Один из главных культурных героев Москвы, художественный руководитель «Гоголь-центра» рассказал “Ъ-Lifestyle” о скандальной премьере «Машина Мюллер», возможной эмиграции и цветах к памятнику Сталину.
Фото: Коммерсантъ / Григорий Собченко
Фото: Коммерсантъ / Григорий Собченко
Фото: Коммерсантъ / Григорий Собченко
Фото: Коммерсантъ / Григорий Собченко
Фото: Коммерсантъ / Григорий Собченко
Фото: Коммерсантъ / Григорий Собченко
Фото: Коммерсантъ / Григорий Собченко
— Почему Мюллер и почему именно сейчас?
— Каждый режиссер должен поставить Мюллера. Только тогда он понимает, на что способен. Есть всего три драматурга, совершивших революцию в театре через свои тексты. Это Чехов, Брехт и Мюллер. Все остальные — литература для театра. А они — литература, равная театру.
— К премьере приурочена большая образовательная программа, цикл лекций, встреч. Не верите в свою публику?
— Наоборот. Хочу помочь. Я прекрасно понимаю, что это тяжелая, философская литература. И хотя мы все старались сделать ее максимально понятной зрителю, при переходе из одного языка в другой что-то теряется. Ну и потом, с какой стати зрители должны знать что-то о Мюллере? Для большинства это абсолютно новый автор. И как оказалось, он им очень интересен. На встречу-разговор о Мюллере, которую мы организовывали днем, пришло большое количество людей. И еще большее не смогло прийти, потому что некуда было посадить всех желающих.
— Публика всегда пасует перед современным художником, всегда отстает от него? Иначе как объяснить такой интерес к текстам Мюллера, которым 30–40 лет?
— Знаете, бывают такие художники, что публика оказывается в авангарде. Страшные консерваторы, они тянут искусство обратно, не дают вырваться на другие территории. Так что вопрос, как мне кажется, не в публике и художнике, а в диалоге между ними. Насколько одни услышали других. Картину или инсталляцию еще можно спрятать в чулан. «Отложить» до лучших времен. А спектакль должен быть услышан здесь и сейчас. Если публика уходит во время действия, то спектакль не состоялся, художника не услышали.
— С «Машины Мюллер» никто не уходит, значит, услышали. И все-таки. Если бы вам пришлось объяснять человеку, далекому от современного театра, о чем ваш спектакль. Что бы вы сказали?
Фото: Григорий Собченко, Коммерсантъ
— Легче застрелиться, чем ответить на ваш вопрос. Про дыру творения. Все.
— Вопрос, который волновал еще до премьеры. Откуда идея пригласить режиссера Богомолова в качестве артиста? Как вам работалось вместе?
— Я уверен, что Богомолов-артист — это открытие нашего спектакля. У него несомненный актерский дар. О таких артистах, как он, можно только мечтать. Умный, талантливый, яркий, трудолюбивый. И уговаривать никто никого не уговаривал, я предложил Косте роль — он сразу согласился. Мне с ним было интересно. Как и с Сати Спиваковой, как и со всеми из «Машины».
— «Машина Мюллер» — радикальный спектакль. Сложные тексты, обнаженные перформеры. Вы не боитесь, что сейчас начнется волна агрессии в вашу сторону, разговоры о запретах, протесты?
— Мне кажется, что все эти пугалки сочиняет пресса. Прошли премьерные пять спектаклей. Может, какие-нибудь злыдни сидят где-то и точат свои ятаганы. Но мы слышим только невероятные слова благодарности. Люди пишут восторженные отзывы на сайте, подходят и благодарят лично. Чего бояться? Да никто не будет нас запрещать. Вы скажите сначала, что мы нарушили? Какую статью и какого кодекса?
— Но вы же не станете отрицать давление на театр и новую политику Минкульта.
— Давление ощущается, но, вы знаете, какая штука. Оно в России ощущалось всегда. Если у театра с властью все хорошо — это значит, что он никому не нужен. Самые страшные годы — 90-е и начало 2000-х, на театр не давил никто. Театр был на фиг никому не нужен: ни обществу, ни власти. Поэтому я склонен расценивать некие напряженности между театром и властью и между театром и обществом как здоровую ситуацию. Как знак жизни вообще. Если этого нет, значит, все умерли.
Фото: Григорий Собченко, Коммерсантъ
— Фраза «“Гоголь-центр” — модное место» вам льстит?
— Обязательно. Кто-то называет местом силы. Кто-то — модным, важным. Разные слова. Но это место, в которое люди хотят попасть. В голову не приходит жаловаться и мечтать о чем-то лучшем. Такого нет нигде. У нас потрясающие зрители. Умные, интеллигентные люди. Они как та Россия, о которой мы все мечтаем. Когда находишься в «Гоголь-центре», вообще не понимаешь, что в стране не так. Почему кто-то жалуется. Мне часто повторяют новости из телевизора. А я телевизор не смотрю 15 лет принципиально. Для сохранения экологии мозга. Нахожусь все время в театре, который сам придумал. Мне с моими друзьями и коллегами здесь хорошо. Может быть, это башня из слоновой кости. Хотя я так не думаю. Мы же не отгораживаемся от проблем. Мы их проговариваем, обсуждаем, спектакли ставим. Но при этом чувствуем себя абсолютно свободными.
