Министр труда Максим Топилин заявил о необходимости реформы психоневрологических интернатов. Его поддержали сенаторы и Общественная палата РФ. «Власть» выясняла, с чем придется столкнуться реформаторам.
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лебедев / купить фото
«Это повсеместная практика в ПНИ — стерилизация, аборты»
Ольге Л. 26 лет, она инвалид второй группы с детства с диагнозом «умеренная умственная отсталость со слабо выраженным нарушением поведения». Вся ее жизнь протекала в государственных учреждениях Москвы: родильный дом №20, дом ребенка №13, детский дом №1, детский дом-интернат №7. С 19 февраля 2008 года живет в психоневрологическом интернате (ПНИ) №30. В 2014-м интернат лишил Ольгу дееспособности. «Шесть лет дееспособность Ольги не вызывала сомнений,— говорит юрист Центра лечебной педагогики (ЦЛП) Павел Кантор.— Ее лишили дееспособности в 24 года, и произошло это, как мы выяснили, одновременно с лишением дееспособности 28 других проживающих в интернате людей. Причем все решения вынесла одна судья в один день. Иными словами, ни о каком рассмотрении дела по существу не было и речи».
В сентябре 2015 года выяснилось, что Ольга беременна. Отец ребенка — дееспособный житель ПНИ №30. Руководство интерната приняло решение об аборте. Тут нужно отметить, что в ПНИ по закону дети жить не могут, а учреждения, в котором недееспособная Ольга могла бы жить вместе с ребенком, нет даже в «продвинутой» в социальном плане Москве. Поэтому в ПНИ женщины не рожают, даже если беременеют. Им делают аборты. Или, в редких случаях, ребенка отбирают сразу после родов, а мать пишет отказ. Во время общественных проверок ПНИ, в которых участвовали авторы этой статьи, жительницы интернатов рассказывали, как во время абортов им заодно перевязывали маточные трубы, то есть стерилизовали, мотивируя это обнаруженными «серьезными осложнениями». Мы видели женщину с рубцом от кесарева сечения, которая говорила, что ее ребенка забрали сразу после операции, а потом сказали, что он умер. Одна из руководительниц социальных учреждений рассказала нам в приватной беседе, что давно знает о такой практике: девушек, попавших в ПНИ, другие его жители или санитары склоняют к сожительству или насилуют; раз в месяц всех осматривает гинеколог; и тех, кому «не повезло», везут на аборты.
«Это повсеместная практика в ПНИ — стерилизация, аборты, только бы не допустить родов,— говорит председатель правления ЦЛП Роман Дименштейн.— Система в таких случаях всегда против появления ребенка».
В больнице, куда Ольгу привезли на аборт, ее увидели волонтеры православной службы помощи «Милосердие». Разговорившись с ними, Ольга сказала, что не хотела бы прерывать беременность, но в интернате ей велели это сделать. Волонтеры связались с кризисным центром для женщин «Дом для мамы», который уже не один год успешно работает при Синодальном отделе по благотворительности РПЦ как один из проектов «Милосердия». Сотрудники «Дома для мамы» приехали к Ольге в больницу — она подтвердила, что не хочет делать аборт. Решив помочь Ольге, директор кризисного центра Мария Студеникина, юрист Синодального отдела по благотворительности Наталья Старинова и юрист ЦЛП Павел Кантор отправились в ПНИ № 30 на встречу с директором Алексеем Мишиным. Кроме директора в его кабинете находилась почти вся администрация учреждения. Встреча длилась более часа и была записана на диктофон. Ни один из ее участников со стороны интерната не высказался за право Ольги сохранить ребенка. Общественникам приводили всевозможные аргументы: она не выдержит беременность и может умереть (никаких специфических диагнозов, которые предполагали бы смерть от беременности, администрация не назвала); ребенок не может жить в ПНИ, а значит, после родов Ольгу с ним разлучат, что приведет к ухудшению ее состояния (слов Студеникиной о том, что «Дом для мамы» готов сопровождать Ольгу с ребенком и решать все их проблемы, никто не слышал); наконец, утверждали, что Ольга не хочет этого ребенка, а общественники просто используют ее для достижения каких-то целей. «На этой встрече, особенно при общении с психологом ПНИ, которая откровенно давила на нас, стало понятно, что при таком мощном воздействии Ольга сделает все, что ей велит администрация учреждения»,— рассказывает Павел Кантор.
