Рапира без пиара

Специальный корреспондент “Ъ” АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ рассказывает о том, как рапирист Тимур Сафин, завоевавший бронзовую медаль Олимпиады в Рио-де-Жанейро, понимает, в чем смысл жизни. И выясняет, что совсем не в том, чтобы взять олимпийское золото. И вообще, оказывается, спорт не должен стоять на первом месте в жизни человека.

Тимур Сафин вышел в полуфинал Олимпиады в Рио. Это совсем молодой парень, уверенный такой в себе. На него явно рассчитывали. И даже никто из тренеров не удивился, что он вышел в полуфинал. Как я понял, все думали о том, что может быть дальше, и мало кто допускал мысль о том, что он может стать, например, четвертым. И по-моему, все были уже почти уверены, что он может быть, черт возьми, первым.

А он проиграл. Он проиграл итальянцу Даниэле Гароццо, проиграл, можно сказать, с треском, хотя половину времени боролся не то что достойно, а и вел в счете, и выигрывал два очка какое-то время. А потом сломался, рухнул просто: за одну минуту проиграл семь очков, да и закончил, как будто давал понять, проигрывая так стремительно, что продолжать нет вообще уже никакого смысла…

Через час у него был бой уже за третье место, с англичанином Ричардом Крузе, который в своем полуфинале проиграл молодому американцу Александру Массиаласу. И теперь уже наоборот, многие ни на что особенно не надеялись, мало кто предполагал, что Тимур Сафин сможет прийти в себя после такого разгрома. А он пришел и сам почти что разгромил британца, дошел до критического для того счета 14:10, оставалось взять одно очко, а только через несколько секунд счет был уже 14:13, и трибуны то ли взревели, то ли разревелись… Интрига разволновала всех… Но Тимур Сафин этой интриги все-таки присутствующих лишил, выиграл свое очко и стал бронзовым призером Игр в дисциплине, где у России не было медалей в индивидуальных соревнованиях с 2000 года.

В общем, его мотало, штормило, никакие прогнозы не работали, он казался неуправляемым, тренер кричал ему во время боя что-то без конца, но он не производил впечатления человека, который способен что-то услышать.

Американец проиграл в конце концов в финале итальянцу, и плакали ведь оба. Тимур Сафин не плакал, и невозможно вообще было понять, что он чувствует и чувствует ли он что-нибудь вообще.

Я остановил его в микс-зоне, где работали тележурналисты, и успел задать пару вопросов, пока меня не схватила за руку безобразно серьезная дама, которую привели, чтобы она расправилась со мной: человек без телекамеры здесь человеком не считался.

Но я все-таки успел спросить, что с ним случилось.

— Как-то чуть-чуть расслабился,— пожал он плечами.— Потом настроился и нанес ему укол.

— Но шанс-то ведь и на золото был! — честно говоря, с большой досадой сказал я.

Мне было, по-моему, гораздо обидней, чем ему.

— Был,— согласился он.— И вроде чувствовал себя хорошо. Но он вдруг перестроился, это меня немного вывело из строя, я пошел вперед и начал получать… Он ведь тоже непростой парень…

«Как и я»,— имел в виду Тимур Сафин.

— Говорят, один из лучших в мире,— рискнул вставить я.

— Так и есть,— кивнул Тимур Сафин.— А шанс был. Но бронза — она и в Африке бронза.

Я не понял, гордится он ею или, наоборот, презирает.

— Главное, что не деревянная…— добавил он.

Четвертое место, значит. То есть гордится.

— А чем рапира лучше, чем шпага? — спрашивали его через десять минут другие журналисты.

— Тем,— объяснял он,— что я ею занимаюсь уже 14 лет.

Мы имели дело с непростым юношей. И не так уж легко это было сразу понять. Но можно было.

В следующий раз я нашел его уже после церемонии награждения, где играли гимн Италии. Я не разбираюсь в фехтовании, но я чувствовал, что могли же все-таки и наш играть. Могли бы! Интересно, а что же на самом деле чувствовал он.

Тимур Сафин стоял в той же микс-зоне перед двумя англичанами. Я подошел в тот момент, когда ему переводили вопрос одного из них:

— То есть вы решили пойти против системы и решили стать чистым спортсменом? Почему? Зачем вам это было нужно?

