100 тыс. рублей потратил Сергей Александрович Рачинский в 1889–1897 годах на строительство школ в Бельском уезде, это в 13 раз больше, чем израсходовало на них тамошнее земство, и в 32,2 раза больше — чем Министерство народного просвещения. Но о Рачинском почему-то не вспоминают как о меценате. Почвенники знают его как создателя славянофильской версии народной школы и противника преподавания естествознания, а дарвинисты — как первого переводчика Дарвина на русский.
Фото: РИА Новости
Фото: Из архива краеведческого музея имени Н.П.Богданова-Бельского села Татево
Фото: Из архива краеведческого музея имени Н.П.Богданова-Бельского села Татево
Фото: DIOMEDIA
Фото: РИА Новости
Фото: Из архива краеведческого музея имени Н.П.Богданова-Бельского села Татево
Фото: Из архива краеведческого музея имени Н.П.Богданова-Бельского села Татево
Предыстория дауншифтера
Более 20 лет назад, заинтересовавшись кругом чтения крестьян в дореволюционной России, я наткнулся на сочинения Сергея Александровича Рачинского, университетского профессора, который в какой-то момент своей жизни все бросил, уехал в деревню, основал школу, придумал ни на что не похожую педагогическую систему и до конца своих дней учил крестьянских детей. Пораженный наблюдательностью и незашоренностью этого человека, я начал искать материалы о нем. О Сергее Рачинском было довольно много старых публикаций, а вот послереволюционных почти не было, поскольку в СССР создатель концепции церковно-приходских школ и приятель обер-прокурора Святейшего синода Константина Победоносцева считался реакционером и о нем почти не писали. Каково же было мое удивление, когда недавно, заглянув в библиотечный каталог, я обнаружил там десятки новых книг, посвященных Рачинскому. Такой массовый интерес кажется довольно странным, поскольку все его идеи и нетривиальные находки были ориентированы на традиционный быт русских крестьян, который в течение XX века был полностью уничтожен. И действительно, современные авторы видят в Сергее Рачинском либо грезящего Святой Русью консерватора, либо «народного просветителя», борющегося за просвещение ради просвещения. Хотя на самом деле все гораздо сложнее. Консерватор, впервые переведший на русский язык Чарлза Дарвина; славянофил, невысоко оценивающий моральные качества русского народа; просветитель, призывавший изгнать из народной школы естественно-научные дисциплины… Эту личность не так-то просто вписать в какие-то идеологические рамки.
Сергей Александрович Рачинский — выходец из образованной помещичьей семьи, члены которой занимались обустройством дома и сада, собирали библиотеку, учили языки, переводили, музицировали. Окончив естественный факультет Московского университета, Рачинский отправился в Германию, где слушал лекции как по естественным, так и по гуманитарным наукам, общался с Вильгельмом Гумбольдтом и Ференцем Листом, который положил на музыку одно из стихотворений Сергея Александровича. Молодой человек сочинял заметки для русских журналов, переводил на немецкий «Семейную хронику» Сергея Аксакова, а на русский — «О происхождении видов» Чарлза Дарвина.
Потом было возвращение в Москву, диссертация на стыке химии и ботаники, университетская кафедра ботаники, любовь студентов. Он ведет жизнь московского интеллектуала: заседания научных и культурных обществ, концерты, блестящие друзья. Рачинский переписывался с Львом Толстым, дружил со славянофилами, печатался в «Русском вестнике». По просьбе Петра Чайковского литературно одаренный ботаник пишет либретто к его операм «Мандрагора» и «Раймонд Луллий». Чайковский посвящает Рачинскому свой Первый струнный квартет… Но неожиданно все это прекратилось.
В 1867 году в университете произошла склока, в результате которой пять популярных профессоров, в том числе Сергей Рачинский, подали прошение об отставке. Александр II лично попросил взбунтовавшихся профессоров одуматься и остаться в университете. Почему Рачинский пренебрег этой просьбой, мы, наверное, уже никогда не узнаем. Сам Сергей Александрович об этом не писал. Биографы могут сколько угодно фантазировать, будто бы он уже давно мечтал все бросить и посвятить себя служению народу. Такая версия имеет право на существование, но доказать ее истинность нельзя. Уверенно можно сказать только одно. В XIX веке человек с достатком определенного уровня имел возможность подать в отставку и уехать в свое деревенское поместье точно так же, как современный владелец квартиры внутри Садового кольца может ее сдать и за счет аренды жить в Гоа, предаваясь размышлениям о вечном.
