Брусья о двух концах

Специальный корреспондент "КоммерсантъBoscoSport" АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ становится свидетелем победы российской гимнастки Алии Мустафиной на Олимпийских играх, краха надежд Дарьи Спиридоновой и счастья второго места Марии Пасеки, а также крушения иллюзий и триумфа тренеров.

Сразу после соревнований на брусьях в тренировочном зале огромной гимнастической арены (бразильцы обожают спортивную гимнастику, и эту арену строили так, чтобы места хватило всем) 18-летняя Даша Спиридонова, только что упавшая с брусьев и лишившаяся всех своих уже давно не девичьих надежд, сидела на полу и плакала все еще девичьими слезами.

Я подошел и... Надо было что-то спросить, а что тут спрашивать? Все и так было слишком понятно, и даже жестоко было задавать ей какие-нибудь вопросы.

Но я и не успел ничего спросить: на нее накинулся главный тренер нашей сборной по спортивной гимнастике Андрей Родионенко:

— Вот только не надо давать сопливых интервью о том, как ты расстроена! Вот этого только не надо делать!

— Что, жалко ее?! — это было уже мне.— А ее не надо жалеть! Она в этом не нуждается!

А она нуждалась, это точно. Сидела на полу и плакала 18-летняя девушка. К ней подходили поочередно разные люди и что-то говорили ей. Причем именно что-то: эти все слова были совершенно неважны. Интонация еще имела какое-то значение, а на самом деле и она тоже никакого.

И я не мог не видеть еще одного, и понимал, что это ужасно, и все равно видел: как же прекрасно это заплаканное лицо!

Тренер между тем бушевал:

— Что, хочется ее пожалеть, да? Ну я же вижу, что хочется!

— Конечно, хочется! — не выдержал я.

— А, хочется! — возликовал он.— Так я и думал! А вы подумали, нужна ей эта жалость или нет? Отвечайте! Ну давайте, отвечайте!

— Конечно, нужна,— сказал я.— Посмотрите на нее.

— Нужна, да? А больше никого пожалеть не нужно? Вот здесь вся команда, которая ее готовила... Для нее сделали все, понимаете? И все эти люди работали четыре года только на это...

Я сразу и не заметил, что на полу, метрах в двадцати, сидели и лежали несколько человек: тренер, массажист, хореограф, доктор...

— Не нужна ей жалость! Она, между прочим, чемпионка мира! Чемпионка мира, понимаете! В 18 лет!

— Любой же может упасть...— сказал я.

— Любой?! — возмутился он.— Любой может, а она не может!.. А она не может! И теперь сидит и ревет!

— Да что же, человек не может поплакать после такого? — уже возмутился я.

— Может,— сказал Родионенко.— Но не должен. Ей надо подумать, почему это произошло!

— По-моему, вы больше нее переживаете,— сказал я ему.

— Конечно, больше...— он вдруг перешел на странный шепот.— Это же дети мои, понимаете?.. Конечно, больше...

И только теперь я осознал, что все эти крики его ей и мне, вся эта человеческая жестокость — спектакль, и никакой не дешевый, потому что до этой секунды я ни мгновения не сомневался, что этот человек — на страшных нервах и сейчас просто не владеет собой. А тут, оказывается, передо мной был психолог высокого уровня или, вернее, высочайшего.

— А вы как думаете, почему она упала? — спросил я.

— А вы у нее спросите,— неожиданно произнес он.— Мне самому интересно, что она скажет. Я, к сожалению, не могу сейчас подойти к ней. Это неправильно будет.

Пять минут назад этот же человек запрещал мне это делать. Я, конечно, подошел.

— Тут все мучаются, думают, как это могло произойти,— сказал я Даше Спиридоновой.

Она посмотрела на меня своими чудесными, с поволокой от слез глазами:

— Я тоже мучаюсь... Так обидно... Я просто даже предположить не могла, что я упаду... У меня и сомнений никаких не было, что уж этот элемент я сделаю...

— Так, наверное, не бывает... Перед таким стартом...

— Ну какой-то страх был, но сомнений никаких не было!.. Я же никогда раньше на этом элементе не срывалась!.. Он у меня получался всегда. Вообще всегда!.. Поэтому вообще не ожидала... Просто перебросила... А почему, не понимаю...

И из глаз ее снова полились слезы.

Этого уж теперь никто никогда не поймет. И ей бы забыть. А она, разумеется, никогда не забудет. Эти брусья, ставшие счастьем для Алии Мустафиной, которую сейчас награждали золотой медалью, и в зале работали телевизоры, которые показывали это (и очень, по-моему, некстати), и все смотрели, конечно,— эти брусья станут самым страшным воспоминанием об этой Олимпиаде для Дарьи Спиридоновой.

