потом романтическое прошлое со страниц Хемингуэя и Ремарка утащило в море. «Земля не держала,— рассказывал он.— Уходил от армии. Добыл бумагу о том, что окончил три класса школы, а для армии нужно было пять. Косил под дурака, военкомат меня дважды заставлял пункцию делать — страшная вещь в советских условиях, без ног мог остаться запросто. Потом, когда ситуация стала совсем уж безвыходной, пошел в Калининграде в Рыбный институт. Там студентов отправляли на практику — на год в море матросом, на промысел. Ну, уходил в море, приходил, забирал документы, опять поступал и опять уходил». Заработанные огромные по тем временам деньги пропивал с друзьями: «поил весь Невский проспект». В 1969-м прошлое стало профессией — реабилитированный отец не сильно украшал автобиографию, но его друзья поступить на заочное отделение истфака ЛГУ помогли. Еще студентом Воинов устраивается научным сотрудником в Петропавловскую крепость (Музей истории Ленинграда), где проработает 24 года.
Он служил по «капитальной» части — в обязанности сотрудников музея входил осмотр домов старого фонда, предназначенных к капительному ремонту. Все имеющее художественную ценность полагалось описать и сохранить. Вопрос только в том, что тогда государству и частному человеку казалось художественной ценностью. На помойки в связи с невозможностью втиснуть в хрущевские и брежневские новостройки уходили мебель модерна и арт-деко, хлипкие на вид конструктивистские вещи вообще считались за хлам, камины по причине явной дороговизны иногда удавалось сохранить, а вот рояли гибли сотнями. Однако Воинов находил в этих брошенных квартирах не столько художественные ценности, сколько осколки человеческой памяти. В конце 1970-х Воинов начинает делать «функциоколлажи». Сам он вспоминал о моменте перехода так: «Однажды, ходя по “капиталке”, в пустой квартире увидел несколько разрозненных предметов, которые как бы складывались в композицию-текст. Мне захотелось этот текст сохранить». Текст оказался в его случае гипертекстом — все последующие годы Воинов будет сочинять свои строки из старых и ненужных вещей. В его коллажах были лирика и эпос, трагедия и комедия, фарс и абсурд, частная память и следы ранений, нанесенных целым народам. Он почти ничего не знал о поп-арте, кое-что читал и слышал о русском авангарде, его коллажи поначалу шли не столько от Татлина или Малевича, сколько от желания превратить исторический (читай — археологический) материал в носителя не информации, но эмоции.
Воинов-художник был страшно плодовит. Его вещи можно было увидеть почти на каждой сборной выставке новейшего искусства в Русском музее, он исправно устраивал персональные экспозиции в разных институциях, о нем много писали лучшие петербургские критики и искусствоведы, были альбомы, были и чествования. Эта стабильность присутствия Воинова на местной арт-сцене в какой-то момент создала иллюзию застылой фигуры мэтра. Но этот образ Воинову не шел совершенно. Его интересовали иные мифы. Когда он обрел свое помещение на знаменитой Пушкинской, 10, он назвал свою «галерею» «Мост через Стикс». Ему нравилось ходить по этому мосту туда-сюда. 11 декабря проход закрылся. Художник ушел в свое любимое время, в прошлое. Мы же будем продолжать читать его вещи.