— Ну что за вопрос?! — он смотрел прямо на пожилого англичанина, а тот — прямо на него. Просто насколько возможно прямо, настолько они и смотрели друг на друга.

— Если бы я был нечистым, я бы не стоял тут перед вами,— неожиданно спокойно и даже, может, безмятежно наконец ответил он.

Я, честно говоря, очень удивился. Эта реакция была для меня непредсказуемой. Я ведь видел, какое впечатление на него произвел этот вопрос. Если бы у него в руке была рапира, он воспользовался бы ею по прямому назначению: так, без всякого преувеличения, казалось со стороны. Но и без нее он, казалось, справился бы с еще большим удовольствием. А потом вдруг эта безмятежность во взоре.

Потом он расскажет мне, что до этого были еще два вопроса. Первый — чем он докажет, что не принимает допинг.

Эти люди спрашивали человека, который только что выиграл бронзовую медаль Олимпиады. Мягко говоря, беспощадные люди.

— И что вы ответили? — переспросил я.

— Сказал, что я сейчас пройду допинг-контроль как человек, выигравший медаль на Олимпиаде, и всем будет ясно, что я не принимаю допинг. Ну и второй вопрос был примерно такой же. И примерно так же я и ответил.

— И дальше готовы были разговаривать?

— Да мне-то что? — пожал он плечами.— Мне настроения уже не испортишь.

Видимо, оно и в самом деле сильно было испорчено.

Он теперь должен был идти на допинг-контроль. Его попросили пройти уже побыстрее, но он сказал, что ему надо сходить за вещами. Волонтер пожал плечами и пошел за ним. Ну и я тоже.

По дороге я успел поинтересоваться, почему он начал заниматься рапирой. Все-таки это более или менее экзотичный вид спорта. По сравнению с футболом, по крайней мере.

— К нам в школу в Уфе,— рассказал Тимур,— пришли тренеры по рапире и выступали перед каждым классом, рассказывали, как это интересно, и что занятия бесплатные, и форму дают бесплатно, и рапиру тоже…

— То есть это были сильные аргументы…

— Мощнейшие,— согласился он.

Рассказывал он, надо сказать, неохотно, но понемногу вроде бы все-таки увлекался:

— Нас всех позвали на тренировку, на следующий день пришел весь наш класс, а через несколько месяцев остался я один. Выживали сильнейшие.

У остальных, я понял, просто пропадал интерес.

— А потом, понимаете, в какой-то момент встал выбор между школой и учебой,— констатировал Тимур.— Это такой страшноватый выбор. Речь идет о будущем, которое потом не изменить уже.

Перед всеми ними встает рано или поздно ведь этот выбор. И с теми, кто страшноватый выбор сделал в пользу учебы, я здесь, в Рио, не разговаривал.

— И вы сделали,— из вежливости уточнил я.

— Я его сделал,— из вежливости уточнил и он,— как только пришел в фехтование.

— И видимо, с самого начала верили, что возьмете олимпийское золото,— оставалось предположить с большой долей вероятности.

Мы ведь знаем таких людей. Верят, и все тут. Сначала на одной Олимпиаде, потом на другой… На третьей… А что им еще остается, если выиграть не могут?..

— Я верю,— подтвердил он.— Надо верить. Как не верить?

И я даже вздрогнул, когда услышал:

— Но вообще-то планы еще есть и на эту Олимпиаду. У нас еще командные соревнования.

Подслушивал, значит.

— Ну вот вы сделали выбор, а, например, с личной жизнью что после этого происходит? — спросил я.— Тоже надо выбирать. Есть из кого?

— Надо смириться,— сказал он, помедлив.

— С чем? Что ее не будет?

— Девушке надо смириться,— пояснил Тимур.— Что ей будет очень тяжело. Непросто такую девушку найти.

— А вы нашли?

— А давайте оставим этот вопрос,— оборвал он меня.

А англичанам на все ответил. И куда девалась его сдержанность, с которой я уже как-то и свыкся.

— Если хочешь счастья, не говори о нем,— посоветовал он мне.

То есть, видимо, нашел.

Рядом с нами все это время шел доктор, Михаил Григорьев. Ему не давало покоя воспоминание об англичанах.

— Да как же так! — сокрушался Михаил Григорьев.— Ну зачем в фехтовании допинг! От него только хуже будет! Какое они право имеют такие вопросы задавать?

