О книгах, которые меняют жизнь
Фото: Владимир Саяпин / ТАСС
Фото: Е. Носовец
Фото: из личного архива
Фото: из личного архива
Фото: из личного архива
С Осипом Эмильевичем Мандельштамом я познакомился в Горьком осенью 1982 года. Обучаясь на втором курсе историко-филологического факультета Горьковского государственного университета, я только-только начинал погружаться в волшебный мир поэзии Серебряного века. Происходило это в основном в стенах Государственной областной научной библиотеки, благо находилась она в пяти минутах ходьбы от здания факультета. Впрочем, в главном здании библиотеки особого изобилия ожидать не приходилось. Читательский интерес и конкуренция любителей поэзии в основном концентрировались вокруг заветных синих томиков Большой серии "Библиотеки поэта". Но получить их на руки в читальном зале было ох как непросто.
От тех студенческих лет у меня в домашнем архиве сохранилась толстая тетрадь для записей в красном ледериновом переплете, в которой кроме тщательно переписанных стихотворений Николая Гумилева, Марины Цветаевой, Константина Бальмонта, Андрея Белого, Бориса Пастернака, Ильи Эренбурга, Ивана Бунина и др. можно обнаружить самодельный книжный каталог. В нем содержатся библиотечные шифры интересовавших меня книг. "Стихотворения" О.Э. Мандельштама 1973 года издания из знаменитой Большой серии "Библиотеки поэта" имели шифр "Ц 11928.1", указывающий на принадлежность экземпляра к фонду ценных книг. (Летом 2015 года я зашел в библиотеку и с радостью обнаружил в каталожном ящичке ту самую карточку, уже пожившую, испещренную новыми пометками, но сохранившую тепло и моих рук.) Кажется, я так и не подержал его в своих руках. Ответ дежурного библиотекаря был прост: "Книга на руках". Помню, что не помогали даже простые уловки: прийти рано утром или поздно вечером. Купить же ее не было никакой возможности: на книжном черном рынке в Горьком на пустыре около телевизионной вышки она стоила 50-60 рублей.
По словам же исследователя творчества поэта Сергея Васильевича Василенко, такой же томик в Москве на "толкучке" около памятника первопечатнику Ивану Федорову и магазина "Книжная находка" стоил 75 рублей. Еще более интересную историю рассказал на первом заседании Оргкомитета по подготовке праздничных мероприятий в честь 125-летия поэта Олег Григорьевич Ласунский — известный воронежский краевед, библиофил и литературовед. В 1973 году в Воронеж поступило с десяток экземпляров синего томика. По этому случаю было созвано специальное совещание у секретаря обкома КПСС В.П. Усачева, на котором обсуждался список благонадежных воронежцев, которым можно было продать сборник стихотворений, изданный тиражом 15 тысяч экземпляров, по государственной цене 1 рубль 45 копеек. В число счастливчиков попал и мой старший товарищ.
Встреча
Я рос в типичной советской семье провинциальной интеллигенции. В трехкомнатной квартире — шесть книжных шкафов; в подарок на день рождения — книги от папы с обязательной дарственной надписью на форзаце. Но сборник Мандельштама у нас в доме отсутствовал.
Что же делать?
Спасение было найдено в филиале областной библиотеки, располагавшемся в здании бывшей Вознесенской церкви, там находился отдел периодических изданий с небольшим читальным залом. По металлической дореволюционной лестнице приходилось подниматься на второй уровень, но атмосфера была вполне камерной, уютной и, можно сказать, даже боголепной. Приятным сопутствующим фактором было то, что на этой улице жила моя однокурсница, с которой сложились теплые взаимоотношения, и порой из библиотеки мы отправлялись на чаепитие прямо к ней домой.
В читальном зале я погружался в комплекты "Золотого Руна", "Весов", "Мира искусства" и, конечно, "Аполлона", который впервые и познакомил меня со стихами Осипа Эмильевича.
Его поэтический дебют в девятом номере за 1910 год произвел на мою романтическую молодую душу такое впечатление, что, кажется, некоторые строки я сразу заучил наизусть, не переписывая. А это любимое стихотворение сохранилось в памяти на всю жизнь.
Невыразимая печаль
Открыла два огромных глаза,
Цветочная проснулась ваза
И выплеснула свой хрусталь.
Вся комната напоена
Истомой — сладкое лекарство!
Такое маленькое царство
Так много поглотило сна.
Немного красного вина,
Немного солнечного мая —
И, тоненький бисквит ломая,
Тончайших пальцев белизна.
Импрессионистический эскиз хрупкого мира, наполненного изяществом форм и загадочностью образов, поражал воображение и резко контрастировал с сероватыми советскими буднями, заполненными лекциями по истории КПСС и историческому материализму в Горьковском университете. Блоковская незнакомка для меня жила именно в этом стихотворении, и порой казалось, что я ощущаю аромат ее духов. Конечно, это были не духи "Красная Москва", "Белая сирень" или "Северное сияние", а нечто гораздо более волнующее. В конце 1970-х папа привез из командировки в Москву в подарок маме нечто удивительное — флакончик духов "Шанель", купленный в столице за 25 рублей. Флакон открывался не чаще двух раз в год и (невероятно!) сохранился у мамы по сей день с засохшими капельками на дне. Возможно, что какие-то ассоциации между духами "Шанель" и этим стихотворением Мандельштама имеют право на существование.
