Театр с большой
Анна Наринская о документальном фильме Ника Рида и Марка Франкетти «Большой Вавилон»
В прокат вышел фильм о Большом, сделанный британскими документалистами — довольно мрачная, но при этом захватывающая хроника знаменитого театра эпохи перемен
Фото: filmz.ru
Продюсер Марк Франкетти и режиссер Ник Рид снимали то, что в итоге стало полуторачасовым фильмом, два года. Все это время камера практически "жила" в театре, мигрируя из репетиционных залов в гримерные, из буфета в кулисы. Такой доступ, разумеется, невероятная удача — Большой известен своей закрытостью, а съемки к тому же происходили в скандальнейшее для театра время: на руководителя балета Сергея Филина было совершено покушение, Анатолия Иксанова в директорском кресле сменил Владимир Урин, труппа пребывала в раздрае, вражде и неуверенности.
Такой доступ, такая возможность близости к своему предмету — для документалиста очевидное благо и неочевидная угроза. Обилие материала вполне может погрести под собой идею, погруженность автора в проблему может замутнить его взгляд и не дать отличать главное от деталей, а повседневное соприкосновение с героями может убить критичность взгляда.
Фильм Франкетти и Рида знаменательным образом балансирует на грани. Каждый раз, когда кажется: ну все, сейчас повествование рухнет в отступления и оговорки, сюжет выныривает из деталей, основной конфликт напоминает о себе, не давая эпизодам и обрывкам расплыться в бесформенную массу, в сборник тематических зарисовок.
Но именно "на грани" здесь и работает. Потому что не будь здесь этих, как кажется, разрозненных виньеток и эскизов, этих подслушанных разговоров за сценой, этих случайных реплик, отсылающих к историям, про которые непосвященный зритель ничего не знает, это, вероятно, был бы более ловко выстроенный и более информативный фильм о Большом театре — о скандалах, разочарованиях и взаимоотношениях с Кремлем. Но это не был бы фильм о Театре.
Слово "театр" здесь будет правильно написать с большой буквы, несмотря на восторженность, сентиментальность и даже некоторую дамскость такого написания. Потому что фильм, который получился у Франкетти и Рида, фильм о Большом театре, о балете (то есть — о самой трудоемкой театральной деятельности, в каком-то смысле квинтэссенции театра как такового),— это фильм о театре вообще. О том, что он делает с людьми, "в него упавшими", о том, как он развращает, о том, как он возвышает, о том, как он все.
Тут, конечно, вспоминается многое про это понаписанное и понаснятое. Моэм, Островский, Булгаков... И нет, не напрашивающиеся "Белые ночи" и "Черный лебедь", а скорее гениальные "Дети райка" Марселя Карне, не самый удачный, но все равно хичкоковский "Страх сцены" и даже "Призрак оперы".
В "Большом Вавилоне" есть ревность, преступление, тайна, невероятный и совсем не всегда оправдывающий себя труд, есть отчаянье и есть триумфы и да, есть верховная власть, но скорее как необходимый элемент этого коктейля, а не как уже привычный всеобщий злой гений. Гении тут другие.
В самом начале фильма член попечительского совета Большого театра Александр Будберг под впечатлением от произошедшего с Сергеем Филиным говорит: "Если кто-то начинает поливать кислотой руководителя балета, это значит не только — театр нездоров, значит — страна нездорова". Это, вероятно, не то чтобы неправильное рассуждение, но это рассуждение скучное. В самом конце недавно назначенный директор Владимир Урин произносит следующее: "Это раньше, в советское время, мы представляли самое передовое советское искусство. Но нет — мы представляем просто искусство".
Так вот, фильм Рида — Франкетти он не про первое, а про второе. Он не про очевидное — что плохая власть плохо влияет на культуру, и в частности на театр, а про непонятное. Про то, какая это опасная, затягивающая и неблагодарная штука — искусство. И какая головокружительная. В прямом смысле, кстати, тоже.