«Успех фильма решается на планшете»

Режиссер Анджей Вайда закончил съемки новой картины "Послеобразы" ("Powidoki"). О сложных отношениях между властью и художником "Огонек" поговорил с классиком польского и мирового кино

— С чем связан выбор героя вашей новой картины? Он, к сожалению, мало известен за пределами Польши...

— Меня заинтересовала драматическая судьба русского, польского и белорусского художника-авангардиста Владислава Стшеминьского в первую очередь потому, что это трагедия творческого человека. Непокорного человека, которого фактически раздавила доктрина социалистического реализма. То есть сама по себе тема стара как мир — конфликт художника с властью. Кем является художник в обществе, как он чувствует себя в окружающей среде, какова сила воздействия его произведений. Это с одной стороны. А с другой — как власть влияет на художника, который столкнулся с уничтожившей его коммунистической системой. Действие фильма разворачивается в последние пять лет жизни Стшеминьского и происходит в Лодзи до дня его смерти в 1952 году.

— Почему в поле вашего внимания оказался только этот период жизни и творчества Стшеминьского? Ведь в его биографии Московский кадетский корпус имени Александра II, Николаевское инженерное училище в Петербурге, Первая мировая война и ранение, учеба и преподавание в Свободных художественных мастерских (бывшая Художественная академия им. Строганова), руководство отделом искусства в Наркомпросе, работа в Смоленске и только в 1922 году нелегальный переезд в Польшу...

— Жизнь этого человека достойна захватывающего сериала. Начиная с жуткого ранения в 1916 году от взрыва гранаты — Стшеминьский был командиром саперного взвода, после взрыва у него ампутировали правую ногу и левую руку, были поражены глаза. Его отправили на лечение в Прохоровскую больницу в Москве, там он познакомился с сестрой милосердия Катей Кобро, которая впоследствии стала его женой и известным скульптором. Став в 22 года полным инвалидом, он нашел себя в другой жизни — художника и теоретика искусства. Дружил с Татлиным и Малевичем, который по его инициативе приезжал с выставкой в Варшаву. Я долгое время находился под прессом этой истории и хотел поначалу снять фильм именно об удивительном союзе Стшеминьского и Кобро. Но принимаясь за психологический фильм, я не мог рассчитывать на моего любимого Достоевского как сценариста. В конце концов, я хотел сделать политический фильм и сконцентрировался на образе Стшеминьского в первые послевоенные годы, самое худшее в Польше время сталинизма, времена идеологического давления на художника. Стшеминьский был самобытным художником, фантастическим педагогом лодзинской Академии изящных искусств, которая носит сейчас его имя. Его труды, в том числе и опубликованная после смерти знаменитая "Теория зрения", распространялись его студентами нелегально в машинописном виде. Перед его лекциями студенты и профессора соревновались — кто скорее займет свободные места. Он создал третий по счету в мире — после США и Германии — Музей современного искусства. Но в 1952 году приказом министра культуры он был отстранен от преподавания и исключен из Польского союза художников за "несоответствие нормам социалистического реализма". Созданный им зал многообразного изобразительного искусства был ликвидирован, конфискованы все работы. Фактически самобытный художник остался один на улице, где его и нашли. Врачи поставили диагноз голодной болезни.

— Необычно название вашего фильма — "Послеобразы" (Powidoki). Как вы его объясните?

— Пришло оно из "Теории зрения" Стшеминьского. Смотришь на предмет, переводишь взгляд, но предыдущий образ какое-то мгновение еще стоит в глазах, а на него уже накладывается новый образ. Я немного трансформировал эту теорию — так сказать, литературно-кинематографически. Спустя многие годы мое сегодняшнее видение мира накладывается на образы, которые приходят ко мне издалека. Я взялся за этот фильм, потому что и сам когда-то учился живописи. Но главное — я хотел сказать, что нельзя принять такой политической системы, при которой власть дает рекомендации художнику — как ему писать и как себя вести.

— Это так. Но, к сожалению, художник не властен над тем, как впоследствии власть использует его произведение в своих целях. Например, сегодня в Польше существует такая точка зрения, что ваш фильм "Человек из мрамора" (1977) был использован командой Эдварда Герека (первый секретарь ЦК ПОРП с 1970 по 1980 год) в политических целях, для того чтобы "ударить в партийный бетон". А другой лидер Польши, Войцех Ярузельский, во внутренней политике взял на вооружение вашего "Человека из железа" (1981)...

— Это интересно, что вы говорите. "Человек из железа" был снят по горячим следам. Во время забастовки на гданьской судоверфи я был с киногруппой сразу же, как только было принято 21 требование бастующих. С этого момента я начал снимать на месте, дополняя фильм рассказами участников и свидетелей тех исторических событий. Члены независимого профсоюза "Солидарность" были первыми зрителями этого фильма и приняли его как собственный. Представьте себе: в адрес властей было направлено письмо с требованием "не допустить вмешательство цензуры" и не делать купюр. Более того, они потребовали, чтобы картину направили на фестиваль в Канн. И действительно, власть отступила, ничего из моего фильма не вырезали, ленту направили в Канн, и она получила "Золотую пальмовую ветвь", которую я считаю наградой для всей "Солидарности". Я был в разных политических ситуациях, но это был единственный раз, когда кто-то постоял за мой фильм.

