Популярная маринистика
Анна Толстова о ретроспективе Ивана Айвазовского в Третьяковской галерее
В Третьяковской галерее готовы к большой волне публики: выставка к грядущему 200-летию Ивана Константиновича Айвазовского (1817-1900), самого популярного в России художника русской школы XIX века, обещает стать гвоздем сезона. Неприятностей "очереди на Серова" постарались избежать: введена предварительная продажа билетов, предусмотрен вход по сеансам (при этом время пребывания на выставке не ограничено), электронные билеты будут считываться с мобильных устройств, и их не придется обменивать на бумажные. Штурмовать ретроспективу стоит ради 120 картин и 55 рисунков из Третьяковки, Русского, Феодосийской картинной галереи имени Айвазовского, Национальной галереи Армении, Петергофа, Павловска, Царского Села, Военно-морского и множества региональных российских музеев и частных коллекций.
Фото: Государственная Третьяковская Галерея
Фото: Государственный Русский музей.
Фото: Третьяковская галерея
Фото: Третьяковская галерея
Фото: Третьяковская галерея
Фото: Третьяковская галерея
Казалось бы, предыдущий рекорд посещаемости Третьяковской галереи — "очередь на Серова" — сам собой подсказывал, о чем должна была быть серьезная серовская выставка. Разумеется, об "антропологии восхищения" — таков подзаголовок классического исследования французского социолога искусства Натали Эник, посвященного феномену Ван Гога. На вопрос, почему мы все так любим Серова, музей официально — огромной панегирической экспозицией и текстами к ней — отвечал: потому что он — один из лучших русских художников. И в то же время невольно проговаривался: потому что мысль о том, что он один из лучших, есть продукт определенной идеологии. Главной неожиданностью на выставке Серова оказался документальный раздел, из которого явствовало, что ни одного другого художника не прославили в таком количестве книг, альбомов и буклетов в сталинские времена. Репина, как ни старались, выманить из Финляндии в СССР не смогли — и тогда на роль хоть и не живого, но еще не совсем истлевшего классика, прародителя советского социалистического реализма, утвердили Серова, и всенародная любовь к нему росла и крепла так же, как к Пушкину после официозного юбилея 1937 года. Но социология вкуса, как и любая социология, в Третьяковке не в почете с 1930-х, когда из музея изгнали "вульгарных социологов" Алексея Федорова-Давыдова и Наталью Коваленскую, перестроивших экспозицию в духе марксистской классовой теории. Обещают, что юбилейная ретроспектива Айвазовского покажет его актуальность, предъявит новые смыслы и "пошатнет снобизм" профессионального сообщества в отношении главного отечественного мариниста. Иными словами, на вопрос, почему на рынке гуляет вдвое больше работ, чем написал Айвазовский, и откуда взялся спрос, родивший столь щедрое предложение, нам опять ответят: потому что это очень хороший и сложный художник.
Актуальность подчеркивается экспозиционным дизайном Евгения и Кирилла Ассов и интервенциями современного искусства — выставку открывает маринистская видеоинсталляция группы "Синий суп". Пошатнуть искусствоведческий снобизм в отношении Айвазовского сложнее, ведь за плечами скептиков возвышаются фигуры таких критиков, как Достоевский, насмешливо сравнивавший мариниста с Дюма-отцом за мастерство лить воду, расцвечивая ее эффектами чудес и приключений, Стасов, поругивавший престарелого академика за рутину и самоповторы, и Бенуа — с идеей аутодафе всей рыночной халтуры, вышедшей из-под кисти трудолюбивого живописца, дескать, в огне только и можно очистить репутацию пережившего свой век романтика. Впрочем, Третьяковская галерея убивает снобизм прежде всего в самой себе: при жизни Айвазовский открыл более ста персональных выставок и один персональный музей, покорял Европу и Америку, знал триумфы в Риме, Париже, Берлине, Лондоне и Нью-Йорке, ему рукоплескали Гоголь и Россини, Чайковский и Тальони, Альма-Тадема и Семенов-Тян-Шанский, а в Третьяковке это всего лишь вторая выставка и первая столь подробная ретроспектива. Однако еще сложнее предъявить новые смыслы искусства Айвазовского — даже если собрать все пейзажи Айвазовского со снегами, ветряными мельницами и чумацкими обозами в запорожских степях, все ведуты Петербурга, Москвы, Венеции и Константинополя.
"Бурное море", 1868 год
Фото: Третьяковская галерея
В каких амплуа может предстать Айвазовский? Третьяковка предлагает самое очевидное и, на первый взгляд, безобидное: великий маринист. А поскольку маринист имеет обыкновение писать такой необъятный и бесконечный предмет, как море,— то и великий философ живописи, прямо-таки Аниш Капур и Хироси Сугимото своего времени. Вполне в духе "Философского исследования о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного" Эдмунда Берка, отца европейского консерватизма. С точки зрения всемирной истории искусства Айвазовский и правда выглядит консерватором, безнадежно застрявшим в академическом романтизме, что так и не позволило ему, художнику Главного морского штаба, побывавшему в десятках экспедиций на полярных морях и на южных, воочию видавшему учения, маневры и сражения, неоднократно тонувшему и осевшему на черноморском берегу в родном городе, тысячу раз писанной Феодосии, выйти на пленэр. Все-то он в мастерской, по альбомным зарисовкам, воспоминаниям и воображению, напрягая зрительную память и упражняя фантазию. В Третьяковке намекают, что Айвазовский, учившийся в Эрмитаже, копируя Клода Лоррена и малых голландцев, и составивший в Академии серьезную конкуренцию своему ментору Филиппу Таннеру, с досады оговорившему ученика при дворе, это художник европейской школы и европейского масштаба. То есть неслучайны и его европейский успех, и титул "русского Тернера", каким Айвазовского награждали в отечественной печати. (На ее совести и легенда об оде, будто бы написанной Тернером в честь Айвазовского на чистом итальянском языке, хотя англичанин не владел итальянским.) Но титул "русского Гюдена", каким его чаще награждали в более трезвой в похвалах европейской, особенно французской прессе, подходил ему, такому же официальному маринисту, столь же плодовитому, быстро пишущему и так же бойко тиражирующему свои самые удачные приемы, куда больше.