Сергей Рачинский решил воспользоваться этой опцией. Оставив университет, он уехал в свое родовое имение Татево, где почти безвыездно прожил до конца дней.
Школьная мода
Открывать школы для народа тогда было модно. Активные и реформаторски настроенные люди видели, что институты гражданского общества, появившиеся в результате реформ Александра II, востребованы лишь крохотной частью населения. А для крестьян органы самоуправления были скорее выдумкой начальства, чем инструментом влияния на общественную жизнь. При таком раскладе развитие местного самоуправления становилось чем-то неосуществимым. Поэтому сторонники реформ каждый на свой лад бросились учить народ. Начали, как известно, народники в 60-е годы, но образовательные проекты продолжали возникать и после разгрома этого движения, причем новое поколение просветителей занималось проблемами образования куда больше, чем политизированные шестидесятники.
Среди людей состоятельных стало хорошим тоном основать школу на собственные средства. В частности, такую деревенскую школу открыла сестра Рачинского Варвара, а сам Сергей Александрович в поисках хорошего учителя опрашивал друзей и приятелей. «Сестра,— писал он Л. Толстому,— завела прошлой осенью школу. Необходимо придать делу больше прочности. Все те, которые в наших странах занимаются обучением детей, народ пьяный, колотящий детей без пощады. Нам нужен хороший человек, человек попроще, который имел бы охоту к делу и здравый смысл. Возможно ли отыскать такого? Дайте добрый совет». Мемуаристы утверждают, что создать свою школу Сергей Александрович решил, после того как зашел на урок арифметики в заведение сестры. Потрясенный тем, сколь скучна может быть учеба, он провел урок арифметики сам. Детям понравилось, Рачинскому тоже. Так все и началось.
К созданию школы Сергей Александрович подошел как привыкший опираться на наблюдения естественник. Он прекрасно понимал, что за несколько школьных лет человека невозможно радикально переделать, и сверхзадачи воспитать из крестьянских детей идеальных граждан будущей России у него не было. Рачинский учитывал, что вплоть до середины XIX века народным образованием не занимались ни церковь, ни образованные сословия. Крестьяне учили своих детей сами, причем учили так, как считали нужным. Деревенские грамотеи осваивали алфавит по часослову и Псалтыри и куда лучше умели читать книги, напечатанные церковной кириллицей,— гражданский шрифт не был в большом ходу. Профессор ботаники видел в этом данность, на которую следует ориентироваться. Поэтому в его школе церковнославянское чтение предшествовало чтению книг, написанных на русском литературном языке.
Это было нетривиальное решение. Утвержденные Министерством народного просвещения программы и списки рекомендуемых книг никоим образом не учитывали книжных пристрастий крестьян. «Поверит ли мне читатель,— сетовал Сергей Рачинский в одной из статей,— если я скажу ему, что в этом каталоге (книг, рекомендованных Министерством народного просвещения.— Авт.) не значится ни Часослова, ни Псалтири, ни Ветхого Завета! Новый Завет “одобрен”, но не “рекомендован”… Всякому, конечно, известно, что без Часослова и Псалтири сельская школа у нас немыслима, что Ветхий Завет во всякой школе необходим. Тем не менее употребление этих книг оказывается “безусловно запрещенным” со стороны министерства». Необходимость изучения крестьянскими детьми церковнославянского языка аргументировалась просто: светской литературы в деревнях практически не было. А вот участвовать в церковном богослужении или же читать Псалтырь по покойным мог каждый.
Такой практический подход был вообще характерен для Сергея Рачинского. Программа его школы была сформирована так, чтобы изучаемые предметы соотносились с крестьянским бытом и чтобы детям было интересно учиться. Именно по этой причине Рачинский был убежденным противником введения в школьную программу предметов естественно-научного цикла. Он считал, что поверхностные теоретические курсы химии, физики или зоологии, не подкрепленные наглядными экспериментами и конкретными наблюдениями, сведутся к навязыванию детям механистических шаблонов. Куда более полезным он считал практическое изучение природы, а также издание школьных определителей растений, животных и птиц, позволяющих строить уроки на наблюдениях за окружающим миром.
