"Власть" попыталась определить роль и место "Исламского государства" (организация запрещена в РФ) в современной цивилизации и разобраться, возможно ли появление в XXI веке тоталитарной империи нового типа.
ИГ для огромного числа людей — самый притягательный соблазн тоталитарного общества ХХI века
Фото: Stringer/Files, Reuters
Мировое сообщество по-прежнему мало знает об ИГ, с трудом осознает это явление и до конца не понимает — как его классифицировать, к какому роду или виду мировых субъектов его отнести. Что перед нами — опасное маргинальное образование? Закономерный этап развития исламских обществ? Тоталитарная, самоубийственная разрушительная химера?
От этой неопределенности возникают вопросы: может ли ИГ победить и установить халифат на значительной части земной суши? До появления ИГ в мире воспринимали терроризм как опасность, но все же было ясно, что вероятность победы террористов не слишком высока. Даже "Аль-Каиде", если бы она претендовала на государственную власть, не под силу свергнуть настоящее государство. ИГ на такую власть претендует.
ИГ, он же халифат,— вроде как государство, основанное на архаических принципах и на крайне ригористичном прочтении Корана. В сфере коммуникаций ИГ, бесспорно, современное и жизнеспособное государство. Но как поведет себя ИГ, если в его руках окажется ядерное или химическое оружие? Будет ли это означать немедленную ядерную или химическую войну? Можно ли как-либо вступить в переговоры с ИГ — вдруг не исключен компромисс? Или же правы те, кто говорит, что руководство ИГ, согласно своим установлениям, не может вступать ни в какие переговоры до того, как враги сдадутся, что ИГ может разговаривать с другими общностями только сверху вниз? И что произойдет, если все мусульмане в мире присягнут халифу, как того требует ИГ, и начнут исполнять его указания? Как поступать властям, если существенная часть граждан окажется в другой юрисдикции?
Искать ответы на эти вопросы надо непременно. И прежде всего потому, что это — ИГ — важнейший и опаснейший соблазн современности. Джордж Оруэлл писал о чудовищном обаянии фашизма его времен, а сравнительно недавно Умберто Эко говорил о повседневности и своего рода естественности фашизма. ИГ — вполне сравнимое с фашистским социально-политическое образование потому, что человечество склонно впадать во что-то вроде фашизма, создавать такой строй, который позволяет упростить понимание человеком самого себя и природы социальных отношений. Строй этот позволяет и призывает человека отказаться от индивидуальной ответственности за свою судьбу, отдаться сладостному подчинению тем, кто выше по иерархической лестнице, и жгучей ненависти ко всяким иным. В свое время Эрих Фромм написал незаслуженно забытую книгу "Бегство от свободы", в которой попытался объяснить, почему успех фашизма оказался осуществим.
Человеческая масса, нервная умственная рефлексия и деньги породили гремучую смесь, которая создает "Исламское государство"
И потому описание сегодняшнего так называемого Исламского государства очень важно — надо разобраться, почему именно сейчас переживает такой взлет столь, казалось бы, архаическое тоталитарное образование, почему оно оказалось притягательно для десятков миллионов людей, многие из которых довольно образованные люди из развитых стран.
По-существу, сплелись несколько обстоятельств. Во-первых, трансформация собственно исламского мира, во-вторых, переход мира в постиндустриальную, постмодернистскую стадию, в третьих, новые коммуникационные технологии.
Трансформация исламского мира произошла после разрушения традиционного, еще сравнительно недавно вполне патриархального общества, которое обычно обеспечивало социализацию подрастающего поколения. В результате такой трансформации миллионы необретших никакой идентичности молодых людей оказались в малознакомом им мире современной городской цивилизации, где стали готовым пушечным мясом для радикальных и экстремистских движений, настроенных на разрушение существующего мира в целях построения альтернативного, нового мира. Именно так формировались отряды красногвардейцев в России, или хунвейбины в Китае, или сегодняшние отряды ИГ.
