Решение США начать экспорт газа, а потом и снятие запрета на экспорт нефти, породило множество теорий заговора: многие в России убеждены, что цель Вашингтона — потеснить Москву на рынке энергоносителей. Заявления о намерениях США освободить Европу от зависимости от российских энергоносителей и критика проекта "Северный поток-2" только подливают масла в огонь. Спецпосланник и координатор Госдепартамента США по международной энергетике АМОС ХОКСТАЙН разъясняет энергополитику Вашингтона в интервью корреспонденту "Интерфакса" в США КСЕНИИ БАЙГАРОВОЙ — специально для "Ъ".
Фото: Anadolu Agency/AFP
"Мы резко прошли путь от крупнейшего импортера энергоресурсов к нулевому импорту"
— Недавно США приняли два исторических решения: будучи крупнейшим импортером энергоресурсов, они, во-первых, стали экспортировать сжиженный природный газ (СПГ), а во-вторых, сняли запрет на экспорт нефти. Эти решения были продиктованы экономической выгодой или все-таки геополитикой, как считают многие в России?
— От внимания тех, кто видит политическую подоплеку в решении США экспортировать СПГ, ускользает тот факт, что до 2013 года мы были крупнейшим импортером газа. Вопрос экспорта даже не обсуждался, это казалось невозможным, так как у нас самих не было достаточно газа. Все, о чем мы думали,— это где взять природный газ для нашего рынка. Более того, мы не только были одним из крупнейших импортеров, но и думали, что такое положение вещей сохранится на десятилетия. Но усовершенствование технологий спровоцировало сланцевую революцию. И мы вдруг резко прошли путь от крупнейшего импортера к нулевому импорту, а затем и сами стали экспортером.
— Все это было связано с бизнесом частных компаний, с доступом к запасам газа — это не было политическим решением и никак не касалось ни геополитики, ни национальной безопасности. Теперь у нас колоссальные ресурсы природного газа, которые мы сами не можем потребить. Таким образом, имеет смысл эти излишки экспортировать. Правда, сегодня мы используем так много газа сами, что экспортируется меньшая часть запасов, подавляющая часть идет на внутреннее потребление.
Что же касается отмены запрета на экспорт нефти, то не следует смотреть на эту ситуацию с точки зрения внешних игроков, которые думают, что, мол, США хотят повлиять на мировую нефтяную политику. Надо понимать, что мы не можем контролировать экспорт сырья: это не американский путь. Мы очень редко делаем что-то подобное, кроме случаев, когда речь идет об использовании технологий двойного назначения, которые могут применяться и в гражданской, и в военной сфере. Даже в этом случае мы не запрещаем экспорт, а ограничиваем его, вводим лицензирование и так далее.
Вопрос о нефти — это другое. Причина, по которой был наложен запрет на экспорт,— это нефтяное эмбарго арабских стран 1970-х годов, которое вызвало серьезный резонанс внутри страны. Эмбарго было введено по политическим соображениям. Сегодня же этот запрет не имеет никакого смысла. Все последние годы о нем просто не думали, так как мы импортировали более 60% нефтяных продуктов. Экспорт даже не рассматривался. Наоборот, начиная с 1980-х, у нас снижалось производство нефти. Но вдруг произошла сланцевая революция. Четыре года назад, в 2012 году, мы производили 6 млн баррелей в день. А в 2015-м мы производили уже 9,5 млн баррелей, то есть производство выросло на 3,5 млн баррелей — на 30% — в результате использования новых технологий извлечения нефти.
Это увеличение добычи больше, чем добывается в Кувейте, ОАЭ и Иране, а это самые крупные производители нефтяных ресурсов после России и Саудовской Аравии. Разница ощутима. Естественно, сразу возникла дискуссия о том, что, раз у нас теперь столько нефти, а импорт так значительно сократился, то не подумать ли об экспорте. И вопрос об эмбарго стал звучать по-другому: наложили ли бы мы этот запрет сегодня? имел бы он смысл? Ответ оказался: нет, это не имело бы совершенно никакого смысла в нашей новой экономической реальности с учетом производства нефти в размере 9,5 млн баррелей в день.
Но снятие запрета не было отдельным шагом — параллельно мы расширили налоговые льготы на возобновляемые источники энергии. То есть мы увязали две вещи: с одной стороны, мы собираемся продвигаться по нефти, но с другой — мы также хотим двигаться по пути крупных инвестиций в возобновляемые источники энергии. Так что это все не про геополитику и не про национальную безопасность.
"Угроза лишения дохода от транзитных сборов похожа на попытку давления на Украину"
— Вы говорите о свободном рынке, но многие в России упрекают США в нерыночной позиции из-за отношения к проекту "Северный поток-2". США критикуют этот проект, поскольку он повредит Украине. Но ведь рынок есть рынок. К примеру, поставки СПГ США в Европу тоже "Газпрому" вредят.
— Я не согласен с тем, что "Северный поток 2" — это коммерческий проект.
— Почему нет?
