Повесть о коммунисте
Спасибо Вам за Ваш священный подвиг, товарищ Генеральный секретарь
10 ноября исполнилось десять лет со дня смерти генерального секретаря ЦК КПСС, председателя Президиума Верховного Совета СССР товарища Леонида Ильича Брежнева. Эта дата дает повод отметить любопытный парадокс: менее всего склоняются перед памятью Леонида Ильича те "государственники" и "центристы", которым как раз и было бы естественно чтить память лидера, даровавшего отчизне самый длительный в XX веке период мира и относительного благополучия.
Причины такой неблагодарности в контексте нынешней политической ситуации анализирует парламентский обозреватель Ъ МАКСИМ СОКОЛОВ.
Леониду Ильичу, без которого мы, оказывается, прожили уже десять лет, с общественным мнением не повезло. Простой народ, правда, всегда относился к генсеку более или менее хорошо. При жизни над ним посмеивались, но благодушно: в несгибаемом коммунисте видели что-то вроде старика Панталоне из commedia dell'arte (густые брови, любовь к побрякушкам, вставная челюсть, нечленораздельная речь). Для коммунистического вождя, от которого более естественно ожидать чрезвычайных злодейств, оказаться в роли Панталоне — уже и доблесть и заслуга. После смерти Леонида Ильича добрый народ полюбил его еще больше. Сделав неявное допущение, что Афганистан, испортивший напоследок все мирное царствование, — затея не брежневская, но андроповско-устиновская, народ реабилитировал благодушного старца, постаравшись забыть все плохое и помня только хорошее — прежде всего цифры 4,12 (белая) и 2,27 (красное) и неразрывно связанный с этими цифрами благодатный мир, царивший на всех просторах необъятной Империи.
Однако от лидеров общественного мнения Брежневу досталось куда хуже. Неприязнь к генсеку сугубых либералов понятна: записанные в ооновских хартиях права человека "свободно искать, получать и распространять информацию", равно как и право "свободно покидать любую страну, включая собственную, и возвращаться обратно" десять лет назад соблюдались, мягко говоря, неудовлетворительно. Сегодня же в этом отношении Россия — едва ли не образцовая страна. Понятна и неприязнь шестидесятников: "хрущевские мальчики", так успешно начавшие карьеру, оказались на двадцать лет безжалостно задвинуты в угол. Абсолютно естественна неприязнь радикалов-рыночников: фонтан нефтедолларов, обрушившийся на страну в 70-е годы, большей частью ушел в песок, и редкая возможность стремительной структурной перестройки была безнадежно упущена. Куда менее понятно отношение к Леониду Ильичу нынешних "государственников", "центристов", "сторонников китайского пути" из Гражданского Союза (ГС).
Настаивая на необходимости регулировать экономику (десять лет назад регулировали), все делать плавно и постепенно (куда уж постепеннее, чем Леонид Ильич?), крепить оборонную мощь (а на что при Брежневе шли нефтедоллары?) и не забывать о чаяниях простого народа (заботы Леонида Ильича о народном благосостоянии простой народ не забыл), "государственные центристы" тем не менее ведут себя очень странно, упорно избегая даже малейших ссылок на похвальный пример Леонида Ильича. Получается примерно как с Хрущевым во времена самого Брежнева: славный период побед и свершений был, а вот лидера, возглавлявшего страну на пути побед и свершений, как бы и не было. Склероз, поразивший лидеров ГС, тем более огорчителен, что по всем человеческим меркам из богатой плеяды коммунистических вождей Брежнев был явно не худшим — если не лучшим.
