Открытие года вот-вот случится. 28 мая на территории фабрики «Большевик» открывается Музей русского импрессионизма. “Ъ-Lifestyle” первым побывал внутри и поговорил с директором Юлией Петровой о «русских торгах» в Лондоне, возвращенных на родину шедеврах, совместной работе с композитором Дмитрием Курляндским и… феномене очереди на Серова.
Фото: Коммерсантъ / Георгий Кардава/Коммерсантъ / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Георгий Кардава/Коммерсантъ / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Георгий Кардава/Коммерсантъ / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Георгий Кардава/Коммерсантъ / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Георгий Кардава/Коммерсантъ / купить фото
— В чем миссия нового музея?
— Главное, чего хочется, — сделать русский импрессионизм узнаваемым и любимым. Постараться, чтобы и у нас в стране, и за рубежом русское искусство ассоциировалось не только с иконописью и авангардом, но и с тем, что было между ними. В том числе с импрессионизмом.
— Какое определение импрессионизма вам лично ближе всего? Применительно к русскому искусству термин несколько размыт.
— Импрессионизм — естественная стадия развития европейского искусства. Применительно к русскому искусству — это не направление или течение, можно говорить, скорее, о феномене русского импрессионизма. Так или иначе к нему прикоснулись и сквозь него прошли большинство русских художников. Собственно, Поленов, Крамской, Репин первыми заговорили об импрессионизме французском. А, например, Константин Коровин дозрел до подобных живописных поисков самостоятельно. Никоим образом не ориентируясь на Францию, в которой попросту не был к тому моменту. И когда его учитель Поленов спросил: «А вы, молодой человек, импрессионист?», для Коровина это было большим откровением. Русский импрессионизм существовал и в советские годы, и это несмотря на то, что полностью изменилось идейное наполнение искусства. Кто-то работал в стол, потому что ломаться не желал (например, Евгений Окс). И это означало сознательный отказ от участия в выставках. Кто-то работал с номенклатурой, как Александр Герасимов. Но при этом в своих этюдах, подготовительных работах и вещах, выполненных без заказа, от импрессионистичности не отказывался. Известно воспоминание Герасимова — на одной из выставок он представил «Мокрую террасу» и с удивлением констатировал, что публики у этой картины собирается больше, чем у портрета Буденного. (Улыбается.)
— Музей заявлен как культурное пространство, объединяющее выставочную работу с научной, издательской и просветительской. Расскажите, пожалуйста, какая именно работа будет проводиться в музее и музеем.
— Термин «русский импрессионизм» по-прежнему остается спорным. Поддерживать его утверждение — наша сверхзадача. Уже больше полутора лет мы ведем просветительскую деятельность на площадках наших партнеров. Большую помощь оказала Библиотека иностранной литературы, на ее территории мы проводили лекции, квесты, детские занятия. Они пользовались большой популярностью, несмотря на отсутствие рекламы. И занятия были не столько развлекательными, сколько просветительскими. Мы продолжаем работу в этом направлении. Читать лекции в музее будут как наши лекторы, так и приглашенные специалисты. 31 мая, к примеру, о генезисе русского импрессионизма расскажет блестящий петербургский искусствовед Илья Доронченков. Он очень интересный рассказчик, я сама обязательно пойду.
Что касается издательской и научной деятельности, первое, с чего мы начали, — издание каталога нашей постоянной экспозиции. Помимо художников широко известных (таких как Коровин, Серов, Грабарь, Поленов, Кустодиев), в нашем собрании есть имена, менее известные широкой публике. Это Петр Петровичев, Евгений Окс, Николай Кузнецов и другие. Главное, чего мне хотелось добиться, — чтобы за именем нарисовалась личность. Чтобы было понятно, чем эти художники жили, что думали о своем времени и искусстве. Была проделана большая архивная работа, вложено много сил в это издание, и, мне кажется, все получилось. Мы уже видели сигнал каталога. Вообще планы у нас глобальные. Хочется заниматься изданием и переизданием воспоминаний, мемуаров, архивных документов. Хочется публиковать статьи и молодых, и маститых авторов.
— Какие преимущества у вашего музея перед другими музеями Москвы?
