Известно, что при дворе Екатерины II было много шутников, но не было шутов. Императрица Анна Иоанновна, воцарившаяся в 1730 году, напротив, нередко карала за шутки, но любила шутов. И чем сумрачнее становилось в стране, тем злее были выходки ее профессиональных весельчаков. А от самого злоязыкого из них — Кульковского — страдали все, даже покровительствовавший ему фаворит царицы герцог Бирон.
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
У одного придворного был вечер. Гостей было множество, в числе гостей был известный профессор красноречия Василий Кириллович Тредиаковский и профессор острот Кульковский. В кругу гостей начался разговор о насекомых, и Василий Кириллович, аки ученейший муж, утверждал, что насекомых бить позволяется, где бы они ни были. В эти минуты муха села на лоб Тредиаковского, и Кульковский, не говоря ни слова, хватил Василия Кирилловича по лбу ладонью так, что тот едва усидел на стуле.
Тредиаковский довел этот поступок Кульковского до сведения императрицы и просил защиты, но Кульковский оправдался словами Тредиаковского: что насекомых можно бить, где бы они ни были, яко бесполезную тварь. И был немедленно прощен развеселенной этой историей государыней.
***
Одна дама спросила Кульковского:
— Почему женщин никогда не выбирали в судьи?
— Потому,— отвечал Кульковский,— что у нас ни одной даме нет сорока лет от роду. А только с этих лет в судьи назначают.
***
Кульковский осведомился у одного придворного, не знает ли тот, который сейчас час?
Тот, желая блеснуть знаниями и остроумием перед остроумцем, ответил:
— Теперь тот час, в который в Испании купаются ослы.
— Так что же вы не в воде? — притворно удивился Кульковский и нажил себе нового врага.
***
Кульковский как-то собрался в Москву, но не имел хорошего экипажа для такой дальней поездки. Услышав нечаянно в одном обществе, что двое придворных скоро едут в Москву, но зная, что они ни за что не возьмут его с собою, Кульковский подошел к одному из них и со всею возможной любезностью спросил:
— Вы, без сомнения, поедете в карете?
— В карете, чем могу служить вам?
— Вы бы премного обязали меня, если бы взяли с собою мою шинель.
Отказать в такой мелкой просьбе придворный не мог и ответил:
— С большим удовольствием! Но кому же прикажете отдать вашу шинель?
— О, об этом вы не беспокойтесь,— отвечал Кульковский,— я надену ее на себя.
Так Кульковский доехал до Москвы с удобством и безденежно.
***
Супруга герцога Бирона была весьма обижена оспой, но по женскому кокетству белилами и румянами старалась прикрыть свое безобразие. Как-то показывая свой только что законченный портрет Кульковскому, она спросила его:
— Есть ли сходство?
— Весьма много! — отвечал Кульковский.— Портрет походит на вас больше, нежели вы сами.
Ответ этот не понравился герцогине, и Кульковскому пришлось выдержать наказание в пятьдесят ударов палкой.
***
Герцог Бирон однажды показал свои стихи Кульковскому, не говоря, кто автор.
— Хороши ли стихи, Кульковский? — спросил герцог.
— Весьма глупы! — опрометчиво ответил Кульковский.— А кто их писал?
— Я сам!
— Вы? — переспросил перетрухнувший Кульковский и тут же придумал новый ответ: — О, конечно, вы захотели худо сделать то, в чем совершенно успели! Ваша Светлость имеет дар творить все, что хочет.
Так Кульковский с трудом отыгрался от мщения герцога.
***
Герцог Бирон, смеясь над живым, но неприятным лицом служившего ему по многим поручениям Кульковского, как-то сказал:
— Право, Кульковский, ты походишь на осла.
— Не знаю, на кого я похож,— ответил Кульковский,— но знаю, что во многих случаях я имел удовольствие представлять персону Вашей Светлости во многих местах.
***
Однажды герцог Бирон спросил Кульковского:
— Что думают обо мне россияне?
— Вас, Ваша Светлость,— отвечал Кульковский,— одни считают Богом, другие — сатаною и никто — человеком.
***
У Кульковского однажды завязалось судебное дело, и он, желая выиграть его, просил многих особ о вспоможении, но ему, помня о его злых колкостях, не внимали. Кульковский опасался подавать просьбу герцогу Бирону после многих сказанных ему предерзостей. Но выиграть суд очень хотелось. Когда Кульковский остался с Бироном один на один и никто не мог их обеспокоить, он подал просьбу. Герцог взял бумагу и подивился — просьба была написана стихами.
— Разве ты пишешь стихи, Кульковский? — спросил он.
— Помилуйте, Ваша Светлость! — отвечал Кульковский.— Я не последний поэт. Не угодно ли, я вам даже пропою мою просьбу? О, какой у меня голос! Признаюсь, я и сам в восхищении от моего тенора-баска! Чистый, нежный, легонький басик!
— Ну, пропой,— согласился герцог.
Кульковский, откашлявшись, пропел. А окончив, сказал:
— Не угодно, Ваша Светлость, я еще пропляшу вам мою просьбу?
Герцог согласился:
— Пляши! Признаюсь, я еще не видел, чтобы плясали челобитную.
Кульковский принялся плясать и такого задал трепака, что герцог Бирон, расхохотавшись, приказал решить дело в пользу Кульковского.
***
Старик Кульковский, незадолго до кончины, пришел однажды поутру к одной из молодых и очень пригожих оперных певиц. Узнав о приходе Кульковского, она поспешила встать с постели, накинуть пеньюар и выйти к нему.
— Вы видите,— сказала певица,— для вас встают с постели.
— Да,— отвечал Кульковский, вздыхая,— но уже не для меня делают обратное.