Напротив областной библиотеки, нашей Ленинки, жила еще одна моя знакомая — молодая художница, тогда еще студентка Московского художественного училища им. 1905 года Ася Феоктистова. Часто бывая в гостеприимной квартире, я общался с ее родственниками: бабушкой, мамой и тетей, которая, как сейчас стало понятно, вращалась в кругах горьковской интеллигенции диссидентского толка. У нее было много книг, в том числе самиздатовских машинописных сборников. Выносить их из квартиры было запрещено, но зато можно было переписывать, сидя на узком диванчике в Асиной проходной комнате. Так в моей красной тетрадочке появились все стихи цветаевского "Лебединого стана". Среди книг был знаменитый вожделенный синий томик "Библиотеки поэта". Из этого экземпляра и перешли в мою тетрадь еще два десятка стихотворений Мандельштама, сохранив нумерацию, тождественную синему сборнику.
Среди моих студенческих товарищей любителей поэзии Серебряного века было не так уж много, в этом вопросе больше приходится опираться на прекрасную половину человечества. Тем ярче вспоминается любопытный эпизод того времени. Я лежу на кровати с продавленной металлической пружинной сеткой в комнате студенческого общежития. В комнате жило пять человек, я, как новичок, занимал худшее место — около двери. "Старослужащие" с рабфака находились в элитной части комнаты, отгороженной двумя древними платяными шкафами. Они уже отслужили в рядах Советской армии и были приняты по целевому набору, представляя славную Армянскую ССР. На койке рядом со мной в плебейской части располагался Сережка Черемухин, учившийся на филологическом отделении, порой крепко выпивающий и, в конце концов, то ли отчисленный, то ли переведшийся на заочное отделение. Зимний вечер, морозно, из окна нещадно дует. Я лежу и что-то читаю. Серега, кутаясь в казенное застиранное общежитское одеяло и собственное пальто, говорит мне:
— Слушай, нашел еще стихотворение Мандельштама, которого нет в "Библиотеке поэта", сейчас прочитаю.
Достает какую-то замызганную бумажку и вслух читает:
Пусти меня, отдай меня, Воронеж:
Уронишь ты меня иль проворонишь,
Ты выронишь меня или вернешь,—
Воронеж — блажь, Воронеж — ворон, нож!
Уж не знаю, где он нашел этот текст, но, видимо, запрещенные стихи русских поэтов были доступны в Горьком не мне одному.
Книжная полка
Возвращаясь к теме присутствия книг Мандельштама в моей домашней библиотеке, вспомню близкую по духу всем книжникам цитату из прозы поэта:
"Книжный шкап раннего детства — спутник человека на всю жизнь. Расположенье его полок, подбор книг, цвет корешков воспринимаются как цвет, высота, расположенье самой мировой литературы. Да, уж тем книгам, что не стояли в первом книжном шкапу, никогда не протиснуться в мировую литературу, как в мирозданье. Волей-неволей, а в первом книжном шкапу всякая книга классична, и не выкинуть ни одного корешка".
Корешки книжек Осипа Эмильевича мне заменяла все та же многострадальная красная тетрадь для записей. Потребовалось почти 30 лет, чтобы тяжким трудом и собирательским упорством подобрать на мою мандельштамовскую полку все его прижизненные издания, а также подборку переводов и публикаций в периодической печати. Конечно же у меня было немало предшественников, стремившихся собрать в своей библиотеке в первую очередь прижизненные поэтические сборники.
Вспомним, естественно, Арсения Александровича Тарковского, который в интервью, опубликованном в 1979 году в седьмом выпуске "Альманаха библиофила", рассказывает о своей обширной библиотеке в количестве более 4 тысяч томов, почти всей погибшей в годы Великой Отечественной войны. Поэт говорит о присутствии в библиотеке всех трех изданий "Камня" и добавляет:
"...в моей библиотеке наряду с "Камнем" был и второй сборник поэта, называвшийся "Tristia", далее: книга переводов, выполненных им, и так называемая "Вторая книга", вышедшая в издательстве "Круг", а также "Стихотворения" издания 1928 г. и небольшая книга, объединившая статьи Мандельштама о поэзии".
В ставшем хрестоматийном стихотворении 1963 года есть не только конкретное упоминание о стихотворном сборнике, но и звучит своеобразная поэтическая и человеческая перекличка.
Поэт
Жил на свете рыцарь бедный...
А.С. Пушкин
Эту книгу мне когда-то
В коридоре Госиздата
Подарил один поэт;
Книга порвана, измята,
И в живых поэта нет.
Говорили, что в обличье
У поэта нечто птичье
И египетское есть;
Было нищее величье
И задерганная честь.
