Фестиваль театр
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
В рамках конкурсной программы продолжающегося в Москве фестиваля "Золотая маска" Пермский театр кукол на сцене Центра имени Мейерхольда показал спектакль "Толстая тетрадь" по роману Аготы Кристоф в постановке Александра Янушкевича. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Не мною первым замечено, что количество сценических произведений на темы войны в последние пару сезонов заметно выросло — и в долгие объяснения этой очевидной тенденции пускаться незачем: что в воздухе — то и на подмостках. Впрочем, "Толстую тетрадь" Аготы Кристоф ставили и до того, как в воздухе запахло паленым: хотя ее действие и происходит во время Второй мировой войны, глобальной темой романа становится не ужас военного времени, но общая дегуманизация социума.
Роман написан в форме дневника двух мальчиков — близнецов, которых мама спрятала от голода и бомбежек у бабушки, в маленьком приграничном городке. "Толстая тетрадь" написана простыми, неизобретательными фразами — Агота Кристоф писала ее на неродном для нее французском, и вынужденная "бедность" языка превратилась в сильнейшее средство: когда о жутких событиях говорится лаконичным, почти протокольным, лишенным эмоций языком, становится еще страшнее. У кукольного театра в таких обстоятельствах открывается немало художественных возможностей, и в точном, изобретательном спектакле Александра Янушкевича, воспитанника знаменитой белорусской кукольной школы, они сполна реализованы.
Впрочем, пермский спектакль — не кукольное представление в обыденном понимании этого словосочетания и даже не соединение живого плана с куклами, что тоже встречается весьма часто; а иногда действие напоминает о "театре объектов". Для каждого персонажа здесь придумана своя степень кукольности. У героев-близнецов, которые от начала до конца исполнены актерами, есть двойники — маленькие фигурки, не больше тех солдатиков, с которыми мальчики в начале спектакля играют в войну. Самые маленькие куклы срифмованы с самой большой — трупом солдата, который составлен из кусков тела и занимает всю сцену-помост, в правом конце — сапог, в левом — голова с пустыми глазницами. Мама мальчиков носит огромную съемную голову; бабушка появляется горой темных покрывал, к которой прикреплена большая страшная маска землистого цвета; кюре-развратник словно приклеен к двери с вырезанным в ней крестом, за которой он скрывается; почтальон на велосипеде похож на разлагающийся труп; а отец мальчиков — ватная кукла, которую сыновья разрывают на части, имитируя его подрыв на мине. У художника Татьяны Нерсисян персонажем страшной истории может оказаться и куча тряпья, и отдельный предмет.
По вытянутой вдоль зрительских рядов сцене-помосту туда-сюда ездят стены и ширмы, в которых открываются проемы, двери и окошки, мгновенно превращая место действия из дома в хлев, из бани в улицу, из магазина в кладбище. Иногда стена превращается в экран для черно-белой военной кинохроники. Здесь почти нет ярких или резких красок, все приглушено, заброшено, подернуто серо-коричневыми тонами. Пространство это кажется тревожным, готовым сломаться, распасться — как распадется сам мир, в котором стерты различия между добром и злом и не за что схватиться. Сцена в то же время чем-то похожа на традиционную для кукол, вертепную,— здесь есть преисподняя, в которую утаскивают трупы, есть земля и редко видные небеса, но аналогия эта в "Толстой тетради" скорее горькая, чем обнадеживающая, потому что небо пусто.
Мир вывернут наизнанку, жизнь не стоит ничего, мертвые не отличаются от живых, и то и дело говорящие хором близнецы двигаются от убийства к убийству так, словно просто удовлетворяют свою детскую любознательность. Кто-то назвал книгу Аготы Кристоф самой жестокой книгой прошлого века; если это и преувеличение, то небольшое. Впрочем, и в этом мире есть место чувственности. Одна из лучших сцен спектакля Александра Янушкевича — в бане, куда мальчиков приводит служанка священника. Актриса скрывается за простыней, а близнецам, будто одежду, оставляет свое "тело" — гипсовый слепок женских прелестей, с которым герои жадно играют, изучая его, лаская и даже примеряя на себя. Это то самое тело, обладательнице которого они очень скоро устроят смертоносный взрыв — в отместку за ее же злодеяния.