— Почему хуже? — удивился я.

— Каким веществом можно поднять кураж? — задал он встречный вопрос.

— А разве никаким? — переспросил я.

— Вы марихуану имеете в виду? — пристально посмотрел на меня Михаил Григорьев.

— Например,— кивнул я.

— А-а-а…— понял он.— Другое дело.

— А вы знаете, что сегодня паралимпийцев отстранили от Олимпиады в Рио?

— Каких? — быстро переспросил доктор.

Вопрос для него был, видимо, не праздный.

— Всех отстранили. Всю сборную. Только что.

— Не знал,— как-то тяжело произнес Тимур Сафин.— Неужели всю? Это шок для меня…

— Вы понимаете, что вы говорите?! — крикнул доктор.— Это для них не спорт! Это для них жизнь!

— Я иногда садился в коляску и спарринговал с ними,— проговорил Тимур.— Им это было нужно. Чтоб им было легче. И их отстранили? Они там звери, что ли?!

— Вы не понимаете! — говорил доктор, не слушая никого.— Некоторые после парезов вставали на ноги, чтобы участвовать в Олимпиаде! Они же опять рухнут…

Мы наконец зашли в тренировочный зал. Здесь оставались, по-моему, только его вещи. Все разъехались.

Но я ошибался:

— Чирика вещи не знаешь куда девать? — спрашивал массажист команды, который тут сторожил, видимо, все это время все эти вещи.

Так они, похоже, еще одного рапириста, Алексея Черемисинова, называли, которого Тимур Сафин победил в своем первом же утреннем бою.

Видимо, Чирик очень уж расстроился после этого, так, что даже вещи не забрал и уехал. Это надо было очень сильно расстроиться.

Тимур взял с пола бутылку Coca-Cola и мгновенно осушил ее наполовину.

— А вам можно? — осторожно поинтересовался я.— На допинг-контроль же еще идти.

— Раньше даже пиво давали перед допинг-контролем,— разъяснил доктор.

— Жалко, что сейчас не дают,— вздохнул Тимур.— Очень хорошо помогало.

К нам подошла девушка, которая переводила вопросы англичан, и спросила, нужен ли перевод на допинге.

— Да справимся,— буркнул доктор.— Десятый раз за год сдаем…

Через несколько минут мы уже заходили в комнату допинг-контроля (вещи Чирика, конечно, взяли с собой). Здесь сидели десятка полтора спортсменов. Был тут и олимпийский чемпион, тот самый итальянец, который скакал по пьедесталу даже во время исполнения гимна от счастья так, что казалось, будто на пьедестале этом лежит раскаленный песок прямо с пляжей Копакабаны.

А вот теперь он был осунувшийся и мрачный. По-моему, он вообще ничего даже и не видел перед собой. Уставился в одну точку далеко за границей стены, в которую упирался его взгляд. Надо же, ведь вот до чего может устать человек.

— Вот такие у нас чемпионы…— шепнул мне доктор.— Ни одного этапа кубка мира не выиграл, а туда же…

Тут к нам подошла девушка-организатор и сказала, что здесь у каждого спортсмена может быть только один сопровождающий. А всем остальным, то есть мне, следует удалиться.

— Это еще сколько угодно может продолжаться,— вздохнул массажист перед закрытой дверью.— Вот я помню, у нас одна девушка была…

Этим людям было, конечно, о чем вспомнить, и я приготовился.

— Вот я и говорю,— не спеша продолжал он,— никак у нее не получалось, она пила и пила, а все никак… А потом как прорвало… И час, и два, и всю ночь… Мы уж не знали, что делать…

Он минут десять показывал мне фотографии местечка, в которых живет сборная по фехтованию. Это больше 100 км от Рио, но оно того стоит. Это, конечно, рай, совершенный рай… Неподвижный океан в пяти метрах от твоего жилья… А вот один рапирист рыбу ловит в свободное от тренировок время. Или тренируется в свободное от рыбалки. А вот на байдарке катается по океану… А вот… В общем, в таких условиях надо, конечно, побеждать… Да, ну действительно не всегда получается…

Тимур вышел раньше, чем я думал. Торопился:

— Поехали скорей в деревню… Три раза они протокол переписывали…

— Совести у них нет! — поддерживал его доктор.— Три раза! Ничего сделать сами не могут!

