Актер Московского художественного театра им. А. П. Чехова и посол благотворительного фонда поддержки слепоглухих "Со-единение" Анатолий Белый рассказал спецкорреспонденту ИД "Коммерсантъ" Ольге Алленовой, для чего нужно приглашать на театральную сцену людей с особенностями развития и что даст новая инклюзивная театральная школа профессиональному театру.
Фото: Из личного архива
Год назад вы сыграли в премьерном спектакле проекта "Прикасаемые". Проект, наверное, сложный. Почему вы согласились?
Совсем не сложный. Мне всегда интересно пробовать что-то новое, посмотреть на театр и на жизнь с другой стороны. А когда позвонила Ингеборга Дапкунайте и попросила помочь, я уже не мог отказать. Потому что она объяснила мне суть этого проекта: на сцене играют слепоглухие и зрячеслышащие актеры. Мой первый вопрос был: "Как?" — "А вот так,— сказала она,— приходи и увидишь". Честно скажу: этот опыт превзошел все мои ожидания.
Что впечатлило — театральное действие или люди?
Люди, конечно. Они произвели на меня огромное впечатление. Режиссер "Прикасаемых" Руслан Маликов не открывал новой формы, у него и не было такой задачи. Он использовал форму современного, исповедального, монологового театра, я с этой формой уже был знаком. Но то, что я там увидел и почувствовал, стало для меня огромным человеческим опытом.
Это ваш первый благотворительный опыт?
Мне кажется, это не прямая, а косвенная благотворительность. Мы с Евгением Мироновым уже сотрудничали с фондом "Артист", я принимал участие в благотворительных концертах, читал там стихи. Но в проекте "Прикасаемые" я столкнулся с другим опытом, с особенными людьми. И в этом смысле там все было новым.
Когда я первый раз шла на репетицию "Прикасаемых", было страшновато: непонятно, как общаться со слепоглухими актерами, поймем ли мы друг друга... А у вас был страх?
Бояться нужно людей, которые говорят и слышат. Нет, никакого страха не было, был интерес, но он был направлен даже не на этих ребят, а на самого себя: как я себя поведу в этой ситуации, что со мной будет происходить.
Вы выучили язык слепоглухих?
Я пытался это делать, но мало что запомнил: нужно больше времени. Немного корю себя за то, что не смог: работаю с ребятами, играю, а все никак не могу выучить их язык. Хотя он в принципе не такой уж и сложный. Он отличается от жестового языка, которым пользуются глухонемые. В центре языка слепоглухих — человеческая рука, ладонь. Во время репетиций я выучил какие-то буквы. По крайней мере я мог говорить: "Привет, я Толя". Самая общительная из слепоглухих актеров — Ирина Поволоцкая. Как только я говорил свое: "Привет, я Толя", она сразу начинала со мной болтать. А муж Ирины, который всегда с ней рядом, переводил ее речь для меня. Она очень умная женщина, мыслит парадоксально. Невероятно интересная.
Установить контакт со слепоглухими людьми сложнее или легче, чем с обычными людьми?
Обычные люди бывают разными, с ними часто не появляется контакт, потому что они что-то о себе думают, какие-то границы выстраивают. А слепоглухие люди абсолютно открытые. Им как раз не хватает общения с обычными людьми, поэтому они этому общению очень рады.
Вы сказали, что хотели что-то понять про себя, когда шли на первую репетицию. Что в итоге поняли?
Самое важное, что я вынес из этого репетиционного периода и потом из спектаклей,— понимание, что жизнь нужно любить, ей нужно радоваться. Я теперь не позволяю себе унывать. Как только какая-то тоска наваливается, я вспоминаю этих людей: Ирину Поволоцкую, Алену Капустян. Улыбка практически не сходит с их лиц. Вот это, наверное, самое большое впечатление. Когда я об этом думаю — комок в горле. Это же такая жизненная драма, трагедия — жизнь в темноте и в тишине, жизнь без контакта с внешним миром. А они улыбаются.
У меня не случилось какого-то глобального пересмотра мировоззрения, но то, что со мной произошло, очень важно. У каждого из нас в жизни есть такой чеховский колокольчик, который напоминает о чужом страдании. Кто-то его не сразу слышит, потому что замкнут на себе, на своих рефлексиях, своих отношениях с миром. Вот этот колокольчик у меня тоже был, и я понимал, что иногда надо предпринимать какие-то действия, чтобы кому-то помочь. Но личный контакт со слепоглухими людьми оказал на меня мощнейшее воздействие, этот колокольчик вырос и стал колоколом. Я все время мыслями возвращаюсь к этим людям.
После "Прикасаемых" вы стали послом фонда "Со-единение", который помогает слепоглухим людям. Что вы делаете в этом качестве?
Ничего особенного я не делаю. По мере возможности принимаю участие в благотворительных акциях, моим именем пользуются в определенных случаях. На самом деле помочь слепоглухим, которые открыты к общению,— проще, чем кажется. И это может сделать каждый: кто-то может помочь общением с ними, кто-то — полезными проектами, кто-то — пожертвованием на короткий номер 3434 со словом "ладонь" и суммой. Сейчас я делаю проект под названием "Кинопоэзия". Это то, чем периодически и разрозненно занимались наши творческие люди: переложение поэзии в киноязык. Различные форматы — анимация, кино, просто люди в кадре. Вот я хочу сделать это на стабильной основе. Один из жанров кинопоэзии — инклюзивное кино. Я рассказал об этом фонду, они поддержали, так что мы будем делать совместный проект для "Кинопоэзии", в нем инклюзивные ролики будут представлены наравне с остальными. Мы привлекаем в проект совершенно разных людей, а главная задача — достичь такого качества, чтобы этот ролик попал в сердце зрителя. Пока не знаю, когда появятся первые ролики, но откроется "Кинопоэзия" как проект в день рождения Пушкина. Сейчас мы договариваемся с Минобразования и Минкультуры — думаю, получим от них поддержку.
