После тяжелой и продолжительной работы
Двадцать лет назад, 25 января 1982 года, ушел из жизни Михаил Суслов — главны
 |
| "К наставлениям и речам т. Суслова руководители так уже привыкли, что не обращают на них внимания и выводов для себя не делают" |
О верховном жреце марксизма горевали тогда немногие. Пожалуй, только члены семьи да ближайшие сотрудники, которым эта потеря грозила обернуться потерей руководящих кресел в ЦК. Остальные восприняли уход странного и страшного Суслова с плохо скрываемой радостью.
Непосвященным его поведение казалось нелепым. Летом он ездил в машине с наглухо задраенными стеклами и запрещал включать вентиляцию. В самую жару ходил в плаще, шляпе и калошах. Его одежда была настолько старой, что Брежнев как-то предложил членам политбюро скинуться по десятке и купить Суслову новый плащ. При этом главный идеолог регулярно вызывал бухгалтера ЦК и сдавал ему под расписку свою практически нетронутую зарплату.
Еще менее объяснимыми на первый взгляд были и политические шаги Суслова. Как истинный сталинист, он так и не осудил культ личности. Но десять лет спустя он с такой же истовостью сопротивлялся и принятию решения о политической реабилитации Сталина. А будучи антисемитом, наказывал редакторов, публиковавших антисемитские статьи.
На самом деле все, что делал Суслов, было абсолютно логичным. Просто за той стеной, которой он отделил себя от всего мира, эту логику было очень трудно разглядеть.
"Сказать о нем было нечего"
 |
| Суслов (справа) долго готовился к тому, чтобы стать наставником советской культуры: еще в молодости его несколько раз заставали за чтением (о чем был проинформирован лично Берия). А правую руку Суслову подобрал сам Сталин — ею стал Борис Пономарев (в центре) |
На выбор дальнейшего пути в жизни самое большое влияние оказал его отец. Этот экономически активный крестьянин-неудачник постоянно пытался улучшить материальное положение своей семьи. Но пока он путешествовал за длинным рублем, хлеб насущный добывали его жена и старший сын — Михаил.
Видимо, этот хлеб не был легким. Суслов в молодости болел туберкулезом и из страха перед рецидивом болезни всю оставшуюся жизнь опасался простуды. И именно поэтому носил летом плащ и панически боялся сквозняков.
Видимо, память о финансовых авантюрах отца повлияла на Михаила Суслова, когда он сделал выбор в пользу сугубо экономического вуза — Института народного хозяйства имени Плеханова. Прошлое оказало влияние и на избранный Сусловым способ приработка. Московские студенты тогда зарабатывали разгрузкой вагонов и барж на Москва-реке. Суслов предпочел преподавание в техникумах, где заработок был небольшим, зато стабильным и не связанным с физическим трудом.
Может быть, Суслов так и остался бы преподавателем политэкономии, постепенно продвигаясь в ученых степенях и званиях. Но в политических дискуссиях, которые в то время шли в вузах практически беспрерывно, он неизменно поддерживал родную ему по духу догматическую линию ЦК. И это не осталось незамеченным. В 1931 году из аспирантуры его, как тогда говорили, выдвинули на работу в объединенный госпартконтроль.
Скорее всего, именно тогда и появилась у него черта, о которой мне говорили многие знавшие его люди: он стал совершенно равнодушен к судьбам людей. Когда одним росчерком пера казнишь или милуешь сотни людей, психика неизбежно должна выработать защитный механизм.
Тогда же, в пору работы партийным следователем, у Суслова появилась и еще одна особенность: он считал, что человек говорит правду лишь в разговоре один на один. И в этом случае на просьбы можно откликаться. Об этом писал в мемуарах Андрей Сахаров.
Академик Александр Яковлев, работавший под началом Суслова в 50-70-е годы:
— Он очень внимательно слушал, когда шел разговор с глазу на глаз. Задавал вопросы, и в 99 процентах случаев он прислушивался к тому, что я ему говорил. Когда Егора Яковлева сняли с должности главного редактора журнала "Журналист", встал вопрос о его работе. Я считал его снятие совершенно неоправданным. Инициатором был Устинов. Увидел на обложке журнала репродукции картины Герасимова из Третьяковки. Ну, обнаженная женщина. Но это же не повод обвинять редактора журнала в распространении порнографии! Я пошел к Суслову. Он расспросил о Егоре. И дал согласие на назначение его корреспондентом "Известий".
Можно не сомневаться и в том, что именно пять лет, проведенные в ЦКК-РКИ, сослужили Суслову жизненно важную службу. Участвуя в партчистках, разбирая персональные дела, он должен был убедиться, что предают прежде всего друзья. А любое слово можно поставить человеку в вину. Вскоре у Суслова почти не осталось друзей, а сам он стал крайне немногословным. А если вынуждали к разговору — безостановочно цитировал классиков. Тогда же у него развилось и немалое политическое чутье вкупе с аппаратной ловкостью. В самый канун больших репрессий, в 1936 году, Суслов ушел из госпартконтроля на учебу в Экономический институт красной профессуры. Так что главные волны арестов обошли его стороной. Один из моих университетских преподавателей учился там одновременно с ним. И когда после смерти главного марксиста страны мы стали расспрашивать его о Суслове, он ответил: "Что о нем можно сказать? Только то, что сказать о нем было нечего".