Соотнести современные педагогические идеи с реалиями крестьянской жизни было трудной задачей. Как, например, организовать школьную экскурсию в летнее время, когда, по мнению родителей, дети должны помогать по хозяйству, а не заниматься какими-то глупостями под руководством чудака учителя? В школе Рачинского не было экскурсий, но были многодневные паломнические путешествия. Этот жанр крестьяне понимали. Конечно, за десятидневное пешее путешествие в Нилову пустынь, расположенную на озере Селигер, у Сергея Александровича была возможность поговорить с детьми на самые разные темы. Например, выяснилось, что никто из них никогда не видел парома и не пользовался таким способом перемещения, так что пересечение водных пространств сопровождалось рассказом о способах передвижения по воде.
Человека начала XXI века школа Сергея Рачинского может шокировать какой-то неуместной архаикой. Однако то, что современному человеку кажется архаичным, было лишь попыткой подогнать отвлеченную школьную программу к крестьянскому мировоззрению. В тех случаях, когда, по мнению Сергея Александровича, никаких противоречий не возникало, он начинал охотно и со вкусом экспериментировать. Чего стоят, например, его опыты лечения заикания при помощи речитативного церковного чтения. Он с увлечением писал, что чтение Псалтыри оказывает на заик такое же воздействие, как фонетические упражнения логопедов.
Но фирменной «фишкой» Рачинского был устный счет. Как отмечал сам Сергей Александрович, решение таких задач не было частью его концепции. Но неожиданно выяснилось, что детям доставляют огромное удовольствие цифровые головоломки. И пришлось пойти им навстречу. «Эта бесконечная усиленная возня с цифрами,— писал Рачинский впоследствии,— нагнала на меня настоящий арифметический кошмар, загнала меня в теорию чисел, заставила меня неоднократно открывать Америку, то есть неизвестные мне теоремы Ферма и Эйлера».
Нужно сказать, что «арифметический кошмар» принес свои плоды. Рачинский до такой степени набил руку в составлении заковыристых арифметических задач, что делал это почти на автомате. Занятия устным счетом превратились в аттракцион, приводивший в восхищение всех, кто приходил к нему на уроки. В конце концов, Сергей Рачинский выпустил свои задачки отдельной книгой, которая неоднократно переиздавалась.
Необязательные законы
Создавая школу, Сергей Рачинский вынужден был вписываться не только в крестьянскую традицию, но и в бюрократические требования государства. Несовместимость министерских предписаний с укладом сельской жизни оставалась для него больною темой. Например, существовал запрет на совместное обучение мальчиков и девочек старше 12 лет. Фактически это был запрет на обучение девочек. Дело в том, что крестьянские дети шли в школу в десятилетнем возрасте, а уже через два года девочка была должна либо покинуть школу, либо перейти в женское учебное заведение, которых, понятное дело, в сельской местности не было. Основывать в одном селе две начальные школы — мужскую и женскую — было нереально по экономическим причинам. «Довести девочку, поступающую в школу лет 10-ти, 11-ти, до полной грамотности запрещено,— писал Рачинский.— Сообщить действительную грамотность крестьянке наша школа может только при явном нарушении закона». Сам Сергей Александрович как раз и относился к числу подобных нарушителей. Он учил и мальчиков, и девочек, а министерство смотрело на это безобразие сквозь пальцы.
Как истинный консерватор Рачинский относился к бюрократическому абсурду с долей юмора. Например, когда выяснилось, что по закону университетский диплом и звание профессора не дают права их обладателю работать учителем младших классов, Рачинский смиренно поехал в уездный город, сдал экзамены на звание сельского учителя и получил необходимую бумажку с печатью.
Сражаясь с бюрократией, Сергей Рачинский имел достаточно серьезную подушку безопасности. Он был человеком весьма обеспеченным и фактически за свой счет учил крестьян целого уезда (школ на содержании у Рачинского было несколько). С 1889 по 1897 год он потратил на начальное образование в Бельском уезде 100 тыс. рублей — в 13 раз больше, чем земство, и в 32,2 раза больше, чем Министерство народного просвещения. И с административным ресурсом проблем не было, поскольку за педагогическими опытами Сергея Александровича с интересом и сочувствием наблюдал обер-прокурор Святейшего синода Константин Победоносцев. А такое внимание дорогого стоило.
