"Я очень долго не был уверен в результате"
Эрвин Олаф, фотограф
1896 год — именно его дом Ruinart считает точкой отсчета своей жизни в искусстве. Тогда для создания рекламного плаката семья Рюинар пригласила самого Альфонса Муху.
Фото: Erwin Olaf
Современная арт-история Ruinart — это большое количество самых разнообразных проектов. Это сотрудничество с художниками в работе над дизайном продуктов, которые производит компания (прямое продолжение истории с Мухой), поддержка международных художественных выставок и ярмарок (вроде ARCO, фестиваля Carre Rive Gauche, Лондонского фестиваля дизайна, Art Basel в Майами) и самое интересное — арт-проекты с художниками.
Каждый год Ruinart приглашает к сотрудничеству одного художника, создающего проект, лишь по касательной связанный с компанией. Так, в прошлом году Юбер де Галль исполнил 12 скульптур из муранского стекла, вдохновленных сменой сезонов на виноградниках Ruinart, а в нынешнем — фотограф Эрвин Олаф представил серию из 26 абстрактных черно-белых работ The Light, снятых в охраняемых ЮНЕСКО погребах Ruinart в Реймсе. Мы встретились с Олафом на открытии первой выставки всего цикла The Light в парижской Carrousel du Louvre. Часть работ можно было увидеть и ранее в конце февраля в ГМИИ имени Пушкина на предпоказе, приуроченном к открытию "Оммажа Луи Галле" Эрвина Олафа.
Фото: Erwin Olaf
Давайте начнем с самого начала проекта. Насколько я знаю, замысел сильно отличался от того, что мы видим в итоге.
Да, все сильно поменялось. Я знал Джули Кристиансен, которая занимается международным пиаром в Ruinart, еще со времен ее работы в Louis Vuitton. Она связалась со мной и предложила сделать проект с Ruinart. Я придумал концепцию, похожую на эстетику многих моих съемок: с кучей ассистентов и осветителей, моделями и разработанной сценографией — и все это действо должно было происходить в исторических, охраняемых ЮНЕСКО погребах Ruinart. Ну а потом я оказался там и просто понял, что я чувствую дискомфорт, что все это совершенно неправильно и не подходит. Тогда я решил прогуляться по этим огромным территориям каменоломен, а это восемь километров подземного мира. Мне хватило и нескольких сотен метров, чтобы почувствовать ауру этого места. Я начал рассматривать стены, а они были вещью в себе — с наскальной живописью, плесенью, повреждениями от передвижения ящиков с бутылками зреющего шампанского. И я понял: вот дух этого места, не нужно никакой сценографии, ничего постановочного. Никаких моделей и актеров! Тогда я попросил одного из своих ассистентов прогуляться со мной по погребам с камерой — мы сделали четыре кадра, и для меня это было настоящим удовольствием. Ведь я в последние годы привык работать под все большим давлением, с кучей людей за спиной. А снимать так, на один Hasselblad с одним ассистентом, было настоящим удовольствием. Потом я встретился с Фредериком Дюфуром, президентом Ruinart, и показал ему результаты работы за два дня. Там были и наши постановочные съемки, и эти фотографии стен. Первые мне самому совершенно не нравились. Он отреагировал на них очень по-американски: когда тебе с улыбкой говорят "да, хорошо, очень интересно", но ты понимаешь, что человеку эти работы совершенно не нравятся. Тогда я показал фото стен — и он был впечатлен! Я решил продолжить эту линию, спускался в погреба еще пять раз на протяжении полутора лет, фотографировал, проявлял, делал отбор. Даже в этом процессе проект сильно менялся, чтобы стать тем, что он есть сейчас: черно-белым, сильно контрастным, совершенно абстрактным.
В последние годы вы не работали с абстракциями...
Совершенно верно, как минимум последние десять лет в кадре всегда была модель или это был натюрморт, но весьма предметный.
Что было самым сложным в этом процессе?
