Пластинки не выбирают
К 35-летию Ленинградского рок-клуба
Фото: Дмитрий Конрадт
Фото: Дмитрий Конрадт
Фото: Дмитрий Конрадт
Фото: Дмитрий Конрадт
Фото: Дмитрий Конрадт
Фото: Виктория Ивлева
Фото: Андрей Усов
7 марта 1981 года в Ленинграде, в доме 13 по улице Рубинштейна состоялся первый рок-концерт, организованный Ленинградским клубом любителей музыки. Эта дата считается днем рождения Ленинградского рок-клуба, символическим моментом легализации рок-музыки в СССР. Вскоре у клуба появились устав, система членства, совет и президент. Бюрократическое признание давало ленинградским рокерам возможность играть концерты, проводить фестивали и записывать альбомы, пусть и под пристальным наблюдением сотрудников КГБ и представителей комсомола. Так посреди брежневского застоя, накануне очередного обострения холодной войны, в СССР возникла творческая площадка, через которую прошли почти все главные рок-музыканты 1980-х. Максим Семеляк рассказал, чем был ленинградский рок для московского школьника.
Музыка, доносившаяся из Ленинградского рок-клуба в восьмидесятые годы, выполнила целый ряд миссий, большая часть которых ей, вероятно, и вовсе не была предначертана. Взять, к примеру, ее педагогическую и даже менторскую составляющую — в эпоху становления Ленинградского рок-клуба я в свою очередь превращался из ребенка в подростка, поэтому указанная составляющая мне наиболее близка. О непосредственной роли КГБ в деле организации муниципальной рок-ячейки в последнее время писали много и даже с плохо скрываемым сладострастием, как будто рассчитывая придать заветренному мифу новое порочное измерение — так вот, если контора тогда действительно имела в виду что-то далеко идущее, то ее игра, бесспорно, стоила свеч — с помощью этих песен так или иначе можно было курировать целое поколение, что, собственно, и произошло.
Я был активным слушателем ленинградского рока с двенадцати (если отсчитывать от первых напечатанных "Мелодией" пластинок "Аквариума" и "Секрета") и до шестнадцати лет (если счесть линией разрыва ознакомление с песнями "Гражданской обороны", после которого вся существующая русскоязычная рок-самодеятельность как по команде померкла). В моем опыте нет решительно ничего уникального — то была типическая для сверстников модель эволюции, что, собственно, и позволяет мне теперь сделать ряд обобщений.
Начать с того, что ленинградский рок в целом оказывал скорее положительное влияние на детскую и подростковую психику — он, конечно, здорово встряхивал, но при этом не лишал рассудка бесповоротно, открывая ребенку скорее горизонты, нежели бездны. После него не хотелось ни нюхать клей, ни даже, в общем-то, пить. Уже одни названия групп звучали уютно и обиходно, наводя на мысль скорее о предметах первой необходимости, нежели путешествиях на край ночи — "Кино", "Телевизор", "Зоопарк", "Аквариум". Сравните, например, с позерскими московскими "Звуками МУ" (эти, кстати, уже вполне располагали к мыслям о водке и клее), "Альянсом", "Вежливым отказом", или "Николаем Коперником". В голосах ленинградских команд тогда почему-то чудилась какая-то даже ответственность за паству — а не одно только самовыражение по принципу "просто оставлю это здесь". Мне кажется, это все не очень осознавалось как собственно музыка и воспринималось более на веру, нежели на слух,— к тому же типологическое разнообразие участников тогда казалось достаточно щедрым. Условно поэтический ресурс "Аквариума", условно политический ресурс "Телевизора", условно катарсический ресурс "Алисы", условно эротический ресурс "Зоопарка", условно романтический ресурс Цоя — это были своего рода подарочные наборы для старшеклассников по типу "Юный умник", "Юный денди", "Юный фраер", "Юный хлюпик", "Юный циник", etc.
"Ноль", 1988 год
Фото: Дмитрий Конрадт
Что подогревало тогда нежновозрастной интерес к ленинградцам, кроме собственно репертуара и исторической конъюнктуры?