У меня к вам вопрос риторический: что дает зрителю проект, в котором по другую сторону экрана или на сцене люди с инвалидностью?
Давайте я прямо скажу: это как сдирание загрубевшей кожи и душевных корост. Чтобы пробиться к живой ткани, надо удалить мертвую. У нас общество глубоко больное само по себе, мы не знаем, как общаться с людьми с особенностями, мы их не понимаем, часто не хотим их принимать, нам не привита толерантность к ним. Мой сын учится во втором классе, к ним пришел мальчик-аутист. Я был с ними на экскурсии в Царицыно, эти маленькие дети и даже их родители не знают, как себя вести. Они не приучены. Дети смеются, говорят: "Он все равно дурак и ничего не поймет". Это дикость и варварство, потому что у нас нет культуры общения с особенными людьми. И эту культуру надо прививать. Мы все должны в этом участвовать. А вообще, если внимательно посмотреть на людей с особенностями и на обычных, то можно увидеть, что мы во многом им уступаем. Кто из нас "болен", это еще вопрос, понимаете?
Что вы думаете об эскизах инклюзивных спектаклей, которые показали в Театре наций три театральные школы? Вы ведь были в жюри.
Это мощная театральная форма, которую фонд "Со-единение" придумал и реализует на площадке Театра наций. Там задействованы большие режиссеры и целые театральные пласты. Это хорошая платформа — идти по театральным школам и на базе этих школ создавать инклюзивный театр, чтобы со студенчества взращивать людей, которые будут этим профессионально заниматься. Правильная, очень правильная база.
Значит, инклюзивный театр становится интересным для профессионального театра? Он предлагает новый театральный язык?
Эти идеи уже давно витают в воздухе, они легко считываются. Инклюзивный театр может показать жизнь, которая вне слов. Как у Чехова: люди пьют чай, а в это время рушатся их судьбы. Кстати говоря, вы знаете, в Новосибирске недавно поставили "Три сестры" — зрячеслышащие актеры выучили язык глухонемых и на этом языке играют. Мне кажется, это действительно может быть еще одним направлением театра. Потому что именно на этой почве могут произойти синтез новых идей, открытие новой формы, нового языка, когда нет слов, нет многих обычных театральных инструментов, а есть что-то другое.
Почему инклюзивный театр берет за основу только классические произведения?
Наверное, потому что они более известны, более доступны. Если современную пьесу определенный сегмент зрителя все равно не принимает, то на базе классики можно построить любую театральную форму, как на прочном фундаменте дом. И там превосходная драматургия.
А зритель готов к таким спектаклям?
Зритель никогда ни к чему не готов. Наши кинопродюсеры порой бьются головой об стену, не понимая, чего хочет зритель.
Значит, полных залов не будет и эти проекты могут оказаться убыточными?
Это вопрос к продюсерам, я не буду на него отвечать — коммерция не мое дело. Если вы хотите знать мое мнение, то я просто напомню, как с первых спектаклей Кирилла Серебренникова люди уходили целыми группами. Но тот же "Человек-подушка" идет в нашем театре уже 12 лет при полных залах.
На зрителя нельзя давить, но я глубоко убежден, что публику надо формировать. Как и общество. Собственно, этим мы и будем заниматься. Будем настойчиво с помощью ребят пробивать стену нашей глухоты и немоты. И если сейчас публики нет, то она будет потом. Я в этом уверен, потому что нашему менталитету при всех его перекосах свойственно сострадание. Я надеюсь, что оно еще живо.
Но если инклюзивный театр пока на низком художественном уровне, то и привлечь зрителя будет трудно.
Начнем с того, что инклюзивного театра у нас еще нет. Есть только первые ростки. Но даже то, что мы видели на сцене Театра наций в первых эскизах театральных школ: Театрального института имени Щукина, РАТИ-ГИТИСа и Школы-студии МХАТ,— было очень здорово. Тут не может быть плохого художественного уровня, потому что наш театр находится на хорошем художественном уровне в принципе. Если мы приглашаем в проект таких хороших режиссеров, как Дмитрий Брусникин, это о многом говорит.
Но ведь часть актеров пока не профессионалы.
Может быть, мы еще недостаточно хорошо умеем обращаться на сцене с особенными актерами, не научились их полностью вовлекать. Но эти эскизы были мощными заявками на развитие инклюзивного театра. Особенно в эскизе РАТИ-ГИТИСа, режиссером которого был Михаил Фейгин: там найден потрясающий способ вовлечения особенных актеров в театр. Я уверен, что, когда "Совершенно невероятное событие" ("Женитьба") покажут, это будет культурологическая сенсация. Обычного театра все уже насмотрелись, а тут на сцене происходит нечто другое. Это даже нельзя назвать действом — это какая-то совсем другая театральная ткань. Что-то совершенно новое и живое.