Уже на следующий день администрация интерната снова попыталась доказать свою правоту. Ольга заявила на видеокамеру, что хочет сделать аборт. Директор Мишин сообщил в своем фейсбуке, что сама Ольга не хочет рожать, но ее уговорили отказаться от аборта некие женщины в черном, утверждающие, что «аборт — это грех» (волонтеры «Милосердия» не являются монахинями, они светские люди и одеты в обычную, современную одежду). Ольгу повезли в другую больницу на аборт. Однако к этому времени известные общественные организации уже создали группу поддержки беременной жительницы ПНИ: представители ЦЛП, благотворительного фонда помощи детям с особенностями развития «Я есть!», православной службы помощи «Милосердие», благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» по очереди стали звонить в московский департамент труда и соцзащиты населения (ДТСЗН) и убедили чиновников дать Ольге шанс. «Директор департамента Владимир Петросян лично пообещал нам поддержку,— добавляет Студеникина.— Он пытался убедить директора Мишина сотрудничать с нами». После звонка из ДТСЗН Мишин согласился привезти Ольгу в гости в «Дом для мамы», но, по словам Марии Студеникиной и Натальи Стариновой, все время держал подопечную за руку, не отпуская ни на шаг. На следующий день руководство интерната сообщило, что в «Дом для мамы» Ольга «не хочет». Эту фразу потом много раз повторяли представители ПНИ как главный свой аргумент. Правда, впоследствии, во время общественной проверки в учреждении, администрация ПНИ попросила «не поднимать на щит» высказывания и желания проживающих, потому что они «больные люди».
Общественники нашли для Ольги временного опекуна, сотрудника РАН Наталью Токареву: Ольга могла бы жить у нее, а социальные и психологические услуги получать в «Доме для мамы». Сопровождать девушку, в частности ходить с ней в поликлинику и женскую консультацию, должна была профессиональная сиделка-помощница Алена Селифанова, а постоянный контакт с ней осуществляла психолог Городского ресурсного центра содействия семейному воспитанию Елена Житомирская, с которыми «Дом для мамы» заключил договор. Казалось бы, чиновники и общественность придумали неплохой формат для Ольги и других женщин в ПНИ, которые могут оказаться в такой ситуации.
23 октября 2015 года по очередному звонку из департамента Ольгу «отпустили на гостевой режим» к Наталье Токаревой. Гостевой режим приходилось продлевать каждые две недели. За последующие три с половиной месяца социальной адаптации, которые Ольга провела в квартире Токаревой вместе с помощницей Аленой, она не имела возможности забыть об интернате: ей постоянно звонил главный врач-психиатр учреждения, который был осведомлен обо всех изменениях в ее жизни. После каждого такого звонка, по свидетельству очевидцев, настроение Ольги портилось, она начинала повторять, что надо делать аборт и ехать в интернат. Бывало, представители ПНИ в сопровождении сотрудников отдела опеки устраивали неожиданную инспекцию: без предупреждения с видеокамерой приезжали в квартиру к Токаревой. Но даже в таких условиях состояние Ольги менялось в лучшую сторону: директор центра «Дом для мамы» Мария Студеникина говорит, что девушка начала читать, хотя до этого едва могла осилить страницу крупным шрифтом, у нее расширялся кругозор, она даже попросила купить ей глобус; полюбила гулять с собакой на улице и слушать музыку; с интересом участвовала в домашних делах, например в приготовлении пищи. Как сирота, которая никогда не жила в семье, она даже не знала, как готовят суп. Однако директор ПНИ, по словам Студеникиной, регулярно принимал решение о прекращении гостевого режима и срочном возвращении Ольги в интернат. Аргументы о том, что в условиях интерната невозможно полноценно сопровождать беременность, не действовали. После каждого такого «решения» общественникам приходилось звонить чиновникам в ДТСЗН.