Правда о "Человеке из мрамора" иного рода. Да, уже при Гереке министр культуры и искусства Тейхма посчитал, что может быть запущен в работу сценарий, который ждал этого момента 13 лет. Это был единственный фильм во всем социалистическом лагере о том, что у рабочего есть собственное мнение, и это мнение он может высказать власти. Как делались тогда фильмы на производственную тему?.. Поскольку власть считалась рабоче-крестьянской, то она присваивала себе право говорить от лица рабочих и крестьян. И вдруг голос подает сам рабочий, да еще и требует соблюдения своих прав! То, что фильм будто бы использовали в тогдашних внутренних политических целях, для меня значения не имеет. Важно, что такого рода фильм пробил себе дорогу, хотя долгие годы ему не давали ходу.

— Теперь не дают хода вашему фильму "Валенса. Человек из надежды", три года назад успешно вышедшему на экраны. По какой причине? Может быть, причиной тому — материалы Института национальной памяти о якобы контактах лидера "Солидарности" со спецслужбами ПНР?

— Об Институте национальной памяти (ИНП) я уже высказывался на страницах "Огонька" и мнения своего не изменил. Вместо объективных исследований ИНП использует сосредоточенные в его недрах архивы и документы органов госбезопасности, МВД и Минобороны за послевоенный период в зависимости от конъюнктуры — как компромат на политических противников. Для нынешней власти живая национальная легенда Лех Валенса — как кость в горле. Он не дает примазаться к славе "Солидарности" и заработать на лжи политические дивиденды. К тому же в 2000 году Варшавский суд признал, что обвинения в сотрудничестве Валенсы со спецслужбами совершенно беспочвенны. Валенса — герой нашего времени. И вот с этим вошедшие во вкус власти смириться не могут. У нас модно ссылаться на героев, поднимавших восстания в ХIХ веке, при этом не замечая поражений, катастроф, кровопролития. А электрик Валенса, увидев, что власть стреляет в недовольных рабочих, осознал, что кровавая революция и теракты — это путь в никуда. Он понял, что с властью можно вести переговоры и выиграть у нее в легальном поле. Именно "Солидарность" под руководством Валенсы одержала самую большую победу в польской истории — привела к свободе без кровопролития.

— То есть сейчас бы вы никаких поправок в свой фильм не внесли?

— Ни в коем случае! Сейчас предъявляют к Валенсе претензии, что он-де лавировал между своими и чужими. А кто ему помогал, кто вступился за него в 1970-е годы, когда он испытывал наибольшие трудности и хлопоты с властями?.. Нашелся ли тогда некий адвокат, который пришел бы к нему сам и сказал: "Пан Лех! Я заинтересовался ситуацией и хочу помочь вам". Таких людей не нашлось. А теперь, видите ли, к Валенсе масса претензий. Человек сыграл выдающуюся роль в истории Польши, дал сигнал к изменению политической системы во всей Восточной Европе. Вот что он сумел сделать, когда пришло его время. Знаете, политик не может быть горазд на каждый сезон. Политику, который годится на каждую пору, руки не подают.

— Вашу "Катынь" тоже подвергают критике... Интересно, а этот фильм за что?

— Начиная с фильма "Канал" о Варшавском восстании, я снимаю фильмы без всяких комплексов. Да, такой народный порыв даже в 1944 году, когда война уже шла к своему завершению, был большим геройством. Только кончилось все в... каналах (участников Варшавского восстания нацисты топили в каналах.— "О"). А далеко не каждый хочет знать горькую правду. Теперь о "Катыни". Я взял за основу дневники женщин: матерей, жен, дочерей расстрелянных польских офицеров. Их рукописи-воспоминания писались для себя, они искренни и правдивы, в них нет никакой спекуляции, рассчитанной на определенное восприятие. Вы же знаете, как меня упрекали и упрекают, что я ввел "для равновесия" сцену с советским офицером. Но я ни минуты не колебался, потому что вычитал эту подлинную историю в одном из дневников. Я еще вот о чем подумал. Ну хорошо, в Красной армии служил также Александр Солженицын. А если бы он оказался в такой ситуации, разве не поступил бы подобным образом, не спас бы польскую женщину с ребенком? Сомнений у меня не было. Как и в выборе актера на роль капитана Попова — мой любимый Сергей Гармаш сыграл выше всяких похвал.

— С московским театром "Современник", с которым вас связывают длительные творческие отношения, вы по-прежнему дружите?