Более того, если предположить, что сторонники постепенных и умеренных преобразований исходят из классических концепций авторитарной модернизации, их неуважение к памяти Леонида Ильича совсем удивительно. Маршал Брежнев почти в одно время с генералиссимусом Франко привел свою страну в так называемый период "десаррольизма", как он называется в испанской историографии, — от нищеты и автаркии, характерных для раннего коммунизма и раннего франкизма, к периоду резкого экстенсивного роста, позволившего заложить какие-то основы минимального благосостояния (хотя и на задворках мирового сообщества). В десаррольистский период начинается массовая автомобилизация страны, резко улучшаются жилищные условия, происходит приобщение к западным масс-культурным стереотипам (джинсы и рок-музыка — погубившие, по справедливому мнению фундаменталистов, уникальную советскую цивилизацию).
Частичное ослабление жесткого экономического диктата и практика "попустительства" способствуют, с одной стороны, расцвету коррупции, с другой — позволяют в ходе массовых нарушений плановой дисциплины стихийно произвести некоторые, хотя и недостаточные структурные измененения в экономике. (Некоторые апологеты Брежнева полагают, что, проживи Леонид Ильич несколькими годами больше, процесс стихийной хозяйственной реструктуризации пошел бы сам, но пришел Андропов со своей "дисциплиной" и все испортил.) Наконец, для десаррольизма характерно складывание некоторого общественного договора: за соблюдение признаков формальной лояльности власть закрывает глаза на частную жизнь подданных и дает вызреть каким-то зачаткам гражданского общества. Испанский десаррольизм подготовил агонию позднего франкизма и относительно плавный переход Испании к рыночной демократии; брежневское попустительство (с поправкой на качество "русской работы") имело тот же смысл. Так что, соглашаясь с бессмертным стихотворением конца 70-х годов (авторство которого приписывается публицисту Василию Селюнину) — "На краю большого луга ворон вы... грача. В этом личная заслуга Леонида Ильича", — следует, однако, признать, что список "личных заслуг Леонида Ильича" этим далеко не исчерпывается.
К сожалению, "десаррольизм, или модернизация через попустительство" имеет свои слабые стороны. Финал такого периода, совпавший у нас с последними тремя годами жизни Брежнева, знаменуется кризисом, в миниатюре воспроизводящим августовский кризис 1991 года: или отпускать вожжи далее и фактически соглашаться с переходом общественных процессов в самоуправляемый режим, или попытаться резко отыграть назад, используя недовольство горькими (не одни же сладкие бывают) плодами попустительства для попытки фашизации страны. Цель попытки — восстановить стопроцентную управляемость страны на основе жестких дисциплинарных мер: андроповские облавы в банях, усиление борьбы с тунеядством, неосуществленный андроповский проект ограничения свободы передвижения путем запрета свободной продажи железнодорожных билетов, посадка недопосаженных диссидентов, раскручивание показательных хозяйственных дел и широко разрекламированная "борьба с коррупцией". В плане идеологическом "наведение порядка" сопровождается резким усилением внешней агрессивности (уничтожение южнокорейского "Боинга", демонстративное хлопание дверью на женевских переговорах по ОСВ, эскалация афганской войны) и расцветом националистической риторики (первые, снисходительно воспринимаемые властью опыты русского фашизма относятся как раз ко временам Андропова).
Андроповская попытка оказалась полуудачной: хорошо начав, Андропов вскоре умер, умер и Черненко, а Горбачев, вознесенный наверх как раз Андроповым, продержавшись в русле андроповских "дисциплины и порядка", лишь первые год--два своего правления, затем открыл цепь своих предательств фактическим отказом от политики покойного патрона и возвращением к политике брежневского попустительства, а затем уже и горбачевского сверхпопустительства, приведшего к августу 1991-го.
Каждому Брежневу пытается наследовать свой Андропов (Горбачеву — ГКЧП, Ельцину--Гайдару — Вольский--Руцкой--Травкин), и даже генетически вождь ГС Аркадий Вольский — человек Андропова, не предавший, в отличие от Горбачева, светлую память своего патрона. В рамках этой концепции делается более понятным вроде бы парадоксальный отказ "государственных центристов" от эксплуатации привлекательного образа Леонида Ильича.
Каждому Брежневу пытается наследовать свой Андропов: Горбачеву — ГКЧП, Ельцину--Гайдару — Вольский--Руцкой--Травкин.