Во-первых, фактор дефицита всегда хорошо распаляет воображение, а в данном случае он определенно присутствовал. Прочесть об этой музыке можно было решительно везде (от "Театра" и "Литературной учебы" до "Работницы" и "Сельской молодежи", не говоря уж о более или менее профильных изданиях), но вот послушать ее, так чтобы прямо полными дискографиями, составляло определенную проблему. В мои школьные годы в студиях звукозаписи на "Площади Революции" и в начале "Горьковской" толком совершенно точно не было ранних альбомов ни "Аквариума", ни "Зоопарка", ни даже "Кино". Текст "Пригородного блюза" я, например, прочел примерно за два года до того, как прослушал песню.
Во-вторых, само словосочетание "ленинградский рок-клуб" для столичного школьника подразумевало некоторый топографический соблазн. Вообще, в брендировании не по государственной, но по городской принадлежности всегда присутствует дополнительная поза с прицелом на энциклопедический интерес — вроде как манчестерская волна или филадельфийский саунд. Для сравнения — ставший впоследствии каноническим соборный термин "русский рок" довольно быстро превратился в обыкновенное ругательство. В самом понятии "рок-клуб" (по сравнению, например, с Московской рок-лабораторией) слышалось что-то открытое, тусовочное и почти профсоюзное — неслучайно Ленинград в итоге приписал к себе Башлачева, Шевчука, а впоследствии и Бутусова. "Лаборатория" подразумевала скорее процедурные вопросы и синтетические эксперименты, которыми занимается какая-нибудь группа с соответствующим названием "Биоконструктор". Москвичи-рокеры, безусловно, пеняли ленинградцам на их общую бесхитростность и провинциальность, однако в сфере народной любви последние лидировали с огромным отрывом — и даже главная столичная штучка Агузарова в те годы предательским образом пропела: "Танцуйте ленинградский рок-н-ролл!"
В-третьих, не стоит забывать, что в главной жанровой презентации тех лет, фильме "Рок" (не говоря уж про "Взломщика", да и в значительной степени про "Ассу"), показывали исключительно ленинградцев, и в концертной черно-белой съемке Алексея Учителя все они смотрелись крайне соблазнительно — совершенно как Орфеи, спустившиеся в ад.
"Странные игры", 1984 год
Фото: Дмитрий Конрадт
Известно, что Гете состоял в рыцарском ордене, где, в частности, была ступень "переход перехода к переходу перехода". Межсоюзный дом самодеятельного искусства на улице Рубинштейна с залом на несколько сотен мест, чья история закончилась вместе с Советским Союзом,— что-то вроде этой ступени, когда в вопиющей, казалось бы, наглядности тем не менее угадывается смутное предчувствие чего-то еще. Ситуация с общим последующим разочарованием в нем была в некотором смысле неизбежна — слишком много ленинградский рок взял на себя в ту пору и слишком многим затмил всю прочую музыку. Так некогда единственная имеющаяся информация постепенно становится попросту лишней, подобно памяти на лица одноклассников или номера давно отключенных телефонов. Интересно, что никто теперь так яростно не вышучивает эту музыку, как люди, вдохновившиеся ею в указанном возрасте. Те, кому сейчас много больше или сильно меньше сорока, по моим наблюдениям, относятся к ней куда спокойнее, тогда как мои сверстники оказываются погружены в неумолимый рессентимент, достойный обманутых вкладчиков. Что ж, мне и самому бывает свойственно подобное погружение. Конечно, очень скоро выяснилось, что значительная часть творений ленинградской сцены представляет собой разной степени ловкости махинации с западной поп-культурой в диапазоне от Дилана до The Cure. Конечно, все слабости питерских рок-героев — от сакрального эпигонства до реставрации КСП — были с тех пор многократно описаны (лучше и обиднее прочих об этом писал, разумеется, москвич Сергей Жариков). Конечно, задним числом я и сам бы предпочел, чтоб в 14 лет у меня перед глазами мелькали фотографии Джони, например, Митчелл, а не Джоанны Стингрей, а вместо группы "Странные игры" проигрыватель воспроизводил хотя бы "Strange Brew" группы Cream. Однако, как выяснилось с годами, не выбирают не только времена, но и пластинки. Да и вообще — на фоне всего последующего разбазаривания жизни несколько детских лет, потраченных на "Блок ада", "Сладкую N" или "Ихтиологию", кажутся таким трогательным и, уж несомненно, приятным пустяком.
Мир в начале 1981 года