Тимур выглядел так же невозмутимо и ни на что не жаловался. Я, между прочим, так и думал, что он быстро справится: с его-то стальными нервами, которые сдают хоть и редко, но зато сразу все, но для этого ему надо для начала выйти в полуфинал Олимпийских игр… С его-то стальными нервами задача пописать в баночку была выполнимая.

В автобусе он сказал:

— Ну что? Завтра, я считаю, кто-то из наших в тройке по-любому будет…

— В тройке? — переспросил его доктор.— Я считаю, должно быть первое место или уж второе! У Сони (Софьи Великой.— А. К.) отличные шансы. У Егорян!.. С ее-то сеткой!.. Я посмотрел…

И они углубились в изучение квалификационных сеток… Все там, судя по разговору, и правда выходило неплохо.

Еще через несколько минут он пересел наконец ко мне.

— По-моему, вы до сих пор думаете о том, что можно было выиграть у этого итальянца,— честно сказал я.

— Думаю,— согласился он.— Я все время об этом думаю.

А еще сколько будет думать.

— Начало ведь было неплохое… Два укола выигрывал… А потом он поменял манеру боя… Поменял время выхода в атаку… Позже стал выходить… Я получил подряд несколько уколов… Завелся, пошел в атаку — и еще несколько уколов!.. И уже ничего нельзя было сделать… Хотя… Можно было… Я же фехтовал за выход в восемь (то есть в четвертьфинал.— А. К.) здесь с англичанином, 2:8 проигрывал, но перенастроился и выиграл… Можно было!..

— Ну тогда что же?! — не выдержал я.

— А есть разница между боем за восемь и за два… Когда до золота один шаг — да все по-другому… Не с чем сравнивать…

— И итальянцы — не англичане…— предположил я.— Чего-то итальянец все время от судьи хотел, чего-то прыгал все время, добивался… Тяжело с такими!

— Итальянцы,— оживился Тимур,— они же такие… Показушники, можно сказать! Хотя так ведь нельзя про людей говорить… Да и на судью влияют…

— Говорят, и в этот раз чех пару раз не в вашу сторону ошибся.

— Ну, может, не специально… Может, человек так увидел… Дело не в судье. Пока 15-й укол не нанесли (последний.— А. К.), ты не проиграл. Можно страшно проигрывать — и побеждать.

— И что, было такое?

— Было… В юниорах… И с 14 уходил…

Он утешал сейчас не меня.

— Да и вообще, это все сложный вопрос… Когда ты выигрываешь — ты что-то у другого забираешь.

— Как что? — удивился я.— Свою победу!

— А ты имеешь на это право?

Я не ожидал, что к ночи в этом автобусе, пытающемся пробраться к Олимпийской деревне через какие-то трущобы, если не сказать фавелы, он вдруг станет так разговаривать со мной. И я обрадовался. Передо мной был, конечно, совершенно закрытый человек, и ему было еще что сказать, и он не спешил все это говорить, и с точки зрения журналистики у меня в этот раз были, похоже, серьезные проблемы, но что-то он еще имел в виду, это точно.

— Имеете вы это право, имеете,— сказал я ему.— В этом смысл. В этой борьбе.

— Какой смысл? — переспросил он.

— Смысл жизни,— неосторожно ответил я.

— Это не может быть смыслом жизни. Спорт не может быть смыслом жизни.

— Разве? — обескураженно переспросил я.— А что может? Некоторые считают, что жизнь вообще бессмысленна…

— Выиграть Олимпиаду — это цель,— решил объяснить Тимур Сафин.— А цель не может быть смыслом.

— А в чем тогда смысл жизни? — изнемогал я.

Надо же мне было наконец с кем-то поговорить об этом. Хоть когда-то.

Он смотрел на меня с сомнением: стоит ли со мной на эту тему?..

— Смысл в том, чтобы дать жизнь твоим детям. А спорт — на втором месте. Нельзя ради спорта все бросать. Незачем. Оно того не стоит.

— Да как же? — честно не понимал я.— Как незачем? Да вы всю свою жизнь ради спорта поменяли. Ради этой победы, которая в этот раз совсем в одном шаге была… Ну в двух… Про личную жизнь рассказывали… Что надо смириться… Вы уверены, что не в спорте счастье?..