— В репертуаре «Гоголь-центра» множество спектаклей на социальные темы. Вы показываете Россию такой, какая она есть. Со всеми ее ужасами и неужасами тоже. Это такая позиция — контрпропаганда?
— Абсолютно верно. Контрпропаганда — вот то, что мы делаем. И то, что должен делать любой честный театр. В пропагандистских СМИ человек расценивается как объект этой самой пропаганды. Как тот, кого надо обмануть, кому надо всучить товары или идеологию, как потенциальный электорат или потребительская масса. У нас человек расценивается как личность, с которым ведется персональный разговор. В этом принципиальная разница. Мы за человека, и никого не хотим ни обмануть, ни разочаровать, ни оболванить.
— А эпатировать?
— Эпатировать — слово не точное. Заставить сбить шелуху. Мюллер цитирует замечательную фразу Жене: «Единственное, на что способно произведение искусства, это пробудить тоску по другому состоянию мира. И эта тоска революционна». Мне близка эта позиция: зритель, глядя на сцену, должен понять, что в нашем мире что-то не так. Что нужно что-то менять. В этом смысле «разрушение», о котором мы в театре так или иначе говорим, оно принципиально другое. Это не разрушение отлично построенной стенки или жилого дома. А разрушение тюрем, Берлинской стены, косности и лжи вокруг. Всего того, что нам мешает быть свободными людьми.
Фото: Григорий Собченко, Коммерсантъ
— Того, что мешает, очень много вокруг. Что ужасает больше всего?
— Цветы к памятнику Сталину. Могу объяснить, откуда все это берется. Что на самом деле цветы они несут не Сталину, а своим предкам, которые при Сталине вроде как хорошо жили. Или своим идеям, страхам или иллюзиям. Тем не менее это род недуга, род слепоты. То, что не дает возможности вырваться из плена заблуждений и измениться. Я был потрясен, когда увидел все эти фотографии. Не несколько сумасшедших или нанятых людей. А длинная очередь. Коленопреклоненные люди на снегу на могиле палача. Хотя я думаю, что людей, которые возмущены или обеспокоены неосталинизмом, больше, чем людей в этой очереди. Ужасно то, что даже не власть этот маразм культивирует. Это сидит, как бацилла, внутри народа. У нас, как писал Мюллер, не произошло «освобождение мертвецов». Немцы, с их комплексом вины, они задумались. Под дулами американцев своими руками хоронили жертв лагерей. Не фашисты, не нацисты, не палачи. А обычные люди хоронили, которые делали вид, что ничего не происходит. Жили обычной жизнью, просто иногда кричали «Хайль Гитлер» или говорили «Этот еврей и правда был неприятный человек, может быть, и хорошо, что он исчез». И вот они своими руками стали закапывать полусгнившие останки. Я думаю, что именно тогда немецкая нация изменилась. И стал возможен рывок в развитии сознания. А у нас этого не случилось. Мы ни в чем не чувствуем себя виновными. Имперские замашки продолжают нас питать. XX век нас не отпускает.
— И тем не менее вы из такой России никуда не рветесь. Много работаете в Европе и, наверное, могли бы уехать. Что вас останавливает?
— Я никуда бежать не хочу. Не разделяю мир на здесь и там. Живу так, как мне интересно. У меня нет панических настроений, и я не хочу культивировать их в себе. Хотя я понимаю, почему вы спрашиваете. Поток эмиграции сегодня преступно большой. Мы в «Гоголь-центре» делаем все, чтобы этот поток был меньше. Наличие честного свободного искусства, интересной культурной жизни может быть одной из причин, почему люди задумаются, уезжать им или нет. Согласитесь, если вам скажут: «Тут будет проголодь, зато есть выставки Кранаха и Серова, “Гоголь-центр”, премьера Мюллера и еще 150 тысяч разных и интересных событий». Вы же будете выбирать между «колбасой» и вот всем этим.
— Что объединяет вас и вашу команду, всех людей, с которыми вы дружите и работаете.
— Свобода, честность, безумие в хорошем смысле слова. «A Little Bit of Maddness». Театр учит нас лишний раз осознать: «Я знаю только то, что ничего не знаю». Каждый год меняет во мне все. Ни стен, ни потолка нет. Я пробую разное и новое. Не хочу и не буду себя ни в чем ограничивать. Буду работать, как чувствую и как считаю нужным.