Ботаник и обер-прокурор
Школьный эксперимент Рачинского — это вне всякого сомнения эксперимент славянофильский, направленный не на перевоспитание народа, а на некоторую мягкую корректировку. Здесь сразу вспоминается известный афоризм Николая Бердяева, что славянофилы любили Россию как мать, а западники — как дитя. То есть вторые пытались ее перевоспитать и наставить на путь истинный, а первые воспринимали как данность. Сергей Рачинский крестьян никак не идеализировал и народнических иллюзий не разделял. «Необходимо учить народ,— говорил Рачинский одному из своих многочисленных гостей,— но при этом не обманываться, а знать, что русский народ — полный невежа, жаден, развратен, не знает и не признает никакой религии. Но учить его надо так, чтобы он был религиозен в меру его способностей, то есть понимал ее (религию.— Авт.) внешним образом: обрядово, чтобы он умел читать и понимать церковнославянскую речь как речь обрядовую, на которой написано Евангелие». Таким образом, Сергей Рачинский не видел никакого смысла в проповеди церковного вероучения, а предлагал ограничиться обрядовой стороной, красотой богослужения и многовековой привычкой. В его сочинениях подобных резких высказываний, конечно же, не было. Задача всех его публикаций — пропаганда придуманной им образовательной модели, а для рекламного текста негативные характеристики не годятся. Лишь в частных беседах он позволял себе говорить о наболевшем. При этом Сергей Рачинский прекрасно понимал, что его позиция отличается от взглядов революционеров-народников именно тем, что он не идеализирует крестьян. «Были такие легкомысленные интеллигенты,— говорил он,— которые уверовали, что добро и правда находятся в самом народе, в русском неотесанном мужике. И повели они наивнейшую, бессмысленную проповедь “хождения в народ”. Народ их не принял и осмеял их».
Мнение, что не стоит будоражить народ новыми идеями, идеологиями и институтами, разделял и Константин Победоносцев, один из влиятельнейших людей в России. Как и Рачинский, Победоносцев не доверял народу и не допускал возможности того, что общество может самоорганизоваться для какого бы то ни было позитивного действия. Ни Победоносцев, ни Рачинский не видели в России людей, которым было бы можно доверить народное образование. Претензии вызывали и духовенство, и интеллигенция. «Ни для кого не тайна,— писал Рачинский Победоносцеву,— что значительная доля нашего культурного общества более или менее сознательно не только от церкви, но и от самого христианства отшатнулась. Привлекать эту долю нашего общества к какому бы то ни было участию в делах народного образования было бы преступлением». Интеллигенция не устраивала революционностью, духовенство — чрезмерным умствованием. Поэтому Сергей Рачинский решил сам готовить священников — из грамотных и благочестивых крестьян. «Я решил,— рассказывал Рачинский в частной беседе,— сам воспитывать новое духовенство, новых учителей религии из среды самого крестьянства, из людей здоровой русской крови, и ставить их в русские церковные приходы, где они должны быть главными просветителями народа».
Человеку, знакомому с российскими реалиями, этот план может показаться утопическим. Проводить выборы священников на местах было совершенно невозможно. Не говоря уже о рукоположении в священный сан крестьян, не имевших семинарского образования. Однако Победоносцев, который вообще-то был категорически против рукоположения лиц, не прошедших курса семинарии или духовного училища, не только не воспрепятствовал этой новации, но и поддержал ее. Стоит сказать, что обер-прокурор поддерживал далеко не все, исходившее от Сергея Рачинского. К примеру, глубочайшая личная симпатия не помешала Победоносцеву запретить второе издание Дарвина в переводе Рачинского. Сам же переводчик отнесся к запрету с пониманием; к слову, Дарвина он считал величайшим ученым, который «был совершенно свободен от того суеверия и непогрешимости своей теории, которая обуяла его последователей».
Если право выбирать из крестьян кандидатов в священники было личной привилегией Рачинского, то созданная им концепция народной школы превратилась при поддержке Победоносцева в государственный проект. В 1882 году при Синоде была создана специальная комиссия, целью которой было открытие по всей стране школ по образцу Рачинского. «Школы сии,— говорилось в утвержденных Синодом правилах,— имеют целью утверждать в народе православное учение веры и нравственности христианской и сообщать первоначальные полезные сведения». Проект стремительно развивался. К 1898 году было открыто 25,5 тыс. таких школ, а в 1905-м их было уже 42 696, что составляло почти половину всех начальных школ.