«Ее буквально выставили на улицу»
20 ноября сотрудники службы «Милосердие» и ПНИ привезли Ольгу в территориальную женскую консультацию Чертаново, чтобы она встала там на учет. Врачи решили госпитализировать ее в Боткинскую больницу, где по итогам исследований сказали, что серьезной патологии беременности нет, но для стабилизации состояния нужно полежать в больнице одну-две недели. Через четыре дня ее выписали и увезли в ПНИ — сотрудники «Милосердия» узнали об этом на проходной больницы. В личной переписке с Алексеем Мишиным один из авторов этой статьи пытался выяснить, почему его подопечной не дали долечиться: директор утверждал, что Ольгу выписал завотделением Боткинской больницы, а так как никто из общественников за ней не приехал, то представителю ПНИ пришлось ее забрать. В свою очередь Мария Студеникина сообщила нам, что по рекомендации лечащего врача Ольге необходимо было остаться в больнице хотя бы на неделю и что забирать ее из больницы в угрожающем здоровью плода состоянии нельзя. Юрист ЦЛП Павел Кантор прояснил ситуацию: «Ольгу могли выписать по ее желанию или по желанию опекуна, поскольку пребывание в больнице является добровольным».
После выписки Ольга провела в ПНИ сутки. Администрация предлагала Токаревой или Студеникиной незамедлительно забрать девушку. Те, полагая, что ее состояние вызывает опасения, настояли на ее осмотре врачом в женской консультации. Врач вызвал скорую, и Ольгу снова госпитализировали в Боткинскую больницу. Таким образом, медики подтвердили, что стремительная выписка беременной пациентки была неоправданной.
У сопровождающих Ольгу специалистов «Дома для мамы» возникло ощущение, что медицинские показания для ее госпитализации вполне серьезны, но по какой-то причине администрация ПНИ вмешивается в лечебный процесс, и лечение прекращается. Поэтому Студеникина стала искать больницу с комфортными условиями, где Ольга могла бы жить в отдельной палате вместе с помощницей Аленой и под наблюдением врачей. «Мы пытались найти санаторий для беременных, но оказалось, все подобные санатории не обеспечивают психиатрического наблюдения,— рассказывает директор “Дома для мамы”.— Договорились наконец с хорошей загородной больницей, куда Ольга уже заселилась, но все сразу сорвалось после звонка из интерната — ее буквально выставили на улицу. В конце концов, мы договорились с руководством кризисного отделения одной из горбольниц, там есть возможность жить комфортно в отдельной палате вместе с помощницей. Ольга с Аленой заселились в отделение обсервации — ждали только подписи договора со стороны ПНИ, чтобы перейти в кризисное отделение беременных. Но на следующий день, 24 декабря, представители ПНИ №30 приехали в больницу и полтора часа провели за закрытой дверью с руководством больницы. Нашего представителя туда не пустили. Утром в пятницу 25 декабря мне позвонил главный врач-психиатр ПНИ Иванов и сообщил, что Ольгу выписывают из больницы и что в 15 часов нужно ее забрать. Руководство ПНИ уверяло нас, что все документы между интернатом и больницей подписаны, но позже мы выяснили, что с кризисным отделением для беременных интернат так и не подписал договор». До позднего вечера 25 декабря общественники звонили Алексею Мишину и чиновникам в ДТСЗН. В 18 часов представитель ДТСЗН Павел Келлер уверил соучредителя фонда «Я есть» Ксению Алферову, что Ольгу из больницы никто не выпишет, однако в это время Ольгу и Алену уже выставили из медицинского учреждения. Марии Студеникиной пришлось срочно искать машину, чтобы привезти Ольгу в «Дом для мамы».
После стабилизации психологического состояния Ольга снова поселилась у Токаревой. По словам психолога Елены Житомирской, медицинские исследования показали, что видимых повреждений плода нет, внутриутробно ребенок развивался нормально. «И хотя у Ольги время от времени проявлялись негативные установки и страхи по отношению к родам, она стала задавать много вопросов, свидетельствующих о пробуждении интереса к будущему материнству,— отмечает Житомирская.— Она стала поглаживать живот и выбирать имя для сына». Кроме этого, Ольга, выросшая в интернатной системе, привязалась к Наталье, Алене и Елене Житомирской. Личные привязанности давали надежду на нормализацию ее дальнейшей жизни.