Вроде она снова немного успокоилась, и я спросил:

— А вы еще будете выступать здесь?

— Нет! — взглянула она на меня с таким отчаянием, что я, конечно, сразу пожалел, что спросил.— Нет! Для меня все закончено.

Она как будто вынесла себе приговор. Прозвучало так, что вообще все закончено навсегда.

И она снова заревела.

Потом она кивнула в сторону телевизора:

— Я очень рада за нее.

— Как будто в этом кто-то сомневался.

— И Маша тоже молодец...

Она имела в виду Марию Пасеку, которая перед этим взяла серебро в опорном прыжке, и опередила ее только американка Симона Байлз, которая была, конечно, лучшей.

— У меня все-таки есть одна медаль,— сказала Даша.— Серебро в командных. Такая медаль, в командных,— самая дорогая, вы понимаете это?!

Разумеется, никто не мог утешить ее лучше ее самой.

Через полминуты она сидела, обнявшись с Седой Тутхалян — та в этот день вообще не вышла в финалы. И вот именно такой человек Даше сейчас, по-моему, и был нужен больше других...

Я подошел к тренеру и сказал, что не понимает она, как такое могло случиться, что просто перебросила и что никогда раньше у нее с этим элементом такого не было.

— Не было,— подтвердил он.— Эх, дети... У нас полное доверие ведь... Недоверие страшными вещами может закончиться. У меня в Лондоне выступал спортсмен, у которого три именных элемента. Три! Это элементы, которые названы в честь именно этого человека! И техника у него идеальная. Вижу, что идет на золото. И я ему говорю: "Ты обязательно выиграешь"... Нельзя бросаться словами... "Только встань как вкопанный!" Но проблема была в том, что судьи тащили на первое место британца. Он и победил в конце концов. И мой спортсмен идет мимо меня и говорит еле слышно: "Ну я встал. И чего?" И доверия стало меньше. Доверием надо дорожить. У нас не может быть недоверия... А как? Такие глаза большие... Попробуй не охранять такую от всего... Надо, чтоб доверяли друг другу...

Это он кивнул уже в сторону Алии Мустафиной, которую показывали по телевизору: исполняли российский гимн, лицо было крупным планом, и глаза и правда впечатляли.

Но казалось, не были впечатлены. Они были не то что пустые, а такие... никакие. Ничего в них не было. Мы же видели (и надеюсь, еще увидим) глаза людей, в честь которых исполняют тут российский гимн. Так вот, глаза Мустафиной были совершенно другие. Это не были глаза человека, который выиграл Олимпийские игры, притом вторые подряд в ее 21 год.

Я подумал, что, может, устала.

— Это талисман у нее такой, обезьянка фиолетовая? — спросил я Родионенко.

Алия Мустафина держала обезьянку в руках во время награждения.

— Талисман, наверное, да...— кивнул тренер.— Ну а что, они же дети...

Через минуту я видел, как он медленно идет с Дашей Спиридоновой к выходу из зала, обняв ее, а она прижималась к нему и правда как совсем маленький ребенок. То есть все-таки не выдержало отцовское сердце.

Причем я только сейчас осознал, что Родионенко, главный тренер сборной, был все это время именно с ней, Дашей Спиридоновой, а не с Алией Мустафиной там, на награждении, где были триумф и радость, хотя было бы логично, чтобы главный тренер был именно там. А он на самом деле ни на секунду не отошел от Даши, которая проиграла все и на которую он по-человечески ведь и действительно, я думаю, обижался: все-таки несколько лет адской титанической работы, вложенные, в конце концов, деньги... И — подвела.

И вот он шел с ней сейчас, обнявшись, по тренировочному залу, и только это и было логично.

Кто-то сказал, что Мустафина уже ушла на допинг-контроль, и что Маша Пасека тоже там уже. У входа в комнату сидели на полу (такое принято, по-моему, только у гимнастов: везде садятся на пол по любому поводу; саблисткам, например, это, по-моему, и в голову бы не пришло) американские и британские тренеры. Здесь был и тренер Алии Мустафиной Сергей Старкин.

— Такое впечатление,— сказал я ему,— что Алия даже как-то не рада, что ли, этой победе.

— Ну вы же видите, какая обстановка вокруг нашей сборной...— пожал он плечами.— Все очень напряженно... Плюс комбинация новая для нее. И результаты очень плотные с американкой были... Не то что она не рада...

— Нет, ну почти все счастливы до безумия просто в такой ситуации... Почти — за исключением, по-моему, только ее.

