Теракт в Ницце. 84 погибших. Около трех сотен пострадавших. И один вопрос: как жить дальше?
Тьма накрыла солнечный город
Фото: REUTERS/Eric Gaillard, Reuters
"Теракт", "Английская набережная", "14 июля" — комбинация из этих слов не складывается в голове, и я стараюсь о них не думать. Парижский теракт оставил кровавые следы вокруг моего дома, в моем кафе, в двух шагах от школы моего сына. Ницца — далеко. Не смотрю телевизор. Когда по радио говорят: "Врачи продолжают бороться за жизнь пяти детей, младшему — шесть месяцев", выключаю радиоприемник. В последний раз я видела Английскую набережную залитую солнцем, пусть такой и останется.
В пятницу, наутро после событий, по дороге на работу обгоняю парня, который кричит в телефон: "Я прямо сейчас выезжаю в Ниццу". Какая интонация должна была быть у этой фразы в середине лета? Теперь у этих слов совсем другое значение.
Через час звонит с каникул сын: "Самюэль (это школьный друг) сказал, что они собирались на каникулы в Ниццу". Я неубедительно вру: "Наверное, они не поехали. Наверное, ты перепутал". Мы оба молчим. Знаем, что не перепутал.
В столовой на обед дают фаршированные помидоры. Моя профессия — история кухни, и Альпы, амфитеатром спускающиеся к бухте Ангелов, сразу возникают перед глазами. Это блюдо родилось там. В другой момент я бы стала рассказывать коллегам о маленьких черных оливках из Ниццы, таких больше нет нигде, о бриссауде, натертом чесноком хлебе, сбрызнутом только что выжатым маслом, о знаменитом нисуазе. Но сегодня, пожалуй, промолчу.
Газеты говорят, что город выстоит, что он сильный. И это правда, за века своего существования он пережил нашествия и депортации. Кажется, что Ницца маленькая. Это потому что она уютная. На самом деле Ницца — пятый по величине французский город. Здесь третий по важности аэропорт. Ницца — пограничный форпост. Она стала французской совсем недавно, в 1860 году. До этого ей приходилось быть частью Сардинии, частью Савойи и совершенно отдельным княжеством, с собственным монархом. Сегодня у Ниццы третье место по количеству эмигрантов после Парижа и Страсбурга. Наибольшая часть, конечно, из Магриба. К эмигрантской теме в Ницце возвращаешься, как бы ни хотелось думать и говорить только о пляжах, отелях и кафе. Здесь 16 процентов населения — эмигранты.
В городе с греческим названием задержались греческие боги, и весеннее солнце гладит по коже, как рукой. Белье под окнами играет с ветром по-итальянски. На казино наклеены афиши с русскими объявлениями. "Выиграл восемь франков. Много русских",— мрачно пишет Чехов. Англичане, приехавшие в Ниццу с путеводителем в руках, научили мир путешествовать во время каникул. Город посвятил им набережную. Английская набережная Ниццы — символ туризма. Во всяком случае, была.
Город, конечно, выживет. Он, как и весь мир, вспомнил о средневековой экзорцизации боли, о смеси горя, праздника и шутовства, к этому поведению у него есть ключи. Уже на следующий день там играли свадьбы. На Английскую набережную несут цветы и игрушки. На том месте, где убили террориста, кто-то разжег костер, люди проходят мимо, плюют, произносят проклятия. Кто-то призывает к спокойствию, напоминает, что сейчас национальный траур.
Такой траур — редкая мера, до Ниццы его объявляли в Париже после 13 ноября, а до этого всего шесть раз в истории Пятой Республики. Он существует для того, чтобы прожить свое горе до самого дна, чтобы вспомнить жертв, чтобы дать себе клятву. Но Ницце даже не до траура. Отчаянно ругаются политики, обвиняя друг друга в случившейся беде. Кристиан Эстрози, правый (партия "Республиканцы", которой руководит Саркози), глава региона Прованс — Альпы — Лазурный берег, накануне случившегося написал Франсуа Олланду письмо, в котором требовал больших полномочий для полиции, и теперь обвиняет власти в бездействии. Премьер-министр Манюэль Вальс (левый, Социалистическая партия) отвечает, что сейчас не время для дискуссий, и вместе с президентом призывает к единству. Марин Ле Пен обвиняет и тех, и других, кипит, требует отставки всех и вся. Для Франсуа Олланда это было последнее 14 июля, на следующий год во Франции президентские выборы. 250 смертей за 18 месяцев — вокруг этих цифр будет вестись президентская кампания.
Наша цивилизация, на которую идет атака,— разум. Победа разума наступила именно на этой, на французской земле. Как легко мы от него отказываемся, возвращаясь в эмоцию, в теорию заговоров, в крик
А пока люди жгут костры, несут цветы, и только 33 процента верят, что правительство сможет защитить их от террористов (данные Le Figaro). В любом кафе, стоит усесться за столик, как из-за плеча раздается слово "Ницца". Во Франции столики стоят тесно, разговоры соседей слышны хорошо. Вот тот человек в костюме, это он сказал "сплотиться вокруг власти". Вспоминаю, как после парижского теракта популярность президента хоть робко, но поползла вверх. Дама, которая сидит за тем же столиком, наоборот, отчаянно восклицает: "Эта власть не может нас защитить". С другой стороны доносится "XII век", "средневековье". Но когда мы, вместо того чтобы рационально сопротивляться, жжем костры и восклицаем, это тоже XII век. Наша цивилизация, на которую идет атака,— разум. Победа разума наступила именно на этой, на французской земле. Как легко мы от него отказываемся, возвращаясь в эмоцию, в теорию заговоров, в крик.
От Ниццы никуда не деться. Хотя бы потому, что никто не знает, как бороться с "новой формой терроризма", не требующей ни тренировки в Сирии, ни элементарного умения стрелять. Шок в этот раз еще сильнее, чем 13 ноября. Тогда казалось, что теракт в "Батаклане" — случайно обрушившаяся беда, вроде торнадо, сносящего дома. В головах мелькало: "Это же Париж". До этого было: "Это же журналисты". Несмотря на единый порыв и манифестации, "они все же не должны были рисовать пророка" --еще приходится слышать. До этого была Тулуза. Власти убийство еврейских детей осудили, но у среднего француза ощущение, что его это "не касается", все же присутствовало. Ницца касается всех. Город, в котором каждый бывал. Не столица, нет, не символ государственной власти. Просто символ беспечной каникулярной жизни, лета, моря, розового вина на пляже. Хотя еще 150 лет назад Федор Тютчев предощутил в блеске вечного праздника трагический надлом.
За город я не боюсь, он многое видел на своем веку. Но есть 84 семьи, потерявшие близких. Есть 18 человек, и среди них ребенок, которые борются в данный момент за жизнь. И есть все мы, которым жить дальше.
О, этот Юг, о, эта Ницца!
О, как их блеск меня тревожит!
Жизнь, как подстреленная птица,
Подняться хочет — и не может.
Нет ни полета, ни размаху —
Висят поломанные крылья,
И вся она, прижавшись к праху,
Дрожит от боли и бессилья...