29 января в квартиру Натальи Токаревой нагрянули правоохранительные органы. Как выяснилось впоследствии, это была реакция на «заявление» Ольги о том, что ее насильно удерживают в квартире Токаревой. «Заявление» было напечатано неизвестным лицом, датировано 4 декабря и адресовано уполномоченному по правам человека в городе Москва Татьяне Потяевой, которая ранее работала заместителем руководителя департамента соцзащиты и знакома с Алексеем Мишиным. В нем вполне грамотным языком сообщалось, в частности, что Ольгу увезли к Токаревой обманом, а еще назывался «РБОО “Центр лечебной педагогики”» как один из консультантов Марии Студеникиной. «Юридическое название нашего центра даже здоровый, дееспособный человек не запомнит, а Оля его и раньше не знала»,— комментирует председатель правления ЦЛП Роман Дименштейн. По его мнению, утверждение о насильственном удержании опровергает согласие, данное интернатом на гостевой режим в квартире Токаревой.
В тот же вечер Студеникина сообщила следователю, что опекун Ольги — администрация ПНИ — владеет всей информацией о ее местоположении, психиатр учреждения регулярно ей звонит, а сотрудники интерната могут приехать в любое время без предупреждения, что регулярно и делают. Поэтому ни о каком удерживании Ольги нет речи. Казалось, дело улажено, Ольга осталась в квартире Токаревой. К этому времени «Дом для мамы» начал искать роддом, в котором она могла бы родить, однако во всех горбольницах им отказывали, едва услышав о том, что девушка из ПНИ, недееспособная. Ксения Алферова договорилась с директором Перинатального медицинского центра Москвы Марком Курцером, тот предложил для Ольги бесплатную подготовку к родам в его учреждении и скидку на оплату родов. Оплату взяла на себя служба помощи «Милосердие».
«В глаза не смотрит, слова чеканит»
Вскоре Наталья Токарева заболела, и ей потребовалось обследование в больнице. «Дом для мамы» нашел для Ольги нового опекуна — Лидию Махалову, которая и оформила опеку 8 февраля. Однако 9 февраля в квартиру к Махаловой пришли сотрудники отдела опеки и попечительства Дмитровского района. Ольга к этому времени еще не переехала к новому опекуну, а находилась в «Доме для мамы» — на основании договора между опекуном и учреждением об оказании Ольге социальных, реабилитационных и психологических услуг. Визитеров интересовало, где находится опекаемая и почему в квартире спустя сутки после установления опеки нет ее вещей. Махалова объяснила, что вещи Ольги еще не передал ПНИ. «У нас была договоренность с директором ПНИ Мишиным, что мы приедем за вещами Ольги в интернат на следующий день,— рассказывает Мария Студеникина,— однако он, как обычно, нарушил договоренности». 11 февраля в «Дом для мамы» приехала полиция с документом об отмене опеки и поручением вывезти Ольгу от опекуна. Так Ольга вернулась в ПНИ — вывести человека из системы даже при содействии известных общественников оказалось невозможно.
В листе назначений Ольги, выданном ей лечащим врачом Перинатального центра, говорится о необходимости многократного дробного питания, приеме определенных препаратов, прогулках, покое. По словам Елены Житомирской, которая навещает Ольгу, всего этого в ПНИ нет. «Оля в глаза не смотрит, слова чеканит, твердит постоянно как заклинание: “Мой дом здесь”,— рассказывает Житомирская в переписке с общественниками.— На вопрос “Ты ела?” отвечает: “Мой дом здесь”».
В среду 30 марта общественникам стало известно, что представители ПНИ отвезли Ольгу в 20-ю городскую больницу, в отделение обсервации. Вероятно, предложение Перинатального медцентра, гарантировавшего Ольге отдельную палату, круглосуточное наблюдение врачей и посещение волонтеров, так и не было принято руководством ПНИ. В четверг 31 марта, раньше запланированного срока, Ольге сделали кесарево сечение, родился мальчик. Психолога Житомирскую к роженице не пустили, но медики сказали ей, что «ребенок хороший». Мы не знаем, виделась ли Ольга с сыном и как сложится их дальнейшая жизнь. «Дом для мамы» и другие НКО готовы оказывать ей системную помощь, чтобы она могла жить вместе со своим ребенком. Однако общественники считают, что ПНИ будет и дальше делать все возможное для изоляции своей подопечной. По мнению Романа Дименштейна, Ольга, как заложник системы, будет говорить то, что ей велят: «Для людей, с детства воспитывающихся в интернатной системе, очень сложно принимать собственные решения: многие из них очень внушаемы и легко подчиняются решениям администрации».