Как боялся он пространства
Коридоров! постоянства
Кредиторов! Он как дар
В диком приступе жеманства
Принимал свой гонорар
<...>
Гнутым словом забавлялся,
Птичьим клювом улыбался,
Встречных с лету брал в зажим,
Одиночества боялся
И стихи читал чужим.
Так и надо жить поэту.
Я и сам сную по свету,
Одиночества боюсь,
В сотый раз за книгу эту
В одиночестве берусь.
Там в стихах пейзажей мало,
Только бестолочь вокзала
И театра кутерьма,
Только люди как попало,
Рынок, очередь, тюрьма.
Жизнь, должно быть, наболтала,
Наплела судьба сама.
Рассуждая о библиофильском взгляде на наследие Осипа Эмильевича Мандельштама, самое время задаться вопросом: "А был ли библиофилом сам поэт?"
Из его прозы и воспоминаний Н.Я. Мандельштам можно выявить его обширный круг чтения, в который входили как славные имена представителей Золотого века русской поэзии, так и французские и английские классики.
При этом Осип Эмильевич не был классическим библиофилом, к книге относился весьма утилитарно, а порой и просто небрежно. В воспоминаниях Эмиля Миндлина "Необыкновенные собеседники" приводится зарисовка поведения поэта сразу после покупки сборника Михаила Кузмина "Вожатый": "С книгой он обращался ужасно, держал ее в пиджачном кармане свернутой трубкой, поминутно вынимал и читал стихи". Не менее красочное свидетельство можно найти в воспоминаниях Э.Г. Герштейн: "Он ненавидел письменный стол. Он небрежно обращался с ненужными ему книгами: перегибал, рвал, употреблял, как говорится, "на обертку селедок"".
Постоянная смена места жительства, подчас просто скитания по чужим углам, житейские и финансовые неурядицы, а в конце жизни — аресты и ссылки, конечно, никак не способствовали собиранию домашней библиотеки, да еще библиофильского толка. Из книжных редкостей отметим наличие "Стихотворений" Аполлона Григорьева, изданных в 1846 году тиражом 50 экземпляров, первого сборника стихотворений Н.Я. Языкова 1833 года да ряд древних зарубежных изданий, в основном итальянских авторов.
Значительная часть книг из личной библиотеки Мандельштама хранится в РГАЛИ. А вот замечательный подвижник и исследователь творчества поэта С.В. Василенко в подмосковном Фрязино в муниципальной библиотеке создал своеобразный негосударственный музей поэта, в котором тщательно подбираются как прижизненные издания и публикации Осипа Эмильевича, так и дубли книг, которые он держал в руках. Эта традиция реконструкции личных библиотек великих поэтов идет еще от пушкинского музея на набережной реки Мойки, 12.
Работа для денег
Читателям "Огонька" будет интересно узнать о том, как складывалось сотрудничество поэта с журналом в 1920-е годы.
Интенсивная работа в журнале пришлась на 1923 год. Именно тогда Михаил Кольцов возобновил выпуск популярного журнала после почти пятилетнего перерыва. В библиографии поэта присутствует восемь публикаций в "Огоньке", и все они относятся именно к этому времени. Зимой и весной (N 7 и 14) были опубликованы два стихотворения — "Венеция" и "Париж", а во второй половине года — шесть очерков и заметок (N 16, 18, 20, 31, 34, 39). Тематика их весьма различна, порой откровенно конъюнктурна: "Холодное лето", "Сухаревка", "Меньшевики в Грузии", "Первая международная крестьянская конференция", "Армия поэтов", "Нюэн Ай-Как [Хо Ши Мин]: В гостях у коминтернщика". Объяснить это очень легко. В те годы гонорары за переводы и журналистика были фактически единственными источниками пропитания. Вот что, например, пишет Мандельштам отцу в ноябре 1923 года:
"Что я делаю? Работаю для денег. Кризис тяжелый. Гораздо хуже, чем в прошлом году. Но я уже выровнялся. Опять пошли переводы, статьи и пр.".
Интересно отметить, что в очерке "Сухаревка" Осип Мандельштам не забывает упомянуть о книгопродавцах:
"Медленно раскачивается Сухаревка, входит в раж, пьянеет от выкриков, от хлыстовского ритуала купли-продажи. Уже кидает человека из стороны в сторону — только выбрался он из ручного торга, преследуемый сомнительными двуногими лавками, как понесло его одним из порожистых говорливых ручейков и прибило к тупику,— оглушенный граммофонами, он уже шагает через горящие примусы, через рассыпанный на земле скобяной товар, через книги.
Книги. Какие книги, какие заглавия: "Глаза карие, хорошие...", "Талмуд и евреи", неудачные сборники стихов, чей детский плач раздался пятнадцать лет тому назад..."
В эти дни в Москве, Санкт-Петербурге, Воронеже, Владивостоке и во многих других городах прошла череда мероприятий, посвященных 125-летию со дня рождения поэта. Общий массив его творческого наследия не так уж и велик. Но колдовство поэтических строк и трагическая судьба О.Э. Мандельштама продолжают привлекать внимание сотен исследователей из разных стран мира, а главное — внимание миллионов поклонников.