Есть и другое, очень популярное и востребованное сегодня амплуа: придворный художник с известной военно-дипломатической миссией. На пути Айвазовского — из мещан во дворяне, из купеческого сословия в придворные художники, из компаньона детей феодосийского градоначальника в участники морских экспедиций великого князя Константина Николаевича и в любимцы трех императоров — то и дело встречались щедрые благотворители и отзывчивые покровители. Жуковский, Крылов, Пушкин, Майков, Кукольник, Белинский, Нахимов, Лазарев, Корнилов, Литке — всем-то он нравился, и поэтам, и критикам, и адмиралам, этот обходительный и милый человек. Папа римский и турецкий султан, греческий король и французское правительство — все так и норовят вручить ему медаль или орден. Или сделать дипломатический заказ: незадолго до начала Русско-турецкой войны 1877-1878 годов Айвазовский напишет 30 картин для стамбульского дворца Абдул-Азиза, первого западника среди турецких султанов, каковое западничество, правда, не довело его до добра.
"Лунная ночь на Капри", 1841 год
Фото: Третьяковская галерея
Есть и еще одно амплуа Айвазовского, в нынешних политических обстоятельствах двусмысленное — крымский патриот. Пропагандист родных красот в живописи и даже музыке: кроме сотен черноморских открыточных видов на счету Айвазовского пара крымско-татарских мелодий у Глинки — завсегдатай дружеских попоек у Брюллова, он, в детстве самостоятельно выучившийся играть на скрипке, так проникновенно сыграл композитору несколько татарских песен, что тот употребил их мотивы в "Руслане и Людмиле". Меценат, благодетель и первый почетный гражданин родной Феодосии: кроме основания собственной картинной галереи, на счету Айвазовского множество добрых дел — от археологических раскопок, строительства Музея древностей, учреждения художественной школы и библиотеки, открытия концертного зала и реставрации армянской церкви до устройства водопровода и железной дороги. Благодаря ему Феодосия теперь имеет самую богатую картинную галерею Крыма — с акцентом на маринистах вообще и "киммерийской школе" в частности. О локальном патриотизме почетного феодосийского гражданина Айвазовского рассказывает большой документальный раздел выставки, но вообще-то крымская тема — тема скользкая: в связи с третьяковской ретроспективой министерство культуры Украины уже призвало к международному бойкоту всех музеев России, которые показывают вещи из музеев Крыма.
Наконец, есть и такое амплуа Айвазовского, какого совсем не желает замечать российское искусствоведение, но давно заметило искусствоведение армянское: армянский художник. Не просто мальчик из бедной армянской семьи, чьи предки бежали от турок из Западной Армении в Польшу, а отец переселился из Галиции в Феодосию (отсюда полонизированная фамилия Гайвазовский, благозвучия ради утратившая первую букву), и впоследствии видный деятель армянской общины Крыма, но армянский художник. Художник религиозно-мистического склада, что отвечало семейным устремлениям: родной брат Айвазовского архиепископ Гавриил, выросший в монастыре мхитаристов на острове Сан-Ладзаро близ Венеции (славной обители было подарено множество прекрасных марин), достиг больших высот и в церковной иерархии, и в науках — истории с лингвистикой. Мастер христианской живописи в форме маринистики — не только когда пейзаж имеет артикулированный библейский сюжет, как "Переход евреев через Чермное море" или "Хождение по водам", но и когда это лишь безбрежное бушующее море ("и Дух Божий носился над водою") или сцена после кораблекрушения вроде "Радуги" и "Девятого вала", отсылающая к Всемирному потопу и предполагающая в перспективе священную гору Арарат (из Армении, кстати, привозят "Ноя, спускающегося с горы Арарат"). Мастер исторической живописи — но не в старом, классическом, как у Тернера в пейзажах, полных мифологических подтекстов, а в новейшем, эпохи историзма понимании. Эта историческая живопись, прикинувшаяся мариной или сценой морского сражения, имеет в виду интересы и судьбы армянского народа — всегда, а не в одном лишь цикле картин, оплакивающем жертвы Хамидийской резни. Воспевает ли живописец греческие восстания или же успехи русского оружия на Кавказе и в Черном море — кажется, будто турецкие суда он взрывает и топит с нескрываемым восторгом. Ах, как они восхитительно горят, как хороши отблески пожарищ в прозрачной воде и на облаках, как эти сполохи гармонируют с алыми полотнищами османских знамен, посрамленных в бою! Соединение двух амплуа, придворного и армянского, могло бы представить Айвазовского во всем блеске геополитической актуальности, только тема эта еще более скользкая, нежели крымская. Разумнее остановиться на "русском Тернере" — концепции сомнительной в искусствоведческом плане, но безупречной в плане политическом.
Иван Айвазовский. К 200-летию со дня рождения". Третьяковская галерея на Крымском Валу, с 29 июля по 20 ноября