Неуверенность в результате. Когда у тебя есть красивая модель в кадре, сценография выстроена, ты понимаешь, что половина работы уже сделана. А тут ты начинаешь работать с нуля, до нажатия на кнопку, до самой фотографии нет вообще ничего. Есть стена, есть сложенные бутылки — и все. Я очень долго не был уверен в результате. На самом деле, до того момента, как попал в Музей Виктории и Альберта в Лондоне. Это было прошлой осенью, я тогда работал над одним проектом для Рейксмюсеума, связанным с одеждой. Я пошел в V&A, чтобы посмотреть на выставку Александра Маккуина — и это было потрясающе, я бы отдал миллион, чтобы создать нечто подобное,— но потом у меня осталось время, я решил прогуляться по музею. И представляете, зайдя в отдел фотографии, увидел шесть фото Брассая с парижскими граффити. Разумеется, с его творчеством я прекрасно знаком, но эти фото я видел впервые и не подозревал, что он создал что-то подобное. Они были очень похожи на мой проект для Ruinart. Конечно, я хотел бы быть первым, но то ощущение, которое у меня было, когда я смотрел на эти абстракции, абсолютно незабываемо! У меня сердце замирало. Я понял, что я иду правильным путем в проекте. Один из мэтров фотографии просто-таки подал мне знак!
Фото: Erwin Olaf
В одном из интервью вы говорили, что сначала пытаетесь зачаровать зрителя красотой, а уж потом надеетесь, что он поймет зашифрованное в фотографиях послание. Что зашифровано в новой серии The Light?
Я все еще пытаюсь это сформулировать, мне еще надо пожить с этими работами. Но в целом она о том, что без тьмы нет света. Саму серию из 26 работ я подразделяю на три тематические линии. Первая — рукотворная история, наследие, сотворенное человеком (почти что наскальные рисунки), вторая — история, созданная природой (то, как эти камни меняются с годами), и третья — моя реакция на это, мое представление о стенах как о живописных полотнах. Вообще я всегда завидовал художникам: их полотна трехмерны, они могут добиваться нужного эффекта мазками, наложением тонкого или толстого слоя краски, фотография же плоская, но рельеф стен дал мне нужный объем. А этот объем создает эмоцию. Мои фотографии стали своеобразным цитированием знаменитых художников. Одна похожа на работу Ротко, другая — на Мондриана, третья на "ЛСД" Херста. Некоторые напоминают представителей движения Zero. Было и много других ассоциаций: фотография с выдолбленным в каменном рельефе лицом для меня, на самом деле, очень эротична, а фотография с профилем Пастера — эдакое признание его заслуг кем-то неизвестным, такой памятник-панегирик.
Вы однажды сказали, что у вас в каждой серии есть любимые работы. Какие самые любимые в The Light?
Это две работы — самая первая из снятых с текстурой стены и вертикальной полосой от воды на ней и та, которую я назвал "эротической". Ну а если еще одну можно выбрать, то это будет та, что с хранилищем бутылок,— это очень ритмичный рисунок, их так много на фотографии, что лично мне она напоминает пиксель-арт.
На одной российской радиостанции как-то была передача "Неснятые фотографии" — люди звонили и рассказывали, что они видели, что врезалось в их память, но они не успели или не смогли сделать снимок. У вас такой кадр в памяти есть?
Даже два! Десять лет назад я был с мамой в Танзании. Мы сидели в машине, и из окна я увидел мать с ребенком-альбиносом. А в Танзании с такими детьми поступают очень жестоко — они настоящая каста отверженных, им отрезают руки и ноги из-за дурацкого суеверия, что плоть их лечебна. И вот мы проезжали мимо, а эта мать стояла, обнимая своего ребенка, она была как животное, готовое броситься на любого, кто попытается прикоснуться к детенышу, в ее взгляде было что-то совершенно невыразимое — я бы хотел запечатлеть это. Второй кадр — тоже из Африки, но это случай уже двадцатилетней давности. Мы тогда поехали на сафари, очень дешевое сафари, настолько дешевое, что только один мой друг согласился поддержать меня в этой авантюре. Так вот, там были остановки на маршруте, и одна из них была на рынке, и там был мальчик с большими дырами в ушах — такими, которые в пирсинге называют туннелями,— а одет он был в темно-синие одежды, чем-то напоминал Грейс Джонс на знаменитом снимке. Он так удивительно смотрел на нас, а в этих дырах в ушах у него были вставлены круглые коробочки для лекарств — это были его украшения, его сокровища! Сними я его — и это был бы магический портрет! Но я не смог его сфотографировать, зато это навсегда осталось в моей памяти.