И торжество, и вдохновенье
Сергей Ходнев о выставке «Праздновать!» в Вене
Фото: KHM-Museumsverband
Фото: Vienna, Academy of Fine Arts, Picture Gallery
Фото: Photographic Archive, Museo Nacional del Prado, Madrid
Один из главных художественных музеев мира, венский Kunsthistorisches Museum (KHM, Музей истории искусств), отмечает 125-летие. К юбилею открылась выставка под названием "Праздновать!", посвященная культуре празднеств в старой Европе.
В Вене вообще трудно избежать ощущения, будто празднуют здесь что-нибудь практически постоянно, но в первую очередь это касается музеев. Большие проекты, многосоставные и тщательно срежиссированные, к большим (или даже не самым большим) историческим датам — это у нас подвиг, аврал и надрыв аорты с проблематичным, как правило, результатом; в Вене в последнее время такая выставочная продукция спокойно идет себе конвейером. То отмечается 200-летие Венского конгресса, и помимо пары главных выставок в одном месте показывают фарфор Венского конгресса, в другом — экипажи Венского конгресса, в третьем — музыку Венского конгресса и так далее; то празднуют 150-летие Рингштрассе, тоже чуть ли не по всему периметру Ринга; а вот на будущий год вообще приходится 300-летие императрицы Марии-Терезии — то-то будет выставочная кампания, надо думать.
Но этой весной все как-то сугубо и трегубо празднично. Театральный музей, привязавшись к 20-летию собственного пребывания в нынешнем здании, закатил выставку "Spettacolo barocco" — про барочные, стало быть, спектакли, с особенным нажимом на Вену времен императора Леопольда I, по случаю одной из своих свадеб на десятилетия вперед побившего все рекорды придворных зрелищ (одна только опера, оформленное Лодовико Бурначини "Золотое яблоко" Антонио Чести, шла два дня). Но это виньеточка, а главный юбилей этого года, видимо,— 100-летие со дня смерти императора Франца Иосифа. Дата, как ни посмотри, вроде бы скорее грустная, но, зная неистребимо жизнерадостное отношение венцев к кладбищенской тематике, не приходится удивляться, что грандиозная (на четыре площадки, включая шенбрунские палаты) выставка в память Франца Иосифа выглядит вполне праздничным панегириком старому кайзеру и его эпохе.
Давид Тенирс Младший. "Крестьянский базар", 1647 год
Фото: KHM-Museumsverband
И вот еще Музей истории искусств. Юбилей большого музея, который всем известен в первую голову благодаря своим старым мастерам,— не самый очевидный жанр. Часто в таких случаях устраивают парадный смотр шедевров, своих и привозных, но тут по части привозных шедевров пришлось бы очень постараться, чтобы составить равночестную компанию для местных Вермеера и Рубенса, Тициана и Веласкеса, Брейгеля и Рафаэля,— и не всякий бюджет такое позволит.
Кураторы KHM осторожно выбрали вроде бы безнадежно академичный сюжет — праздники от Ренессанса до конца XVIII века — и притом обошлись чисто символическим минимумом заимствований из других собраний (Альбертина, Прадо, Музей Виктории и Альберта, нюрнбергский Германский национальный музей). Но, опять же, если в твоем распоряжении добрая дюжина так или иначе аффилированных венских коллекций мирового класса (и среди них габсбургская родовая сокровищница, музей музыкальных инструментов, оружие и доспехи, да и тот же Театральный музей, кстати, впридачу), то даже на сухой костяк такой темы волей-неволей пудами нарастет роскошная плоть колоритной и разнообразной фактуры.
Празднества, о которых идет речь, это в том числе и табельные дни старинного придворного быта, тяжеловесные торжества в честь свадеб и коронаций, побед и мирных договоров. Благо визуального материала по этой части в той же Вене море разливанное: гравированные реляции, хроникальные картины, иллюминованные "праздничные книги". И здесь, безусловно, есть что взять на заметку, наблюдая, как меняется тон и словарь придворных празднеств от куртуазной "осени Средневековья" к высокому Возрождению с его триумфами, от сложносочиненной барочной помпы к классицистской стройности "fetes" моцартовских времен. Тем более что проиллюстрировано все это не одними только более или менее эффектными картинками.
Есть, например, турнирные доспехи XVI столетия — уже не столько первозданно-рыцарственные, сколько потешные, с причудливыми очертаниями под стать придворной моде и с затейливыми механизмами, реагировавшими на прямое попадание турнирным копьем в нагрудник. И есть нарядно отыгранная тема парадных застолий, с вещами как известными (кубки, настольные автоматоны, сюртудетабли, многие из которых можно видеть обычно в витринах Кунсткамеры), так и невиданными. Как великолепная 17-метровая скатерть, украшавшая стол на пиру, который император Карл V в 1527 году задал для рыцарей Золотого Руна,— прежде музей не экспонировал ее никогда. Или как вещи совсем уж эфемерные, которые для выставки по очевидным причинам пришлось реконструировать: таких в праздничной культуре всегда было много, но для выставки выбрали в прямом и переносном смысле самое вкусное. Как встарь, итальянские мастера изготовили, вооружившись документальной исторической графикой, набор сахарных скульптур — их также водружали на стол, и также не без сложного умысла под стать тотальному гезамткунстверку подобных событий; к примеру, тот или иной набор античных божеств и аллегорий на банкете по случаю приема какого-нибудь посла вполне мог оказаться кондитерской версией коммюнике о текущей внешнеполитической ситуации.
Питер Брейгель Старший. "Крестьянский танец", 1567 год
Фото: KHM-Museumsverband
Но еще выставка взялась говорить о других праздниках, менее связанных со строгим социальным порядком: охвачены и "галантные празднества" Ватто и компании, и деревенское веселье простонародья, и просто попойки, далекие от всякого церемониала, кроме шуточного распорядка наподобие наших петровских ассамблей. За крестьян предстательствует, естественно, в первую очередь Брейгель, за народный угар итальянских карнавалов — уйма влюбленных в южную свободу чувства заальпийских художников, за питейные эксцессы — всевозможные вакханалии плюс толика специальных атрибутов. Шутейные кубки пугающего литража, например, или коварное кресло с сюрпризом, готовое на манер капкана вцепиться в сидящего — и не отпускать, покуда тот, как предполагается, не осушит штрафную посудину.
Праздник-карнавал, праздник как торжество пресловутой смеховой культуры с развеселым сотрясанием всех скреп и столпов обыденного социального порядка — и праздник как пышная и велеречивая манифестация незыблемости этого самого порядка: большего контраста намерений, казалось бы, и не придумаешь. Выставка со своей стороны подводит к мысли, что новоевропейская культура тем и была сильна, что эти два типа праздничности поддерживала в верном равновесии, дальновидно "одомашнив" разгульную стихию народного средневекового праздника и внеся в скучную прозу официально-государственной жизни яркость, развлекательность и художественную прогрессивность. Впрочем, такое равновесие хрупко всегда, и об этом выставка невольно напоминает: последние из показанных празднеств — это уже самый канун Французской революции. Дальше были совсем другие шутки, другие развлечения и другие вакханалии.