В общем-то тоталитарность возникает не из прямого угнетения и страха, а из добровольной сплоченности, своего рода демократии, в ситуации, при которой миллионы растерянных и с трудом ориентирующихся в окружающей социальной реальности людей втягиваются в политику. Тогда-то и организуются пламенные массы, влюбленные в своих вождей, голосующие и возбужденно желающие умереть за них. Это и есть корень самой настоящей тоталитарности, чем ИГ, судя по всему, и является.
Понятно, что для успеха движения одними бесстрашными, но малообразованными фанатиками не обойтись — необходим некоторый интеллектуальный слой, сравнительно большое число людей, охваченных теоретическим, хотя, по сути, и милленаристским жаром создания чего-то окончательно справедливого. Слой этот полуобразованный, но на многое — особенно на значение и откровение порождаемых им слов и мыслей — претендующий. В сегодняшнем исламском мире есть такой интеллектуальный слой. Его составляют и те, кто, поучившись в Сорбонне, вернулся домой, в страны Ближнего и Среднего Востока и с изумлением убедился, что имеют весьма мало перспектив для вертикальной мобильности, что иерархия сильна и ригидна, а потому у них нет иного выхода, кроме как построить собственный мир. И те, кто остался дома, полагаясь на семейные связи, но убедился, что их творческие перспективы ограничены. К примеру, рисовать людей нельзя, да и с продвижением в молекулярной биологии на родине проблемы. В царской России подобную роль — людей с проблемой в самореализации — играли разночинцы, народники и тому подобная публика, не сумевшая сделать карьеру и легко попадающая под влияние волнующих и фантастических теорий о всеобщем переустройстве мира.
Наконец, для всякого дела требуются деньги. Существенная часть владельцев капиталов в силу своего происхождения оказалась чрезвычайно податлива на уговоры поддержать благое дело — дело справедливой борьбы. В уже упомянутой России Мамонтовы и Морозовы, при всей своей приверженности свободе рынка, сыграли крайне противоречивую роль в победе большевизма. Но ведь и Осама бен Ладен происходил из успешной и высокопоставленной семьи.
Эти три элемента — человеческая масса, нервная умственная рефлексия и деньги — и породили ту гремучую смесь, которая в социальном, интеллектуальном и финансовом аспекте подрывает нынешний исламский мир и создает опасную химеру "Исламского государства". В сущности, эти же элементы в конце концов разрушили и Российскую, и Австро-Венгерскую, и Германскую империи, и Испанию. А на месте разрушенного возникли разной степени чудовищности образования: гитлеровский фашизм, сталинский большевизм, франкизм и так далее.
Почему эти факторы так успешно разрушительно сработали в России и все же не столь драматически, к примеру, в Испании? По всей видимости, дело в том, что одним из ключевых элементов оказалась глубина и многослойность самоидентификации людей, вовлеченных в процесс преобразования обществ, которым эти люди принадлежали.
Фашизм, то есть тоталитарно-иерархическое устройство общества, опирающееся на глубинное желание человека избежать ответственности за себя, переложить бремя социальной конкуренции и кооперации на некоторые отторгнутые от личности механизмы, как правило персонифицированные в образе вождя, лидера, "одного из нас", партии, общности верующих и так далее,— неотъемлемое желание человека. Собственно, не будь этого социально-психологического качества, этого желания избегания ответственности, не было бы никакого человечества вовсе. Само по себе человеческое общежитие есть следствие готовности к сотрудничеству, к взаимному согласию, к способности подчиняться авторитету старшего, более опытного, сильного или умелого. Не будь у людей этих качеств, им бы никогда не выжить в мире, не сформировать цивилизацию, способную адаптироваться к изменениям, к накапливанию опыта, к созданию все более изощренной системы образования и развития знаний.
Другое дело, что дисциплинарная система передачи и сохранения знаний всегда и в корне противоречила другой иституциональной задаче выживания — производству нового знания, преобразованию мира, постижению его скрытых закономерностей. В этом смысле наиболее успешной и удачной цивилизационной общностью явилось то, что сегодня мы называем Западом, иудео-христианской цивилизацией.