— Потому что уже существует необходимая инфраструктура, чтобы проводить газ в Европу через Украину. А "Северный поток-1" заполнен лишь на 70%. Если построить новые терминалы СПГ или новые трубопроводы из других источников, то этой инфраструктуры будет достаточно, чтобы поставлять газ в Европу. Коммерческая выгода строительства нового трубопровода за 12 млрд долларов — при том, что инфраструктура уже существует, а цены на газ в настоящее время низкие,— сомнительна. Трубопровод через Украину работает и работал хорошо. Да, может понадобиться ремонт и модернизация, но в целом он отвечает своему предназначению. Создавать ситуацию, когда 80%, если не больше, российского газа для Европы будет сосредоточиваться только в одном месте в Германии, не имеет смысла ни с точки зрения энергобезопасности, ни с точки зрения экономической безопасности.
Хочу опять подчеркнуть: я не вижу будущего без России как одного из крупнейшего поставщика газа на европейский рынок. Для меня это абсолютно ясно. Но зачем пытаться на регулярной основе ликвидировать конкуренцию на рынке?
— То есть озабоченность США в связи с проектом "Северный поток-2" связана не только с будущим Украины...
— Украина — часть этой озабоченности. Но это не сфера ответственности России, это ответственность Европы. Украина имеет доход более чем $2 млрд от транзитных сборов. Угроза лишения этого дохода похожа на попытку давления на Украину в период, когда ее экономика обескровлена. Я не знаю, как они переживут это.
— Тем не менее США поддерживают "Южный коридор" поставок газа в Европу из Азербайджана (Трансанатолийский газопровод, TANAP). Этот проект тоже не проходит по территории Украины и, по вашей логике, его коммерческая привлекательность также сомнительна при наличии инфраструктуры на Украине.
— Нет. Это абсолютно не так. Трансанатолийский газопровод, то есть "Южный коридор", позволяет доставить в Европу газ, к которому у Европы никогда не было доступа. Таким образом, с появлением нового газа из новых источников создается конкуренция. Причем не только источник газа новый, но и другой маршрут доставки. Так что этот проект — важная часть диверсификации. В то время как "Северный поток-2" направляет тот же самый газ тому же самому поставщику, просто не через Украину, а через Германию, и это все, что он делает, по "Южному коридору" пойдет газ из Азербайджана (а может быть, в будущем — и из Туркмении) в Европу. То есть в Европу придут новые источники энергии.
Именно поэтому я всегда говорю, что Трансанатолийский газопровод, когда он выйдет из Турции и пойдет в Грецию, станет Трансадриатическим газопроводом. Я бы хотел, чтобы в Европе были и терминалы СПГ, которые бы питали Трансадриатический трубопровод, чтобы была создана и конкуренция с каспийским газом. Я вообще за максимальное количество возможностей поставок газа, за конкуренцию и, соответственно, доступные цены.
— Как бы вы прокомментировали итоги недавнего саммита в Дохе, где экспортерам нефти не удалось договориться о замораживании добычи? Насколько, на ваш взгляд, попытки договориться об этом реалистичны?
— Что касается саммита в Дохе, то провал попытки заключить соглашение о заморозке добычи не стал для меня сюрпризом. В аргументации за замораживание добычи есть фундаментальный изъян. Ведь причина, по которой упали цены на нефть, заключалась в перенасыщении рынка, то есть предложение было значительно выше спроса. Резервы по всему миру были заполнены, поэтому цена обвалилась. В настоящее время почти каждая страна на планете, которая добывает нефть, достигла максимальных возможностей. Страны больше не могут увеличивать добычу. Это происходит и с Россией, и с Кувейтом, и с Ираном, и с Ливией, и с Ираком. Но, если проблема в перенасыщении рынка, замораживание добычи на ее максимальном пике проблему не решит. Это просто ее отложит.
Мой скептицизм по поводу таких встреч обусловлен еще и тем, что я не верю, что нужно искусственно влиять на рынок. Рынок сам сбалансируется. Посмотрите, что происходит у нас в США. В прошлом году мы производили 9,5 млн баррелей в день, но опустились ниже 9 млн, то есть потеряли около 700 тыс. баррелей ежедневной добычи. Только что мы потеряли миллион баррелей в день из-за пожаров в Канаде. А атака террористов в Нигерии сократила добычу на несколько сотен тысяч баррелей. Что-то из этого вернется, что-то уйдет, но мы увидим, как рынок сам придет в равновесие, и никакое вмешательство ОПЕК не нужно.
К тому же любая сделка по добыче, которую могла бы достичь ОПЕК, немыслима без Ирана. Идея о том, что Иран заморозит добычу, чтобы помочь другим странам, когда с него наконец-то сняли санкции, никогда не казалась мне реалистичной.
— Не опасаетесь ли вы, что в результате санкций в отношении России американские компании не смогут участвовать в разработке Арктического шельфа, так как их места будут распределены между корейскими, японскими и китайскими компаниями?
— Мне не нравится, что против России действуют санкции, и я надеюсь, что они будут сняты как можно быстрее. Они не приносят пользы ни нам, ни России, ни Европе. Я искренне надеюсь, что причина, по которой санкции были введены, вскоре будет снята, то есть изменится ситуация на Украине, и будут выполнены Минские договоренности.
Конечно, всегда есть риск, что наши компании из-за санкций останутся в стороне. Но пока этого не произошло.