— Это театр, любовь к которому у меня не ржавеет — страшно подумать — с 1972 года, когда ставил на его сцене "Как брат брату". До сих пор помню огромные очереди к кассе театра, который тогда находился у памятника Маяковскому. Потом, спустя три десятилетия, работа с коллективом над "Бесами" уже на Чистых прудах, когда мне довелось посмотреть весь репертуар. Восхищаюсь неутомимым руководителем театра, Галиной Волчек, актерами высшей пробы. Театр мне дал карт-бланш на любую постановку по выбору, но, к сожалению, любое путешествие сейчас для меня трудно. Всегда рад, когда кто-то из моих друзей оказывается в Варшаве. Как, например, Марина Неелова с потрясающим спектаклем "Шинель". Уж на что сведущая публика собралась, но мало кто разобрался в том, кто играет Башмачкина. Когда я сорвался с места, чтобы поздравить и поприветствовать Марину, вдруг услышал за спиной: "Вот дуралей, мужикам руки целует!" Признаюсь, был тронут способом, каким поздравил меня театр с юбилеем: доставили на дом цветы, прислали специальный киноролик... В свою очередь, и я поздравляю театр с недавним юбилеем. Уверен, что такой театр, как "Современник", нужен всегда.

— Каким вы видите сегодняшнего современника? Каким хотели бы его показать на экране?

— Пока стою на ногах и есть еще голос, всегда думаю о следующей картине. Мое сердце и опыт старого режиссера говорят, что сейчас нужен фильм на современную тему. Не умозрительный, каких хватает, а отвечающий действительности. Чтобы волновал, затрагивал, втягивал. Речь не в том, чтобы он был против кого-то или чего-то. Я всегда придавал большое значение литературной основе. Пока у меня нет союзников среди сценаристов. Одни ушли из жизни, другие не пишут. Раньше кино играло огромную роль. Не так развито было телевидение, не было интернета, всякого рода носителей. Успех фильма решался в кинотеатре, а сейчас все больше — на планшете. Польская киношкола опиралась на тех, кто писал во время войны или сразу после войны. Содержание отвечало времени. Наши фильмы были о нас. И Гомбрович, и Виткевич, и Мрожек, и Ружевич, да много кто еще — все предлагали свои темы. Авторы не думали о том, кто будет играть главную роль в фильме и на какой сцене будет идти пьеса. А теперь спекулируют: кому и куда подороже себя продать. Даже имя автора не всегда увидишь на афише. Перерабатывается то, что видели уже много раз. Кино и театр судорожно ищут свою дорогу. Мы думали, что не станет цензуры и перед нами откроется весь мир, свобода выражения и творчества. Но тогда люди шли в театр искать ответа, а сейчас приходят в поисках развлечения.

Патриотом сегодня провозглашается тот, кто повторяет официально принятую точку зрения власти. Это притворное возвращение в прошлое, оно очень провинциально

— Вы следите за той полемикой в Сети, которая разворачивается в связи с каждым вашим новым фильмом? Вообще, вы поддерживаете контакт с новыми медиа?

— Боюсь, если бы я много времени уделял интернету, у меня не оставалось бы времени на кино и театр, на мою школу режиссуры, на выставки, фестивали и общественную работу. А когда читать книги, общаться с коллегами?.. Если бы я с утра включал компьютер и жил там, я был бы другим человеком. Гаджеты — это наркотик, который парализует мышление и сводит его до нескольких знаков. Это расход творческой энергии и ограниченное средство выражения, которое атрофирует мыслительные способности.

— Получивший на одном из Берлинале "Награду Анджея Вайды" Александр Сокуров заявил недавно, что хотел бы снять совместную российско-польскую картину, которая, по его мнению, помогла бы разрушить стену отчуждения между Польшей и Россией, возникшую в последние годы. При этом он добавил, что рад был бы поработать с вами.

— Я уже как-то сказал, что считаю Сокурова одним из наиболее талантливых кинотворцов в мире. В нем нет болезненных и бесплодных возвращений в прошлое, сведения счетов с тем, что уже минуло. И он как настоящий художник начинает с себя. Я согласен с Сокуровым, что наш совместный фильм мог бы соединить разорванные связи. Через культуру, а скорее всего, через кино легче преодолевать негативные залежи прошлого.

В любом случае нельзя видеть мир в черно-белом измерении — это приводит к искажению. Оценка исторических событий требует отдельного и серьезного разговора. Все попытки делать ставку на узконационалистическое кино заканчиваются тотальным художественным провалом. Потому что у такого кино кратковременный зритель, это быстропроходящая тема, искусственно созданное действие. Патриотом сегодня провозглашается тот, кто повторяет официально принятую точку зрения власти. Это притворное возвращение в прошлое, оно очень провинциально. Прошлое в любом случае уже не может играть решающей роли сегодня — даже трагические страницы. Если я взялся за катынскую трагедию, то только потому, что мой отец был одной из многочисленных ее жертв. А сейчас Катынь используется часто для конъюнктурных политических целей. Некоторые псевдополитики дошли до того, что авиакатастрофу президентского самолета под Смоленском стали называть "второй Катынью". Ну куда это годится?..

Беседовал Валерий Мастеров, Варшава