Педагогический пиар
Эксперименты Сергея Рачинского имели публичный характер. Для пропаганды своих идей он использовал любую возможность. Его статьи о сельской школе и вообще о крестьянском образовании были весьма популярны, многочисленные гости, побывав в Татево, охотно рассказывали, что где-то на окраине Бельского уезда действует чудо-школа для народа. И даже не одна. Живущий в деревенской глуши профессор ботаники сделался неформальным лидером славянофильской педагогической молодежи. Визитерам, прибывавшим в школу, во всей красе демонстрировались успехи крестьянских детей.
Рачинскому было чем похвастаться. Основав более десятка школ, Сергей Александрович имел возможность превратить одну из них (ту, с которой начинал) в образцово-показательную. Туда отбирались лучшие ученики со всей округи. В 1898 году она была официально преобразована в школу «повышенного типа». Здесь учили русскому языку, литературе, арифметике с элементами алгебры, геометрии с элементами геодезии и черчения, физике, естествознанию, церковнославянскому языку и Закону Божьему. Для желающих были факультативы по рисованию и пению, а позже появился еще и педагогический курс для будущих учителей школ грамоты. При школе функционировал единственный в России интернат для крестьянских детей. Получилось что-то вроде советских физматшкол, где на высоком уровне преподавали не только математику, но и историю, литературу, биологию.
Лицом школы, ее гордостью, стал незаконнорожденный сын батрачки Коля Богданов, впоследствии известный художник, сделавший название родного уезда частью фамилии. На рубеже веков Николай Богданов-Бельский был весьма популярен. Существовала даже слащавая детская книжка, рассказывающая о талантливом крестьянском мальчике, который пришел в школу, а там мудрый учитель его заметил, обогрел, одел и отправил учиться в иконописную мастерскую. Визуальная реклама школы Рачинского стала одной из основных тем творчества Богданова-Бельского. Он создал целую серию жанровых картин, посвященных школе и детям. Лейтмотив — стремление деревенских детей к знанию. Например, «У дверей школы» (мальчик с котомкой за плечами, заглядывающий в класс, где идет урок), «Новички» (дети рассматривают висящую на стене азбуку), а также знаменитый «Устный счет. В народной школе С. А. Рачинского», где ученики решают записанный на доске длинный пример. Сергей Александрович очень серьезно относился к тому, как его школа будет выглядеть на картинах. По свидетельству мемуаристов, Богданов-Бельский прекрасно отдавал себе отчет, что создаваемые им образы — идеализация. Художник со смехом пересказывал характеристику своих работ, услышанную от работающей при школе крестьянки,— та восхищалась картинами и видела в них сказку. Нахваливая изображенных на картине детей, она приговаривала, что «в деревне таких нет», что «это херувимы и серафимы, каких и в барчатах не бывает, на них смотреть любезно». «Ты, Николай Петрович,— продолжала женщина,— побольше таких нарисуй, да по деревням показывай. И теленок твой тоже похож на телят, да не наших. Наши попроще и глазами поглупее. А твой глядит, как грамотный». Впрочем, художнику-передвижнику, стороннику идеи верности жизненной правде, такие комплименты не должны были доставлять особого удовольствия.
«Школьные» картины Богданова-Бельского продолжали воспроизводиться и после смерти Сергея Рачинского, и даже после того, как татевское имение было разгромлено окрестными жителями, а останки его владельцев выкинуты из семейного склепа. «Устный счет» (вторая часть названия — «В школе С. А. Рачинского» — обычно не воспроизводилась) и «У дверей школы» имелись в советских учебниках и были знакомы каждому школьнику, но вот о том, что это за школа и как зовут учителя на картине, обычно не сообщалось. Идеальные образы зажили собственной жизнью.
Не так давно мне попался демотиватор с картиной «Устный счет» и патетическим сообщением, что современные школьники никогда не решили бы в уме примера на доске, тогда как ученики церковно-приходской школы делали это с легкостью. Не буду защищать наших нынешних школьников, но все-таки на картине изображена не рядовая сельская школа, а образцово-показательная, к тому же славящаяся как раз устным счетом. А пример на доске там такой: «(102 + 112 + 122 + 132 + 142)/365». Порешайте на досуге.