10 ноября исполнилось десять лет со дня смерти генерального секретаря ЦК КПСС, председателя Президиума Верховного Совета СССР товарища Леонида Ильича Брежнева. Эта дата дает повод отметить любопытный парадокс: менее всего склоняются перед памятью Леонида Ильича те "государственники" и "центристы", которым как раз и было бы естественно чтить память лидера, даровавшего отчизне самый длительный в XX веке период мира и относительного благополучия.
Причины такой неблагодарности в контексте нынешней политической ситуации анализирует парламентский обозреватель Ъ МАКСИМ СОКОЛОВ.
Леониду Ильичу, без которого мы, оказывается, прожили уже десять лет, с общественным мнением не повезло. Простой народ, правда, всегда относился к генсеку более или менее хорошо. При жизни над ним посмеивались, но благодушно: в несгибаемом коммунисте видели что-то вроде старика Панталоне из commedia dell'arte (густые брови, любовь к побрякушкам, вставная челюсть, нечленораздельная речь). Для коммунистического вождя, от которого более естественно ожидать чрезвычайных злодейств, оказаться в роли Панталоне — уже и доблесть и заслуга. После смерти Леонида Ильича добрый народ полюбил его еще больше. Сделав неявное допущение, что Афганистан, испортивший напоследок все мирное царствование, — затея не брежневская, но андроповско-устиновская, народ реабилитировал благодушного старца, постаравшись забыть все плохое и помня только хорошее — прежде всего цифры 4,12 (белая) и 2,27 (красное) и неразрывно связанный с этими цифрами благодатный мир, царивший на всех просторах необъятной Империи.
Однако от лидеров общественного мнения Брежневу досталось куда хуже. Неприязнь к генсеку сугубых либералов понятна: записанные в ооновских хартиях права человека "свободно искать, получать и распространять информацию", равно как и право "свободно покидать любую страну, включая собственную, и возвращаться обратно" десять лет назад соблюдались, мягко говоря, неудовлетворительно. Сегодня же в этом отношении Россия — едва ли не образцовая страна. Понятна и неприязнь шестидесятников: "хрущевские мальчики", так успешно начавшие карьеру, оказались на двадцать лет безжалостно задвинуты в угол. Абсолютно естественна неприязнь радикалов-рыночников: фонтан нефтедолларов, обрушившийся на страну в 70-е годы, большей частью ушел в песок, и редкая возможность стремительной структурной перестройки была безнадежно упущена. Куда менее понятно отношение к Леониду Ильичу нынешних "государственников", "центристов", "сторонников китайского пути" из Гражданского Союза (ГС).
Настаивая на необходимости регулировать экономику (десять лет назад регулировали), все делать плавно и постепенно (куда уж постепеннее, чем Леонид Ильич?), крепить оборонную мощь (а на что при Брежневе шли нефтедоллары?) и не забывать о чаяниях простого народа (заботы Леонида Ильича о народном благосостоянии простой народ не забыл), "государственные центристы" тем не менее ведут себя очень странно, упорно избегая даже малейших ссылок на похвальный пример Леонида Ильича. Получается примерно как с Хрущевым во времена самого Брежнева: славный период побед и свершений был, а вот лидера, возглавлявшего страну на пути побед и свершений, как бы и не было. Склероз, поразивший лидеров ГС, тем более огорчителен, что по всем человеческим меркам из богатой плеяды коммунистических вождей Брежнев был явно не худшим — если не лучшим.
Более того, если предположить, что сторонники постепенных и умеренных преобразований исходят из классических концепций авторитарной модернизации, их неуважение к памяти Леонида Ильича совсем удивительно. Маршал Брежнев почти в одно время с генералиссимусом Франко привел свою страну в так называемый период "десаррольизма", как он называется в испанской историографии, — от нищеты и автаркии, характерных для раннего коммунизма и раннего франкизма, к периоду резкого экстенсивного роста, позволившего заложить какие-то основы минимального благосостояния (хотя и на задворках мирового сообщества). В десаррольистский период начинается массовая автомобилизация страны, резко улучшаются жилищные условия, происходит приобщение к западным масс-культурным стереотипам (джинсы и рок-музыка — погубившие, по справедливому мнению фундаменталистов, уникальную советскую цивилизацию).