В свою очередь директор Мишин убежден, что общественники не справились со своей задачей, ранее он заявлял о «безалаберном отношении к беременной женщине со стороны общественной организации, которая не может осуществить качественное и всестороннее сопровождение человека с психическим расстройством».
«Наша “группа поддержки” действовала в условиях сжатых сроков,— рассказывает юрист ЦЛП Павел Кантор.— У нас не было возможности что-то планировать. Но сделано очень много: установлен контакт и взаимодействие с Ольгой, найдена сиделка, психолог, два кандидата в опекуны, подобраны лечебные учреждения, проведены медицинские исследования, найдены денежные средства на сопровождение родов. Не было никаких правовых препятствий для того, чтобы руководство ПНИ приняло предложение “Дома для мамы” о сопровождении Ольги. Но директор этого просто не хотел. Мы видим совершенно ненормальную картину абсолютной власти, когда директор ПНИ одновременно является единственным опекуном гражданина и единственным поставщиком всех необходимых для его жизни услуг — таким образом, любой человек в ПНИ попадает под тотальный контроль и диктат директора учреждения».
История Ольги совершенно типична, полагает юрист — многие сироты в ПНИ находятся под таким же давлением системы: «Ольга не может в принципе принять никакого обдуманного решения в вопросах личной жизни, потому что она ничего не знает про жизнь в семье, никогда не наблюдала отношений “мать—ребенок”, “отец—мать”, а тем более не участвовала в них. Это никак не связано с интеллектом или состоянием здоровья — в такую ситуацию поставлены все без исключения сироты, живущие в ПНИ. Они физически здоровы, мечтают о личной жизни, но из-за сиротских стигматов и ментальных нарушений они попадают в закрытую систему, которая не предлагает никакого ответа на их потребности, кроме мимолетных связей и абортов».
«Установлен порядок произвольного ограничения свободы граждан»
В январе 2016 года, когда Ольга еще жила у Натальи Токаревой, в ПНИ №30 покончила с собой жительница этого учреждения Елена Ш. Член Общественной палаты РФ (ОПРФ) Елена Тополева-Солдунова инициировала общественную проверку в интернате, в которой приняли участие представители общественных организаций. Несмотря на то что ДТСЗН проверку ОПРФ быстро согласовал, в назначенный день в самом учреждении заявили, что не видят для нее оснований. Препирательства между директором ПНИ Алексеем Мишиным и участниками общественной комиссии продолжались более часа. Тополева-Солдунова отметила, что в ее практике это первый случай, когда руководство учреждения препятствует проверке, санкционированной ОПРФ. Мишин разрешил проверку только после звонка Ксении Алферовой руководителю ДТСЗН Владимиру Петросяну.
В ПНИ №30 живет более 1 тыс. человек. Почти 70% жителей, как выяснили участники проверки, лишены дееспособности. Это и молодые люди, выросшие в детских домах, и молодые люди из семей, и люди среднего возраста, и старики. Когда в учреждении живет такое количество недееспособных, это вызывает много вопросов. Например, где их квартиры, как расходуются их пенсии, а также ежемесячные и единовременные пособия, которые сироты получают на личный счет с первого дня в сиротской системе и потом, когда достигают совершеннолетия. Доступ к личным средствам прекращается при установлении недееспособности гражданина — с этого момента его финансами распоряжается опекун, то есть руководство интерната. Во время проверки ее участники запросили информацию о нескольких жителях интерната и увидели, что они были лишены дееспособности на выездном заседании Чертановского райсуда в ПНИ — их даже не возили в суд. Один из наших собеседников утверждал, что лишение дееспособности происходило без его участия. Многие молодые люди хотели бы получать свою пенсию на руки, однако они этой возможности лишены и не могут делать даже самые простые покупки. У большинства нет мобильных телефонов, хотя они хотели бы их иметь; свет в их комнатах выключается и включается с внешнего пульта медсестрой, хотя многие из них не хотели бы ложиться спать в 22 часа и просыпаться в семь. Правила внутреннего распорядка учреждения, утвержденные приказом директора от 19 декабря 2012 года, разрешают сотрудникам интерната ограничить право граждан на личную переписку, прием посетителей, приобретение предметов первой необходимости и пользование собственной одеждой. Такие меры члены общественной проверки расценивают как превышение полномочий и нарушение прав и свобод граждан, гарантированных им Конституцией РФ.