— Она и вообще очень сдержанный человек, вы правы... Ну да, кто-то прямо визжит... А она... Конечно, ее распирает изнутри...

— Вас-то распирает? — А то мне казалось, что и его, не дай бог, не распирает.

— Нет, меня еще не распирает, потому что завтра еще целый день... Еще кольца, потом прыжок с Денисом (Аблязиным.— А. К.)... Это все такое напряжение страшное... Так что и я визжать не буду.

Они были чем-то, конечно, похожи с Мустафиной. Правда, он время от времени вдруг улыбался так, что у него все лицо словно прояснялось. А у нее я такой улыбки не видел.

— Шампанского-то можно вам выпить?

— Нет,— даже с каким-то испугом спросил он.— Зачем?

Эх, если бы все перед тем, как выпить, задавались вопросом "а зачем?"...

— А что, нет повода?

— Ну, сегодня, завтра или через неделю — это же вообще непринципиально! — воскликнул Старкин.— Да мы с Денисом даже еще не решили, пойдем завтра на зарядку или нет.

— А от чего зависит?

— Ну, как он себя чувствует. Сегодня после обеда выходной был.

У них, заметьте, полдня за целый выходной идет. А иногда один день — за четыре года. Или один час.

— Но скорее всего, пойдем,— на глазах решал Старкин судьбу Аблязина.— И время пойдет быстрее, чтоб не гореть...

Тут к нам подошла немолодая дама-волонтер. Она хорошо говорила по-русски, хоть и с акцентом:

— Я сегодня за вас танцевала на соревнованиях! Очень много!

— Мы тоже потанцуем, но попозже! — засмеялся Старкин.

— За Мустафину болели, а не за своих? — поинтересовался я.

Мне показалось, она бразильянка. Их вообще-то трудно разобрать, они очень разные. А бразильцы на вольных сегодня заняли второе и третье места.

— Немцы не очень хорошо выступили...— вздохнула она.— А Мустафину я знаю! Я видела, как она первый раз стала чемпионкой.

— Ну да, в Роттердаме,— кивнул Старкин.

— А потом в Берлине, я тоже волонтером была... в 2011 году... Она же повредила ногу... И я с ней ехала в больницу... Ей было так больно... Она была очень грустная... Молчала.

То есть она везде такая. И может быть, всегда.

— Мы ждали, ждали...— рассказывала немка.— Делали съемки, опять ждали... Потом сказали, что там. Потом я смогла организовать такси, чтоб ехали обратно хорошо... Я думала, она вообще выступать не сможет на этих соревнованиях, а может быть, вообще не сможет...

— У нас так не бывает,— обнадежил ее Старкин.

Немка очень чисто говорила по-русски. Поэтому, наверное, и ехала с Мустафиной в больницу.

— И она все равно побеждала в Берлине,— до сих пор с удивлением вспоминала немка.— Потом я встретила ее в Штутгарте... Мы всегда с ней были как-то связаны... А здесь она вышла из автобуса, увидела меня, удивилась!.. Я такая: упс, она помнит меня!! Это счастье!

Немка попросилась отлучиться, и мы ее отпустили. Я спросил, что, как ему кажется, не получилось у Даши. Старкин пожал плечами:

— Я не могу сказать... Я же не ее личный тренер... Будет и неправильно, чтобы я какую-то оценку давал...

— Но, наверное, если бы держала себя в руках так, как Мустафина, может, и не упала бы.

— Понятное дело,— легко согласился тренер.— Сами же сказали: золотая медаль, а эмоций нет...

Из комнаты допинг-контроля вышла американка Симона Байлз, которая выиграла у Пасеки. Это был первый там человек, который все наконец-то сделал. Тренеры встретили ее оглушительными криками и поздравляли с победой, но не на помосте. Действительно, было с чем поздравить: она опять оказалась первой.

— А внеплановые проверки уже здесь, в Рио, были? — спросил я Старкина.

— Конечно,— покрутил он головой.— Особенно вначале. Приходили в номер в половине седьмого утра, и не один раз. Стучатся, и все... Раньше никогда такого, конечно, не было...

— А вот в микс-зоне полтора часа назад Алия Мустафина официально объявила, что приостанавливает карьеру,— я нашел сообщение в новостях.— Сказала, что устала.

Мне показалось, он расстроился сейчас. Я подумал, что, может, они об этом и не говорили. В конце концов, Старкин недавно начал работать с Мустафиной и сам, пока мы сидели здесь, несколько раз просил отметить, если я буду что-то писать (а я был уже, конечно, давно уверен, что буду), что брусья и в Лондоне, и в Рио она выиграла под руководством Гребенкина Евгения Анатольевича. Отмечаю.