Частичное ослабление жесткого экономического диктата и практика "попустительства" способствуют, с одной стороны, расцвету коррупции, с другой — позволяют в ходе массовых нарушений плановой дисциплины стихийно произвести некоторые, хотя и недостаточные структурные измененения в экономике. (Некоторые апологеты Брежнева полагают, что, проживи Леонид Ильич несколькими годами больше, процесс стихийной хозяйственной реструктуризации пошел бы сам, но пришел Андропов со своей "дисциплиной" и все испортил.) Наконец, для десаррольизма характерно складывание некоторого общественного договора: за соблюдение признаков формальной лояльности власть закрывает глаза на частную жизнь подданных и дает вызреть каким-то зачаткам гражданского общества. Испанский десаррольизм подготовил агонию позднего франкизма и относительно плавный переход Испании к рыночной демократии; брежневское попустительство (с поправкой на качество "русской работы") имело тот же смысл. Так что, соглашаясь с бессмертным стихотворением конца 70-х годов (авторство которого приписывается публицисту Василию Селюнину) — "На краю большого луга ворон вы... грача. В этом личная заслуга Леонида Ильича", — следует, однако, признать, что список "личных заслуг Леонида Ильича" этим далеко не исчерпывается.
К сожалению, "десаррольизм, или модернизация через попустительство" имеет свои слабые стороны. Финал такого периода, совпавший у нас с последними тремя годами жизни Брежнева, знаменуется кризисом, в миниатюре воспроизводящим августовский кризис 1991 года: или отпускать вожжи далее и фактически соглашаться с переходом общественных процессов в самоуправляемый режим, или попытаться резко отыграть назад, используя недовольство горькими (не одни же сладкие бывают) плодами попустительства для попытки фашизации страны. Цель попытки — восстановить стопроцентную управляемость страны на основе жестких дисциплинарных мер: андроповские облавы в банях, усиление борьбы с тунеядством, неосуществленный андроповский проект ограничения свободы передвижения путем запрета свободной продажи железнодорожных билетов, посадка недопосаженных диссидентов, раскручивание показательных хозяйственных дел и широко разрекламированная "борьба с коррупцией". В плане идеологическом "наведение порядка" сопровождается резким усилением внешней агрессивности (уничтожение южнокорейского "Боинга", демонстративное хлопание дверью на женевских переговорах по ОСВ, эскалация афганской войны) и расцветом националистической риторики (первые, снисходительно воспринимаемые властью опыты русского фашизма относятся как раз ко временам Андропова).
Андроповская попытка оказалась полуудачной: хорошо начав, Андропов вскоре умер, умер и Черненко, а Горбачев, вознесенный наверх как раз Андроповым, продержавшись в русле андроповских "дисциплины и порядка", лишь первые год--два своего правления, затем открыл цепь своих предательств фактическим отказом от политики покойного патрона и возвращением к политике брежневского попустительства, а затем уже и горбачевского сверхпопустительства, приведшего к августу 1991-го.
Каждому Брежневу пытается наследовать свой Андропов (Горбачеву — ГКЧП, Ельцину--Гайдару — Вольский--Руцкой--Травкин), и даже генетически вождь ГС Аркадий Вольский — человек Андропова, не предавший, в отличие от Горбачева, светлую память своего патрона. В рамках этой концепции делается более понятным вроде бы парадоксальный отказ "государственных центристов" от эксплуатации привлекательного образа Леонида Ильича.
Каждому Брежневу пытается наследовать свой Андропов: Горбачеву — ГКЧП, Ельцину--Гайдару — Вольский--Руцкой--Травкин.