Владимир Войнович написал новый роман — "Малиновый пеликан"*. Автор попытался в духе классической сатиры охватить взглядом всю Россию; обозреватель "Огонька" бы сузил
Владимир Войнович отыскал Россию между городом и дачей
Фото: Юрий Мартьянов, Коммерсантъ
*Книга Владимира Войновича "Малиновый пеликан" вышла в издательстве "Эксмо"
Известный писатель рассказывает о своей жизни — нет ничего лучше, прекрасный жанр. Писатель, достигший мастерства, интересен любыми своими наблюдениями. Нам важно, о чем он думает, чем кормит собаку, как живет. Далее: известный писатель куда-то едет. Случай в дороге. Тоже прекрасно, мы ведь уже знаем автора, мы доверяем ему. Между тем оба жанра почти не сохранились в русской литературе. Почему? Нарушилась последовательность жизни, об этом уже много написано в связи с жанром сиквела и приквела в кино. В России не получается делать "продолжение истории", потому что сама история, которая с большой буквы, началась у нас заново 25 лет назад, в 1991 году. Причем внутри этих 25 лет она сделала еще несколько зигзагов, поменьше, но тоже резких, так что ни о какой традиции говорить невозможно. Тут невозможно начать со слов "вчера со мной вот что было", потому, что это уже не вчера, а прошлая эпоха.
В какие-нибудь 1970-е жанр "писатель идет по грибы" или "писатель бродит по дорожками сада и вспоминает" выглядел вполне органично. Правда, все эти походы и поездки были с заранее известным финалом (на опушке леса писатель встречал крепкого еще старика, который в молодости "подбил восемь вражеских танков"), но сам жанр был, по крайней мере, органичен.
Владимир Войнович — писатель не советский, а скорее антисоветский; а теперь — просто писатель. Но он пробует оживить этот жанр. И самое фантастическое, что на первых порах даже получается. В своей ироничной, неторопливой манере Войнович описывает соседей, домработницу, отношения с городом (до него — 40 км) и миром (с помощью смартфона и компьютера); жизнь в поселке. Вот, скажем, размышление о дачном поселке, где живет писатель. Мир в миниатюре, это понятно; мало того, еще и отражение всего, что случилось со страной за 25 лет. Любой "поселок старых политкаторжан" в любом случае бывший, потому после 1990-х тут появились новые жители. Новые русские, как их когда-то называли. "Весь поселок теперь похож на лагерную зону особого режима, прогулки по нему между стенами с двух сторон вызывают ощущение прохода по тюремному коридору. В темное время суток неприятность ощущения усиливается тем, что, когда вы, гуляя по дороге, пересекаете какую-то невидимую линию, с обеих сторон автоматически вспыхивают и направляют на вас свои лучи прожектора, соединенные с видеокамерами, которые, встречая вас и провожая, вращают своими змеиными головами". Элитный поселок все равно похож на зону — очень точное наблюдение. Россия строила прошедшие годы "богатую жизнь"; получилось у немногих, но даже у них получился лагерь со всеми удобствами. Потому что главный житель поселка — страх. Все всех боятся. И те, кто снаружи забора, и те, кто внутри.