— Ну как вам сказать...— подумав, произнес Старкин.— Я знал, конечно. Просто она сама должна была это сказать. Я вам вот так, пожалуй, отвечу.

Таким образом, в 21 год у нас на глазах заканчивалась карьера великой по всем признакам спортсменки. А у большинства людей еще и жизнь-то в это время толком не начинается.

— Понимаете, она довольно взвешенно все время говорит...— добавил он для верности.

— А от чего она устала?

— От всего. Прежде всего от травм. Все же болит: спина, ноги, плечи... Это же каждый день... Надо себя заставлять. Надо терпеть. Не просто себя заставить, потому что тяжело, а потому что болит так, что не позволяет делать определенные вещи. А уже потом — усталость от режима, от трех тренировок в день...

— И никакой личной жизни...

— Может, она и есть, но не такая, как хотелось бы...

А, видимо, хочется.

— А сейчас,— продолжил он,— можно спокойно сказать, что все выполнила: для страны, для города, для себя... Можно уходить спокойно. Какое бы решение в конце концов ни было, я его приму. Будет это насовсем или она скажет, что берет паузу, а после нее снова будет заниматься...

Мустафиной повезло с тренером.

— А бывало, что после паузы возвращались?

— В женской гимнастике редко. Очень редко... Но она много делала из того, чего другие не делали. За две с половиной недели уже здесь, в Рио, собрала новую, более сложную комбинацию. Какой человек мог это сделать за две с половиной недели?

— Ну вот, отдохнет, а к следующей Олимпиаде соберет новую комбинацию за две с половиной недели и выйдет...

— Замуж! — засмеялся тренер.

— За человека, который подарил ей фиолетовую обезьянку...— пока мы говорили, я прочитал в интернете, как она сама призналась, что обезьянка, которая побывала и на награждении тогда же, в микс-зоне, от него. Но кто такой, конечно, не сказала.

То есть все-таки не так уж лишена эмоций.

— Да...— кивнул тренер.— Или не за него... Я же не знаю...

Но все-таки Старкин недоговаривал. Он знал больше, чем говорил. Впрочем, в конце концов, это все были не его тайны.

Тут из комнаты допинг-контроля вышла Маша Пасека. Вот кого распирало прежде всего от счастья, а потом уж оттого, что она только что выпила четыре пол-литровых бутылки воды.

— Я прямо хотела заплакать на пьедестале! — воскликнула она, обращаясь отчего-то ко мне.— Заплакать!

— Так и надо было...

— А не смогла! — призналась она.— Как же я хочу есть!..

— Да, расстроенной ты не выглядишь! — сказал ей Сергей Старкин.

— Ну почему? — не согласилось она.— Все-таки второе место — не первое.

— Ой, только не говори, что ты думала, что тебе первое дадут! — рассмеялся он.

— Ох, ну да, там вообще-то космос... Слушайте, куда мне энергию девать?!!

— А что, некуда?! — переспрашивал Старкин.

Я видел, что на самом деле можно быть совершенно счастливой вторым местом. И она была. Она все время смеялась, тормошила окружавших ее людей... Это была уже вторая спортсменская судьба за этот вечер, с которой я столкнулся.

Минут через десять показалась и третья. Алия Мустафина вышла такая сосредоточенная, что казалось, ей через минуту надо будет стартовать на каких-нибудь брусьях.

— Такое впечатление, что вы не рады,— сказал я ей.

— Я просто очень сильно устала,— пожала она плечами.— Просто очень устала.

— Настолько сильно, что решили уйти из гимнастики?

— Я пока ничего не решила. Я не знаю, что будет завтра. Поэтому меня бессмысленно об этом спрашивать.

Это была уже совсем другая версия. Что-то она там, пока ждала в комнате допинг-контроля, уже успела передумать.

— Но вы же вся в травмах. Как вы добрались до Олимпиады-то, непонятно, наверное, вам самой...

— Мне все понятно... Желанием добралась.

— Отдыхать-то все равно будете?

— Сколько захочется, столько и буду. Планов я не строю во-о-бще! К родителям бы съездила с удовольствием...

— Они звонили?

Она замялась:

— Нет еще... Спали, наверное...

— Проспать такое?! Не может такого быть,— честно сказал я.

И вот это уже ей очень не понравилось. Очень. Она просто сразу потеряла всякий интерес к разговору. Получалось, родители могли и проспать. Она не грубила. Но разговор можно прекратить и просто перестав разговаривать.

Тем не менее: нет, ну разве такое можно проспать?