Итак, традиционный исламский мир со всеми его механизмами социализации человека рухнул. В то же время появились вполне интеллектуально развитые индивиды, явленные нам во множестве, которым досталась задача как-то объяснить удивительное устройство мира: ресурсы и деньги у мусульман Ближнего Востока есть, а вот ни мировой власти, ни авторитета нет. Что делать? Как к этому относиться? Ответов, как в случае с упомянутыми разночинцами Российской Империи, оказалось много, но самым соблазнительным, равно как и тогда, оказалось радикальное и будто бы справедливое преобразование мира. Преобразование, в нашем случае основанное на крайне прямолинейном понимании ислама.
Те, кто не получил хотя бы примитивных знаний о том, каким образом можно обходиться с информацией, обнаружили себя потерянными в современном мире
При этом было бы упрощенно толковать столь традиционно сегодняшние события. Да, общие элементы социальной революции, направленной на радикальное обновление элит, работают, но вот обстоятельства — во многом отличаются, добавились два новых элемента. Первый — постиндустриальность. Он означает, что система успеха в социально-экономической жизни существенно отличается от того, что было хотя бы 50 лет назад. Это сыграло дурную шутку с теми обществами, которые не имели опыта индустриального труда, основанного на сравнительно малой норме прибыли, истории бизнеса, характерного для Западной Европы, США и — в несколько меньшей степени для России. Весь остальной мир этого опыта трудового и исполненного лишений развития оказался лишен. Азиатские народы — китайцы, японцы и корейцы в первую очередь — успешнее и деловитее справились с вызовом. В силу ряда обстоятельств и стечения исторических событий сегодня эти цивилизации более или менее успешно интегрируются в ход общечеловеческого поступательного развития.
Но для народов Ближнего Востока и Средней Азии все сложилось иначе. Умений управлять производительным трудом и создавать бизнес, основанный на взаимной выгоде, оказалось, похоже, недостаточно для сравнительно гладкой трансформации в этих регионах. Наверное, во многом именно по этим причинам ИГ развивается в столь архаическом (на первый взгляд) ключе. Неприятие современности со всеми ее успехами оказалось столь глубоко, что речь — в идейном плане — не идет о захвате современного, технологического знания (как было у большевиков или фашистов), а о беспощадном уравнивании мира по ригористически понятым исламским канонам, согласно которым мир оказался перед своей неизбежной и окончательной гибелью.
И наконец, фактор, также связанный с постиндустриальностью,— новые коммуникации. Они, возможно, сыграли роковую роль. И речь не только о легкости распространения практически любого контента в современном мире или о том, что ИГ гениально эффективно в создании вирусной рекламы самого себя и своего насилия.
Дело в том, что новые коммуникации, прежде всего интернет, породили невиданный доселе массовый когнитивный диссонанс. Обилие информации сделало обычного человека — с его, как правило, скудными знаниями — практически ничтожеством в своих собственных глазах, окончательно разрушило всякие намеки на позитивную самоидентификацию для значительного количества жителей Земли. Размах коммуникационного изобилия оказался столь велик, что те, кто не получил хотя бы примитивных знаний о том, каким образом можно обходиться с информацией, обнаружил себя буквально потерянным в современном мире. Незнание языков, скудный набор слов, примитивное школьное образование ординарного современного человека выглядят жалкими перед многообразием знания, растворенного в интернет-пространстве.
Ханна Арендт, рассуждая о тоталитаризме, полагала, что для его полноценного успеха были нужны паровоз, пулемет и радио. Сегодня вместо радио — совершенно новая структура коммуникаций. Новые коммуникации приводят к тому, что из-за изобилия знаний многие индивиды впадают в регрессию, им приходится, в силу того что они не могут это знание освоить, его отрицать, сознательно-бессознательно откатываться на позиции упрощенных и постижимых ими сведений и учений. То есть коммуникационное изобилие не помогает постижению мира, а напротив, не позволяет принимать в расчет сколько-нибудь сложные аспекты реальности. К тому же коммуникационное изобилие, как выясняется, только усиливает у слабых разумом тягу к подчинению, к доверию авторитету, к некритическому восприятию сведений от старшего в иерархии.