Многие жители ПНИ заперты на своих этажах — ключ от железной двери, блокирующей этаж, хранится у медработника. Молодые люди, живущие в ПНИ, говорили нам, что мечтают выйти за ворота учреждения, но им не разрешают даже спуститься во двор. Такой закрытый режим, по мнению участников общественной проверки, является нарушением прав граждан, живущих в ПНИ. Постоянная изоляция приводит к вторичным психическим нарушениям и госпитализации. Наши собеседники жаловались и на то, что не могут отказаться от назначенного им лечения: один молодой человек сообщил, что при такой попытке был наказан и госпитализирован в психиатрическую больницу, после чего лишен дееспособности.
В отчете общественной комиссии, опубликованном на сайте ОПРФ, приводятся объяснения чиновников ДТСЗН, наблюдавших за проверкой: по их словам, в учреждении применяются подзаконные акты 1978 и 1981 годов (приказ Министерства социального обеспечения от 24 сентября 1981 года №109 об организации медицинского обслуживания и санэпидрежима в ПНИ и приказ Министерства социального обеспечения от 27 декабря 1978 года №145 — Положение о ПНИ). «Несмотря на то что эти документы не соответствуют Конституции РФ и действующему федеральному закону об основах социального обслуживания, именно они являются основой регламентов учреждения. Благодаря этим документам фактически установлен порядок произвольного ограничения свободы и иных личных прав граждан, проживающих в ПНИ»,— сообщают авторы отчета.
На вопрос, когда они в последний раз гуляли, обитательницы женского отделения милосердия, отвечали: «Летом». Сотрудники интерната в свою очередь утверждают, что люди «сами не хотят гулять». Одна жительница интерната сообщила, что уже четыре года не видела внучку — детей в ПНИ не пускают. Другая, сидя в кровати, пожаловалась, что за три месяца в интернате она ни разу не покидала свою кровать — в ней ее кормят и моют. Таких людей персонал называл лежачими.
Участница проверки Ксения Алферова отмечает, что врачи не знают жителей отделений по именам, у многих людей в отделении милосердия нет личных вещей — даже своего нижнего белья; директор благотворительного фонда Владимира Смирнова Елена Береговая полагает, что штатное расписание не позволяет сколько-нибудь серьезно оказывать психологическую, социальную или реабилитационную помощь — на весь интернат один массажный кабинет и два соцработника, а индивидуальные программы предоставления социальных услуг составлены как под копирку.
Общение жителей ПНИ с родственниками и знакомыми ограничено часами посещения, хотя ПНИ является учреждением социального обслуживания граждан, а не тюрьмой, и доступ сюда может быть разрешен в течение всего дня. В начале года члены общественной проверки получили письмо от Ирины Д., у которой в ПНИ умерла престарелая мать: она писала, что ей не давали видеться с матерью, хотя та ее ждала.