Фото: Ирина Полярная
Пять причин смотреть «Машину Мюллер» в «Гоголь-центре»
Самая смелая интеллектуальная провокация на московской сцене
Бесстрашный спектакль Кирилла Серебренникова, действующий на зрителя как электрошок. 18 обнаженных артистов образуют коллективное тело и выстраивают модель мира. Вечное столкновение красоты и смерти, любви и насилия, войны и тишины. Крайняя степень актерской и человеческой свободы завораживает, а в сочетании со сложными полифоническими текстами Мюллера (их произносят Сати Спивакова, Саша Горчилин и Константин Богомолов) дает все основания назвать «Машину» уникальным явлением на столичной сцене. Это абсолютно европейский спектакль. Спектакль про торжество телесности, страх смерти и тоталитарную шизофрению, подразумевающий сотни интерпретаций. Каждая будет спорной. Но превозносимая режиссером эстетика телесности оправданна. Тело — единственный актерский инструмент, не способный солгать. Особенно если речь идет о внутреннем освобождении постоянно рефлексирующего человека XXI века.
Тотальное погружение в философию Хайнера Мюллера
В основе спектакля — виртуозная компиляция текстов немецкого драматурга Хайнера Мюллера, крупнейшей театральной фигуры после Бертольта Брехта. Его драмы — радикальные трактовки пьес древнегреческих трагиков, Шекспира, Брехта, произведений Шодерло де Лакло, ранней советской литературы. Мучительно сложные для восприятия, рассыпающиеся на цитаты, непременно включенные в контекст истории и мифов. Главные темы — постапокалипсис и тоталитаризм «здесь и сейчас». Кирилл Серебренников остановился на «Квартете» (Мюллер настаивал: играть его должны двое), «Гамлет-машине» (грандиозная «одиночная» работа Саши Горчилина), двух рассказах, эссе и фрагменте беседы с кинорежиссером-экспериментатором Александром Клуге. «Квартет» — убийственно комичный и вместе с тем изощренный диалог любовников, анализирующих либидо-истерику и разврат десадовского масштаба («я хочу лакать ваши фекалии»). Место действия — салон кануна Французской революции и бункер после третьей мировой войны. «Гамлет-машина» — странный и страшный монолог Гамлета, озвучивающего не только свое сумасшествие, но и Офелии, и еще сотни-другой героев. Новый Гамлет «болеет» этой планетой, его тошнит ее войнами, рвет ее кровью. Вся «мощь разочарованного» преломляется в гениальном поэтическом тексте.
Сочетание основополагающих для спектакля пьес кажется невозможным. Это в чистом виде деконструкция. Сюжета, логики, лжеморали. Но смотрится и слушается она на одном дыхании.
Долой счастье подчинения.
Да здравствуют ненависть, презренье, восстание, смерть.
Истина откроется вам тогда,
когда она ворвется в ваши спальни с ножами мясника.
Идеальный пример синтетического театра
Спектакль Серебренникова парадоксальным образом объединяет в себе яркие актерские работы, «голый» перформанс, эффектную хореографию Евгения Кулагина, «барочную» музыку Александра Сысоева (Московский ансамбль современной музыки исполняет ее вживую, вставляя эстетические «шпильки» в действо про некрасивое в человеке, инстинкты пола и вечную потребность войны), сложное видео Ильи Шагалова (хроника «века-волкодава» и жутковатые абстракции), мощный вокал Артура Васильева (участника шоу «Голос» и обладателя уникального женского сопрано). Спектакль «Машина Мюллер» сам напоминает гигантскую машину. В ней все неотъемлемо и работает как часы.
Визуальное совершенство
Спектакль фантастически красив. Совершенные тела обнаженных перформеров, умопомрачительный танец Ольги Добриной (актрисы Гоголь-центра, геройски отважившейся продемонстрировать рубенсовскую красоту на сцене), эротическая игра теней и вспышки теплого света. Впечатляют костюмы главных героев (автор — Серебренников): черные атласные корсеты и бархатные юбки, высокие котурны в виде черепов и игривые накладки с кисточками на соски, кепки, украшенные кристаллами, короны из пластиковых роз, «солнечные» диадемы и пр. Налицо торжество двух взаимоисключающих стилей — эстрадно-эротического и почти музейного, классического.
Актерское дарование Константина Богомолова
То, что режиссер Богомолов еще и актер, до настоящего момента знали только его фанаты и завсегдатаи церемонии вручения премии «Гвоздь сезона» (Богомолов и Епишев — его ведущие, ежегодно устраивающие на сцене отвязный капустник). В «Машине» его безусловное дарование смогли оценить все. Главный плюс — убийственная самоирония, которой Богомолов одаривает даже самый пошлый или злой текст про непотребства любого рода. Он — идеальный исполнитель роли современного Вальмона из «Опасных связей». Глумление надо всеми и надо всем, вульгарности, произнесенные тоном лукавствующего «ангела». То, что делает постановки Богомолова сенсациями, как выясняется, суть его актерской природы. Даже если вы не поклонник Богомолова-режиссера, изысканную клоунаду в его исполнении стоит увидеть хотя бы раз.