— Говорить об этом — значит обижать коллег. Только что прошел фестиваль «Интермузей», там было представлено огромное количество интересных проектов. И кичиться своим вроде как неловко. Но мне кажется, что наше преимущество в молодости. Молодой музей, молодая команда, много горения. (Улыбается.) И на этом горении мы много чего сможем. Кроме того, благодатная тема. Конечно, работы русских импрессионистов присутствуют в собраниях Третьяковской галереи, Русского музея и других, но нигде они не преподносились до сих пор как русский импрессионизм.
— Проектированием здания занималось британское архитектурное бюро John McAslan + Partners. Почему именно оно? Чего удалось достичь?
Фото: Георгий Кардава/Коммерсантъ, Коммерсантъ
— Мы обратились к ним, потому хорошо знали их как талантливых специалистов по реорганизации промышленного пространства. Именно они сделали в Москве «Фабрику Станиславского» — бизнес-центр, включающий в себя культурный объект — «Студию театрального искусства» под руководством Сергея Женовача. С тем проектом бюро стало лауреатом крупного британского королевского конкурса. Ни минуты не сомневались в своем решении. Сделать из советского склада сухого молока и муки современный технологичный музей — это была фантастическая задача. И они с ней блестяще справились.
— Расскажите, пожалуйста, о постоянной экспозиции. От чего вы отталкивались? Кого мы увидим? Какие были критерии отбора?
— Постоянная экспозиция нашего музея составлена из работ личной коллекции Бориса Иосифовича Минца (предприниматель, общественный деятель и меценат, создатель Музея русского импрессионизма. — “Ъ”). Естественно, не всех. Как, наверное, большинство коллекционеров, у него со временем расширяется круг интересов, коллекция прирастает работами разных направлений. Мы бы не смогли взять работы Кабакова или графические листы Бенуа, Бакста, Лансере, даже если бы очень захотели. Они просто стилистически не укладываются в нашу тему. Возможно, мы покажем их на временных выставках. Важный момент — несмотря на то что экспозиция называется постоянной, со временем она будет претерпевать изменения. Собственно, уже в декабре экспозиция будет обновлена, там будет несколько новых ударных вещей.
— За счет чего?
— За счет расширения собрания Бориса Иосифовича. Существует обывательское мнение: все настоящие шедевры находятся только в музеях, потому что им априори положено там быть. Это совсем не так. И до революции, и в советское время существовали частные коллекции. Многие были вывезены из страны. Но есть арт-рынок, и сегодня многое доступно для приобретения. Конечно, мы не сможем купить произведения, хранящиеся в Третьяковской галерее или Пушкинском музее, но мы будем вести совместную работу. Например, собирая выставку Арнольда Лаховского, мы взяли несколько работ в Русском музее. А есть еще региональные музеи с блестящими собраниями, о которых, к сожалению, московские зрители знают мало. У нас так бедно развит внутренний туризм, москвичи дальше Петербурга и, может быть, Нижнего Новгорода не ездят. А в Саратове, Астрахани, Самаре, Ярославле, Перми, Екатеринбурге блестящие художественные музеи, с которыми необходимо работать. И, конечно, мы будем это делать, привозить сюда исключительные шедевры — одна из наших задач.
— Юлия, вы сказали, что многие работы в свое время были вывезены из страны. Какие шедевры удалось вернуть и каким образом?
— Ряд вещей действительно был приобретен за рубежом, в основном в Лондоне. К сожалению, в силу ряда причин отечественный арт-рынок имеет смещение в сторону Лондона. Именно там два раза в год проходят так называемые русские торги. В нашей стране очень строгие правила вывоза картин за рубеж, зачастую наши соотечественники, приобретая работу на Западе, не ввозят ее в Россию, понимая, что в случае чего бы то ни было вывезти ее обратно не удастся. Большая заслуга Бориса Иосифовича Минца в том, что он не только возвращает их в Москву, но и открывает для широкой публики. Так, у нас оказалась работа Бориса Кустодиева «Венеция», работа Юрия Пименова «Мокрые афиши», из Лондона мы привезли Исупова, два прелестных небольших портрета Николая Кузнецова — на них изображены его дети, Миша и Маруся. Целый ряд знаковых произведений.
— Раз уж мы заговорили о Западе. Какова была реакция на проекты музея за границей? Насколько я слышала, такие проекты были осуществлены.