«Пребывание в изоляторе может быть бессрочным»
Наконец, общественная проверка, пытаясь выяснить причины самоубийства Елены Ш., осмотрела изоляторы ПНИ, расположенные на каждом этаже, в одном из них и провела свои последние дни Елена. Официально в интернате эти помещения называют карантинными отделениями, в них помещают людей, вернувшихся из больницы или домашнего отпуска. Проверяющие выяснили, что Елену «поместили в карантин» 25 декабря 2015 года, после выписки из психиатрической больницы. Новогодние и рождественские праздники она провела в маленькой комнате, запертой снаружи. В этой комнате нет телевизора, радио и каких-либо других предметов для проведения досуга. Покидать изолятор Елена не могла, к ней никого не пускали. 12 января, на 18-й день нахождения в изоляторе, Елена повесилась на казенном халате. «К Елене Ш. были применены меры изоляции и лишения свободы,— говорит помощник депутата Госдумы РФ Олега Смолина Сергей Колосков.— Для нее создали ненадлежащие, а возможно, и психотравмирующие условия пребывания в учреждении; примененные к ней меры изоляции были незаконными, потому что Конституция РФ запрещает ограничение свободы человека без предусмотренных законом оснований». По словам Колоскова, принудительное нахождение гражданина в психоневрологическом учреждении допустимо лишь при госпитализации в психиатрическую больницу по постановлению судьи — об этом неоднократно выносил решения Конституционный суд РФ. Действия ПНИ в отношении Елены Ш., по мнению Колоскова, могут быть квалифицированы как незаконное лишение свободы (ст.127 УК РФ).
При подробном изучении документов, которые регламентируют жизнь ПНИ №30, общественная комиссия обнаружила Положение об изоляторах (в отчете оно названо «Положение-И»), которое издал директор ПНИ. В документе говорится, что «изоляторы предназначены для временного пребывания получателей социальных услуг с целью исключения риска распространения инфекционных заболеваний», а также что основанием для помещения в изолятор является не только инфекционное заболевание, но и «первичное поступление получателя социальных услуг в отделение» и «возвращение получателя социальных услуг в отделение после отсутствия более пяти дней».
Однако федеральное законодательство (п.10.5 СанПиНа) гласит, что пациент может быть переведен в изолятор только при появлении признаков инфекционного заболевания и только до госпитализации в инфекционный стационар. А все остальные правила, изложенные в Положении-И, предусмотрены для помещения людей не в изоляторы, а в приемно-карантинные отделения, которых в ПНИ нет. В приемно-карантинных отделениях есть место ожидания с тамбуром, кабинет для медицинского осмотра, санузел с умывальником для персонала и отдельный вход с улицы.
Таким образом, руководство ПНИ смешало два понятия и долгое время незаконно помещало граждан в условия полной изоляции.
В изобретенном администрацией ПНИ №30 Положении-И не установлен предельный срок пребывания гражданина в изоляторе, а также не указаны действия, которые лечащий врач обязан предпринять для того, чтобы человек вернулся в свою обычную жизнь. «Другими словами, пребывание в изоляторе, согласно Положению-И, может быть фактически бессрочным и зависит только от решения врача,— говорится в отчете комиссии ОПРФ.— Это является недопустимым ограничением личной свободы получателя социальных услуг». По мнению участников общественной проверки, применение в ПНИ №30 «произвольных правовых актов» способствовало длительной изоляции Елены Ш. и ее трагической смерти. Эти факты, как полагают эксперты, дают основания для обращения в прокуратуру и следственные органы.
Департамент труда и социальной защиты Москвы, изучив отчет ОПРФ, вынес директору ПНИ №30 выговор и обязал его устранить нарушения до 15 апреля. Кроме этого, на совещании у главы ДТСЗН было принято решение о реформировании психоневрологических интернатов столицы. Ранее о необходимости реформы ПНИ заявил и министр труда РФ Максим Топилин. Неоднократно о нарушениях прав людей в психоневрологических интернатах говорила и вице-премьер Ольга Голодец. «Реформа в этой системе необходима, хотя бы потому, что живет она по нормативным документам советских времен и не соответствует современным общественным отношениям и современному социальному законодательству,— полагает руководитель благотворительного фонда “Перспективы” Мария Островская.— А существует она в таком виде только потому, что граждане мало знают о том, что такое жизнь человека в интернате, и совсем не знают о том, что для большинства жителей ПНИ — это смесь больницы и тюрьмы на пожизненный срок. Весь мир давно перешел на стационарозамещающие технологии жизнеустройства людей с психофизическими нарушениями: инвалиды живут в небольших домах или самостоятельно — при поддержке специалистов; их могут навещать друзья и волонтеры. В тех же огромных интернатах, куда посторонний войти не может, добиться соблюдения прав каждого гражданина невозможно».