МХАТ имени Горького отметил юбилей Федора Михайловича Достоевского — художественный руководитель театра Татьяна Васильевна Доронина поставила "Униженных и оскорбленных".
Посещение доронинского МХАТа в театральной среде с некоторых пор считается симптомом профессионального мазохизма. Большинство критиков столь легкой добычей, каковой является практически любой режиссерский опус Татьяны Дорониной, брезгует. Почему-то считается, что написать о спектакле МХАТа имени Горького — все равно что подойти к убогому и пнуть его ногой. Между тем это учреждение по-прежнему занимает одно из самых больших и знаменитых театральных зданий в центре Москвы, подчинено напрямую Министерству культуры России, называется Московским художественным театром, крупными буквами пишет на любой программке, что его основали лично К. С. Станиславский и Вл. И. Немирович-Данченко, а любое творящееся на сцене безобразие торжественно покрывает занавесом с парящей чайкой.
Всемирно известная птица в спектакле "Униженные и оскорбленные" задействована на полную катушку. После каждого эпизода половинки тяжелого болотного занавеса чинно съезжаются, чтобы в соответствии с допотопным каноном скрыть от зрителя очередную перестановку декораций. Сцену обрамляет массивный портал, выгородки заслуженного деятеля искусств Серебровского тщательно воспроизводят бытовые интерьеры, в глубине и вышине переливается в разнообразных подсветках силуэт "Петербурга Достоевского". Мелодраматизм классика доведен у Татьяны Дорониной до какой-то клинической концентрации. После просмотра ее спектакля вопрос о том, кто может считаться отцом русской мыльной оперы, отпадает сам собой. Актеры доронинской труппы играют с таким неосмысленным задором, какому позавидовал бы любой драмкружок. От любой эмоции — от гнева ли, от счастья — здесь задыхаются. Если готовятся молвить слово правды, то глаза зажигают огнем. Если взволнованы, то так, что только не дымятся. Если унижены и оскорблены, то голосят, хоть уши затыкай. Вряд ли такой кондовой игре учат сейчас в театральных институтах: институты все-таки на виду. Наверняка госпожа Доронина на репетициях требует от актеров "гибели всерьез", да только вот получается еще сквернее, чем если бы она приказала им играть как можно хуже, фальшивее и глупее.
Досмотреть доронинский спектакль до конца невозможно, но необходимо. Для того, чтобы увидеть поклоны. Они достойны отдельного подробного описания. Когда один из нездорово страстных героев, истово перекрестившись на софит и истерически поблагодарив Всевышнего, провозглашает правоту униженных и оскорбленных, занавес сходится. Зрители, смекнувшие, что печальной повести пришел конец, начинают радостно хлопать. Хлопают долго и терпеливо, но академическая чайка — ни с места. Когда она наконец улетает в сторону, становятся ясны причины задержки: ради поклонов театр возвращает на сцену декорацию одной из картин, изображающую вход в храм. Так вот, положительные герои выходят на аплодисменты из церковных дверей и, прежде чем совершить положенный театральный ритуал, поворачиваются к публике тылом, осеняют себя крестным знамением и кланяются бутафории. В отличие от них отрицательные персонажи появляются из кулис и не крестятся вовсе: ведь им Царствия Божьего не видать. Это неподражаемое моралите венчается духоподъемной музыкой и дополнительным освещением сцены. Из-под колосников спускается громаднейшая копия портрета Достоевского работы Перова, как будто на юбилейном торжественном заседании времен застоя.
Госпоже Дорониной, похоже, могут позавидовать в хороших театрах: она не испытывает ни репертуарного голода, ни страха перед современной публикой. Она наверняка готова взяться за любой материал и превратить его в затратную многофигурную бессмыслицу. С глубоким, как она считает, нравственным зарядом. Совершенно очевидно, что, даже если худрук МХАТа имени Горького поставит еще триста спектаклей по высокой классике, режиссерских способностей у нее все равно не появится. Но ни строго указать некогда выдающейся русской актрисе, ни прописать ей сеансы реабилитации у хорошего режиссера (если таковой желающий найдется), ни, в конце концов, отправить ее на пенсию сегодня некому. Считается — себе дороже выйдет. Зал горьковского МХАТа заполняет невинная, неискушенная публика, которой нужны несложные дидактические представления, нужна клубная просветительская работа. Кто же против? Но оправдывать существование подобного театра под мхатовской вывеской одним лишь спросом со стороны подобной публики примерно то же, что оправдывать обучение арифметике на последнем курсе университета на том основании, что вместо разбежавшихся профессоров в аудиторию пригласили первоклашек.
Впрочем, к театральной арифметике периодически появляющиеся работы Татьяны Дорониной отношения тоже не имеют. Она бесконечно далека от идеи умышленного, музейного консерватизма. От эстетики лубочного примитивизма. От провокативного китча, в конце концов. Театр госпожи Дорониной серьезен. Он — не национальное достояние, а просто бесполезное ископаемое, отвал театральной традиции, плод прискорбного одичания. Этой самодеятельности законное место в Доме культуры, а вот вместительному, хотя и не приспособленному для серьезного театра зданию на Тверском давно можно было бы найти применение. Здесь, например, на ура бы пошли новые мюзиклы. Кстати, и нынешняя дирекция, несмотря на всю духовность худрука, спокойно сдает площадку под гастроли радикальных западных музыкантов. То есть прагматические соображения горьковскому начальству не чужды.
Существование МХАТа имени Горького как театра в нынешнем его виде можно объяснить только нерешительностью и непрагматизмом культурных властей. У которых, как все помнят, хватило твердости и на Большой, и на госоркестр, и на Московскую консерваторию. Еще недавно, в середине 90-х, доронинский театр на Тверском ассоциировался с политической фрондой, с коммунистической оппозицией, и нежелание трогать его можно было объяснить заботой об общественном спокойствии. Теперь это малодушие со стороны властей выглядит не более чем страхом перед профессиональной женской истерикой.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