Или вот еще метаморфоза. В результате всех политических изменений — с 1985 по 2016 год — получилось так, что ворота к воротам, забор к забору проживают теперь идеологические враги: писатель-диссидент и писатель-имперец. Зажатые к тому же слева и справа дачами новых русских. У нашего героя есть такой сосед, Тимофей Семигудилов, в котором, конечно, угадывается Проханов. Собственно, сама ситуация уже содержит в себе драматургию. Словно бы сама жизнь язвительно шутит, буквально бросая оппонентов в объятья друг другу. Вынуждает общаться — соседи, как-никак. Войнович слишком давно находится в идейном конфликте с имперцами (вспомним его "Москву 2042"), чтобы быть слишком строгим к ним. Он описывает их, в общем-то, даже с любовью. У него есть важное размышление о диалектике жизни, где русский патриот без либерала и наоборот уже не могут существовать. Это любовь-ненависть, как две части одного организма, они питаются друг от друга, заряжаются энергией, хотя и отрицательной. При этом оба — пожилые люди, страдают от одних и тех же болезней. "Я думаю, что если бы ему (Семигудилову. — "О") представилась возможность меня расстрелять, он, лично это сделав, потом обязательно пожалел бы, что лишился такого удобного оппонента". Консерватор нуждается в либерале именно для подтверждения правильности своих выводов — кто виновен во всех бедах России. Конечно, либерал. Но убери его — и кто тогда виноват?.. Непонятно. Поэтому, когда лютый враг подолгу не видит нашего героя, он с тоской ходит вокруг дома и интересуется у домработницы: где, мол, ваш барин? Войнович не без сарказма описывает путь писателя-патриота. Поражает одно: как много взглядов эти люди успели переменить за короткий период жизни. По-настоящему при таких скачках невозможно уже верить во что-либо; но это отсутствие стойкой веры, убеждений компенсируется истовостью в отстаивании веры сегодняшней. А что есть, так это постоянная способность к самовнушению. Рефреном у Войновича проходит фраза: "То, что он (она) говорит, вообще ничего не значит".
Все это очень здорово, этот дачный мир, и нам нет нужды выходить за его пределы. В этом поселке уже есть все, что нам нужно для хорошей книжки. Но срабатывает инстинкт сатирика, привычка к масштабированию. Войновичу, вероятно, кажется, что все предыдущее — это мелко, это только для затравки, и он резко берет штурвал на себя. Он решает отправиться в путь — конечно, это в большей степени литературный путь, дорога сатиры, от Радищева до Венедикта Ерофеева (недаром они долго кружат в районе Курского вокзала). Писателя укусил клещ. Его везут из поселка в Москву, в больницу. Машина скорой помощи рассекает страну ("только в машине с мигалкой и чувствуешь себя признанным писателем"), как когда-то птица-тройка. Фельдшер, риторически: "Вы думаете, почему раньше столько не было, а теперь столько клещей?.. Американцы завезли, специально, чтобы уменьшить население России".
Вскоре нас ждет первая засада. Совершенно бессмысленно, уже лет 20, описывать телевизор. Это все равно, что шутка известного юмориста про "бабку и сникерс". Телевизор сегодня — это сегодня и есть Кафка, и его бессмысленно описывать языком другого Кафки. Но Войнович пытается дать бой телевизору, пытается вышучивать телевизор — и его нынешние манеры, и героев. Само это сражение сатирика с телевизором достойно также пера сатирика, но уже скорее Сервантеса. Далее герой погружается в бредовое состояние, между сном и явью, и это самое опасное. Когда-то фантазирование по поводу будущей русской жизни — хорошей или, напротив, абсурдной — было действенным приемом, площадкой для раздумий над днем сегодняшним. Фантазировать в масштабах России было опасно, но интересно. Литературный бред также давал гениальные результаты, вспомним опять-таки Венедикта Ерофеева. Но все эти приемы сегодня не работают. Потому что действительность абсурднее любой выдумки. Встречаем ли мы по дороге представителя ДНР с ружьем, или молодого комсомольца, напоминающего прежних, или депутата, убеждающего всех в том, что "нас захватила Америка",— все это, к сожалению, не смешно. Это явь. Любая гиперболизация действительности не дает эффекта, и целительным смехом ситуацию уже не исправить. Как и предложение переустроить Россию методом от обратного — с помощью самых абсурдных законов довести население до катарсиса. Собственно, сам жанр романа-фельетона, с попыткой "вобрать в себя всю жизнь", больше не работает. Даже несмотря на то что у Войновича по нынешним временам очень смелая сатира, вплоть до высших лиц, все равно реальность абсурднее любой выдумки. Цитировать реальность смешнее, чем за нее выдумывать. Лучше не выдумаешь.
"Не выходи из комнаты, не совершай ошибку",— писал Бродский. Для изучения так называемой жизни сатирику теперь нет нужды куда-то отправляться или пытаться "окинуть взором страну". Жизнь сама придет к писателю в дом и отразится всеми своими отражениями. Для сатиры теперь хороши малые дозы и малые формы.