«Я всегда с восхищением смотрел на поп-культуру»

На сегодняшний день существует два Муджуса. Один из них из кожи вон лезет, чтобы уместить себя в куплетно-припевную форму, а другой ничем себя не ограничивает, творит на поле электроники в самом широком смысле. Какие между ними складываются отношения?

Все чуть более сложно. Да, есть разделение по принципу наличия-отсутствия текста, но и в каждом из Муджусов есть более тонкие деления. Есть важный момент: если моя электронная музыка максимально приближена к интернациональному слушателю, то когда я пишу песни, я принципиально пишу их на русском языке. Но никуда себя загнать я не пытаюсь! Песенные альбомы как раз стали новой средой для меня после всех упражнений в самых разных электронных стилях. То есть это выход, а не закрепощение.

Первоисточник песенных форм, к которым ты обратился на альбоме "Downshifting" (2011) и теперь на "Amore e Morte", это все-таки человек с гитарой. Я с трудом представляю себе Романа Литвинова в тельняшке с шестистрункой, подбирающего аккорды на кухне. Ты в эту музыку зашел совершенно с другой стороны. Для тебя это скорее исследовательская работа?

Я соглашусь, я не смотрю на эту музыкальную форму так, как обычно на нее смотрит сонграйтер. Все началось с альбома "Cool Cool Death" (2007), тогда я впервые решил отделить материал, в котором слово формирует музыкальное высказывание, от того, где слово носит второстепенный характер. Форму, представленную на этих трех альбомах, я не выращиваю органичным для такой музыки способом, как это делают авторы песен. У нее другой фундамент. Для меня этот материал — скорее художественный или даже лингвистический объект. По итогу он приходит к "квадратно-линейной" форме доступных песен.

Когда появился альбом "Downshifting", тебя по этой причине немедленно объявили новым Цоем. "Amore e Morte" можно назвать продолжением "Downshifting"?

В каком-то смысле он, конечно, продолжает этот цикл. С одной стороны, сочинение песен для меня — неестественное состояние. С другой, к песне как форме я отношусь с трепетом, я во многом вырос на песнях. "Amore e Morte" — это все же не поверхностная эксплуатация формы. И я совершенно уверен, что песня — это не синтез слова и музыки, это некая третья субстанция, нечто совершенно другое. А так как русский язык не очень удобен для сложения песен, то это — "нечто другое" в еще большей степени.

Мне кажется, в "Amore e Morte" ты ушел в еще более массовую песню. "Журавли" — это такое распевное, почти "казачье" "Кино", а "Химия" — это даже не Depeche Mode, а "Технология". И это явно не постмодерн, не пародия. Это самое дно "народности".

В каком-то смысле "Журавли" действительно близки фольклору, в нем же, в конце концов, все сокровища заключены, это то, с чем интересно работать. Вообще, несмотря на то, что я лет с четырнадцати погружен в самый радикальный андеграунд, я всегда с восхищением смотрел на поп-культуру. Массовая культура, при всем кажущемся хаосе, который в ней царит, все равно состоит из конкретного числа людей с конкретными интенциями, с глубоко личными интересами.

Но, при всем твоем уважении к поп-музыке, по-настоящему массовыми твои песни не стали, как бы этого ни хотелось твоим поклонникам.

Потому что я создаю не совсем буквальный поп-объект. Красивым был бы такой ответ: публика не признает их "своими", потому что интуитивно чувствует лабораторный подход, который за ними стоит. Но я же давно занимаюсь музыкой и понимаю, что устройство ввода решает многое, но не все. То есть написано это при помощи лэптопа или же с гармошкой на завалинке — это должно работать как песня. В моем случае это скорее рассуждение на тему песенных форм.

YotaSpace, 28 апреля, 20.00