Отсюда еще одно следствие — упрощенная самоидентификация. Если хотите, злокачественный инфантилизм. Поскольку человеку трудно сориентироваться во множестве идентификационных маркеров, в изобилии рассеянных в информационном пространстве, многие сознательно выбирают наиболее упрощенные модели и твердо, до отчаяния держатся за них: иначе им грозит окончательное самозабвение. Таким образом проявляется стремление к опасной простоте: примитивно понятой религии или агрессивному отказу от всякого рода сомнений, ко всему тому, что может подвергнуть сомнению хлипкую целостность личности.
К тому же к страху потери себя добавляется порожденное современными медиа ожидание немедленности, кинематографической скорости развития событий. То, что не случается прямо сейчас, или же совсем не существует в сознании, или же воспринимается как обман и манипуляция. Если после первых десяти боевых вылетов враг не разбит, значит, и вылетов нет. А это, в сущности, ментальная проблема — уничтожение навыка быть терпеливым в результате пользования современными коммуникациями. Тот, кто не ответил на SMS в течение пяти минут, не обращает внимания на отправителя.
Как ни странно, просвещенный мир также живет в своего рода иллюзорной реальности. Из бесчисленных статей об упомянутом ИГ, "новом халифате", трудно узнать, а что же это такое на самом деле. Между тем в нем много удивительного. "Новый халифат", во главе которого "восьмой халиф" Аль-Багдади,— настоящее государство: в нем есть провинции, полиция, медицина, образование. И, что более важно, это государство формируется ровно якобы по указаниям пророка. Так, за воровство полагается отрубать руку. Можно, например, жить и с христианами, если они, конечно, признают господство мусульман и платят специальные подати. Все мусульмане мира обязаны поклясться на верность халифу, и только в верности халифу и может жить мусульманин. И, кстати, потому для ИГ главный враг сегодня вовсе не христиане. Теоретики ИГ любят говорить, что вместе с "новым халифатом" возрождается подлинный ислам. По их словам, настоящих халифов не было даже в Османской Империи, и только Аль-Багдади настоящий халиф, согласно установлениям ими понимаемого ислама. Становится очевидно, что нынешние исламские государства — важнейшие противники ИГ, и главная битва пока идет внутри исламского мира. Но когда она закончится (при условии победы ИГ, конечно), возникнет вопрос, а не есть ли ИГ или что-то ему тоталитарно подобное — главная альтернатива существующему мировому порядку вообще?
В последнее время ведется много дискуссии о возможных альтернативных вариантах развития человечества, его устройства, каких-то новых формах мирового общежития. И потому жаль, что так мало внимания уделяется сущности ИГ, его содержанию и структуре. При том уже возникшая, успешная и опасная альтернатива — прямо перед нами. И стоило бы разобраться, почему эта альтернатива так нравится столь многим людям, готовым пойти на смерть за нее.
Так или иначе, в образе ИГ — перед нами удивительное, всепланетное явление, построенное на милленаристских идеях, на крайнем ригоризме и даже не на жестокости, поскольку жестокость ИГ есть ровно следствие букве учения. Но это явление привлекательно и стремительно развивается. И если Наполеону еще в начале ХIХ века удавалось выдать себя за лидера исламской консолидации во время Египетского похода, то сегодня многое в судьбе мира зависит от того, договорится ли "Аль-Каида" с ИГ, или же идея единственного и укорененного на земле халифата подавит всех.
Но все же ужас явления ИГ в том, что оно для огромного числа людей, причем не обязательно мусульман,— самый притягательный соблазн тоталитарного общества ХХI века. Общества, в котором не надо рефлексировать, достаточно подчиняться и героически бороться за справедливость плечом к плечу с такими же, как ты, с братьями и сестрами, верящими в то же, во что и ты. То есть альтернативного мира, в котором есть место только своим.