— Счастье, может, и в спорте. Но не смысл. А победить на ней надо обязательно. И лучше в этот раз уже. И вообще, Олимпиада — не для фаворитов. Выигрывают молодые!

Он пытался себя развеселить, но все равно он был никакой не веселый.

— Вы же в первый раз на Олимпиаде?

— Да…— Он пожал плечами.— Ну и что? Ничем она таким не отличается от других соревнований.

— Ничем? — переспросил я.

— Ну да… Почти ничем. Ну вот вы, правда, со мной ходите уже третий час. Раньше со мной после третьего места никто столько не ходил…

Он, между прочим, не шутил. У него вообще все было по-настоящему. Только это все надо было увидеть в нем. Тут и нескольких дней не хватило бы, а не трех часов.

— Хорошо, что мы живем не в деревне…— вздохнул он, осматриваясь в мертвой пробке этого великого города.— У нас там хорошо… Никто нервы не треплет… Приехали только вчера вечером в Олимпийскую деревню, чтобы переночевать — и с утра старт.

— Говорят, номера четырехместные у вас там…

— Да, в одном номере две комнаты на двух человек каждая… Но это как раз не главное. Я сплю-то хорошо. И сегодня спал…

— Храпит же кто-то…

— Храпит,— неожиданно согласился он.— Но мне не мешает. Знаете, я раньше думал: «О, Олимпийские игры!..» А сейчас я думаю, что это Олимпийские игры…

— А почему родителей здесь нет? Они работают, что ли?

— Нет, они уже не работают. Они на пенсии.

— То есть вы — поздний ребенок?

— Да, так и есть.

— А почему не взяли с собой? Наверное, была же возможность.

— Не взял,— теперь он отвечал совсем коротко, не хотел он говорить на эту тему.— Не стоило им сюда ехать. И они поняли.

— То есть обсуждали с ними.

— Обсуждал. Они были готовы, если надо. Но проблема в том, что не только они за меня болели бы, а и я за них. И потом сад у них там, все цветет, растет, как они могут это оставить… И мотаться за несколько тысяч километров… А ради чего?..

— Как они привыкли в жизни — ради вас.

— Незачем. А главное, я ж говорю — я за них тут буду переживать. Они за меня, я за них… Тем более в Бразилии, говорят, неспокойная обстановка… Раздевают, говорят, до трусов… Но только не надо меня больше спрашивать про родителей и про личную жизнь. Про спорт расскажу все, что угодно, и покажу, если надо. А про это не надо. У каждого должно остаться что-то свое… Про Уфу могу все рассказать. Уфа — красивый город. Спокойный. Не такой, как Москва.

— Или как Рио.

— Конечно. Рио, Москва… очень уж большие. Некоторые друзья говорят, что в Уфе скучно. Я не понимаю: как может быть скучно в Уфе?!

— Просто вы туда редко приезжаете…

— Между прочим, может, вы и правы,— вдруг согласился он.— А может, и нет.

— Вы, наверное, когда-нибудь отовсюду вернетесь в Уфу.

— Конечно,— согласился он.— Только я никуда и не уезжал.

Мы приехали в Олимпийскую деревню. Он схватил две огромные сумки, свою и Чирика, и потащил к выходу из автобуса, надо было ему помогать, и я помогал.

Хотя после этих трех часов было полное ощущение, что вот именно ему помогать не надо.

Этот — справится.

Мы шли мимо огромной столовой, он всматривался в нее, потом вдруг увидел на другой стороне улицы друзей-фехтовальщиков, они подбежали к нему, начались обнимания, крики и счастливые вздохи. Жизнь после бронзы наконец настигала его.

Но тут он вдруг вырвался, догнал меня, а я уже уходил и даже хотел не прощаться, я тут был совсем уже лишний… Но он догнал и спросил:

— Вы не в McDonald’s?

— Нет, я к выходу…

— А я в McDonald’s. Хочу бутерброд — не могу просто! Давно хочу!.. Могу я себе наконец это позволить?..

Он буквально вприпрыжку побежал в McDonald’s.

Я вспомнил, что и сразу после соревнований он жадно пил Coca-Cola. Он наслаждался тем, чем умел. Что у него было, тем и наслаждался.

Что у него было, тем и наслаждался.

Так что, может, и правда нет у него никакой личной жизни.

Андрей Колесников, Рио-де-Жанейро