— Мы делали двухмесячную выставку в Венеции в 2015 году, она длилась два месяца, от карнавала до Пасхи. Посещаемость нас впечатлила. Интерес был огромный. А после того как выставка завершилась, мы привезли несколько работ в Германию. Они были показаны в Музее августинцев в рамках Дней русской культуры во Фрайбурге. И если изначально мы договорились о трех неделях экспонирования, то в итоге выставка продлилась все лето. Надо признать, администрация Фрайбурга совершила прямо-таки героический акт, допустив к себе российский музей и проведя Дни русской культуры в самый разгар политического кризиса. Я знаю, что это решение им далось нелегко.
— Юлия, что за работа была проведена с Дмитрием Курляндским?
— Мы обратились к Дмитрию Курляндскому с просьбой написать музыку к пяти нашим самым ярким картинам. Дмитрий придумал для них своего рода дополнительную звуковую плоскость, состоящую из, собственно, мелодий и различных звуков, которые, как нам показалось, могли бы окружать художника в момент написания картины. Шум дождя, звон колоколов, жужжание пчел. Мы эту музыку презентуем на празднике открытия. Также она будет использована в аудиогидах и выпущена на отдельном диске. Я верю, что этот проект станет нашим узнаваемым штрихом.
— Что будет сделано для посетителей, кроме выставок и лекций, чем планируете их порадовать?
— У нас есть замечательное уютное кафе с летней террасой. Туда можно прийти, посидеть за столиком, выпить чай или кофе, полюбоваться панорамой «Большевика», просто поболтать со своим спутником. Будет небольшой музейный магазин. Его хочется сделать стильным и необычным. Ряду московских музеев это уже удалось, мы в чем-то учимся у них, что-то придумываем сами. Кроме того, в нашем музее есть возможность проведения кинопоказов, лекций, творческих встреч с художниками и актерами. Будет сделано мультимедийное пространство, позволяющее нашим зрителям познакомиться с законами, по которым создавались картины импрессионистов. Это и рассказ о материалах, с которыми работает художник, о сочетаемости цветов, например. И возможность все потрогать, «пропустить через себя».
— Чем вы особенно гордитесь?
— Нашим коллективом. Наш музей был отобран в финалисты конкурса «Интермузей» еще до того, как получил официальный статус. Это заслуга наших ребят, искусствоведов, менеджеров и всех остальных. Всего 15 человек. Для того, сколько уже сделано, 15 человек — это ничтожно мало.
— Какой была ваша первая реакция на новость о том, что директором станете вы? Как вы пришли к этой должности?
— Я в этой истории с самого начала. Музей — мое детище, а как будет называться моя должность, мне было неважно. По образованию я искусствовед, окончила Санкт-Петербургский университет, кафедру истории искусств, потом филологический факультет. После этого приехала в Москву, писала диссертацию в Институте искусствознания. Здесь я познакомилась с Борисом Иосифовичем, сначала консультировала его личную коллекцию. Затем у него родилась идея открыть музей, и в 2012 году мы начали работу.
— Какая задача из тех, что стояла перед вами, была самой сложной и почему?
— Ох. Знаете, наверное, мне как искусствоведу сложнее всего было научиться административно-музейной работе. Поскольку должность в большей степени менеджерская, чем творческая. Исследования, организация выставок, работа над каталогом — это то, что я люблю и умею больше всего. Но пришлось научиться и всему остальному.
— Каким вы видите вашего идеального посетителя? Что думаете о российских музеях и состоянии культуры в целом?
— Идеальный посетитель — интересующийся посетитель. Тот, кто, увидев неизвестное имя рядом с картиной, придет домой и прочитает о нем, захочет и не поленится прийти на дополнительное мероприятие или задать вопросы на круглом столе. Это большая работа — как сделать так, чтобы люди, с детства воспринимающие поход в музей как школьное наказание, пришли в него по собственно воле. А придя домой, сказали своим близким: «Я видел фантастические вещи, давай сходим еще раз вместе». Я с удовольствием замечаю, что сегодня музеи эту работу ведут и становятся все более демократичными. Если говорить о российской культуре в целом, знаете, говорить можно только за ту прослойку, которую видишь сам. А сама я вижу, что и кино, и музыка, и театр, и музеи не страдают от нехватки посетителей.
— То есть вы готовы к феномену очереди на Серова?
— (Улыбается.) Если вдруг это случится и гостей будет больше, чем мы сможем переварить за день, это будет потрясающе. И я обещаю: мы что-нибудь придумаем.