В 1937 году Суслова вновь выдвинули. Впоследствии было много споров, участвовал ли он лично в репрессиях. Парткомиссия Ростовского обкома ВКП(б), которой он тогда руководил, кого-то реабилитировала и восстанавливала в партии, кого-то исключала из рядов за потерю бдительности или связь с врагами, что в большинстве случаев предвещало арест. Как бы то ни было, из этого опыта Суслов извлек для себя два важнейших урока. Во-первых, нельзя сделать врагом народа человека, который неукоснительно выполняет все указания ЦК. И в дальнейшем, работая в Ростове и Ставрополе, Суслов выполнял все приказы Москвы не просто точно, а слепо. А во-вторых, он на собственном примере убедился, что страх является лучшим средством поддержания дисциплины в партии и государстве. Академик Александр Яковлев рассказывал, что веру в это "хранитель партийного огня" сохранил до последних дней жизни.
"Лично т. Суслов работает мало"
 |
| Еще в пору работы партийным следователем у Суслова появилась одна особенность: он считал, что человек говорит правду лишь в разговоре один на один. И в этом случае на просьбы можно откликаться |
После сдачи Ставрополя Суслова вызвали в Москву — в Управление пропаганды ЦК. Сотрудник управления и побочный сын Сталина Константин Кузаков (см. "Власть" #50 от 21.12.1999 года) рассказывал мне, что увидел Суслова в приемной своего начальника: тот сидел белый, как стена, ожидая решения своей участи. Обвиняли его не в том, что город был сдан, а в том, что в то утро краевая газета вышла с передовицей, утверждавшей: враг никогда не войдет в Ворошиловск. "Это была крупная политическая ошибка,— вспоминал Кузаков.— Немцы использовали эту газету в своей пропаганде на всю катушку". Как именно Суслову удалось выкрутиться, неизвестно. Константин Кузаков полагал, что Суслов свалил все на неожиданный прорыв немцев, случившийся в результате предательства карачаевцев. После освобождения края карачаевцы были депортированы. А у Суслова с тех пор на любой случай жизни был готов виновник неудачи. Но главное — Суслов должен был оценить, какие преимущества дает работа на пропагандистском поприще. Ответственности куда меньше, чем у руководителя области, а права, можно сказать, безграничные. И он начал готовить почву для перехода на новую работу.
В 1944 году Суслова назначили руководителем Бюро ЦК ВКП(б) по Литве. Успехов в работе было немного, но и придраться не к чему: Суслов играл привычную роль ретранслятора указаний Кремля.
Ткаченко, комиссар госбезопасности, уполномоченный НКВД-НКГБ СССР, 19 июля 1945 года докладывал Берии:
— Выступления т. Суслова на пленумах и различных совещаниях носят больше наставительный характер. К этим наставлениям и речам местные руководители так уже привыкли, что не обращают на них внимания и выводов для себя не делают... Лично т. Суслов работает мало. Со времени организации бюро ЦК ВКП(б) около половины времени он провел в Москве, в несколько уездов выезжал на 1-2 дня, днем в рабочее время можно часто застать его за чтением художественной литературы, вечерами... на службе бывает редко.
Суслову действительно нужно было срочно восполнить пробелы в знаниях. Современную литературу он знал намного хуже произведений классиков марксизма. А время поджимало. В мае 1945 года умер член политбюро и начальник Главного политического управления Красной Армии Александр Щербаков. Не было секретом и слабое здоровье главного идеолога страны Андрея Жданова. Вот-вот могли открыться вакансии в Управлении пропаганды, и нужно было торопиться.
По слухам, в этот период случилось происшествие, едва не поставившее крест на планах Суслова. Сотрудники госбезопасности, не зная, с кем имеют дело, задержали его жену во время обмена дефицитных продуктов, которыми партия отоваривала Суслова, на вещи, оставшиеся у литовцев со времени недавней независимости. Историю удалось замять, но ни самого Суслова, ни членов его семьи никогда более никто не мог обвинить в каких-либо неблаговидных операциях или получении подарков. Обжегшись на молоке, он дул на воду: сдавал излишки зарплаты в парткассу и годами ходил в одной и той же одежде.
Александр Яковлев:
— В мою бытность Суслова никто ни разу не уличил в получении подношений. Никому в голову не приходило идти к нему с подарками. Книжку ему автор еще мог прислать. Это он еще принимал. Но ничего другого, избави Бог. Прогонит с работы.
"Самый марксистски подготовленный человек"
 |
| Суслов (второй слева) был очень самостоятельным в принятии решений. Он объявлял: "Решать будем так!" Когда некоторые хитрецы говорили, что другое решение согласовано с Брежневым, отмахивался и отвечал: "Я договорюсь" |
В 1948 году Бориса Пономарева (впоследствии академика и секретаря ЦК КПСС) назначили заместителем заведующего международным отделом ЦК. После этого Суслов неожиданно изменил отношение к нему.
Борис Пономарев:
— Он пригласил меня пройти вместе с ним в другой корпус. Там показал свой кабинет заведующего отделом и сказал: "Занимайте этот кабинет и работайте". "А как же вы?" — спрашиваю. "У меня есть еще кабинет как у секретаря ЦК". Вся встреча проходила в удивительно дружественной обстановке. Мне до этого дня никогда не приходилось видеть его столь любезным и доброжелательным. Я все гадал: почему? А через некоторое время мне рассказали следующее. На заседании политбюро Сталин будто бы спросил у Жданова: "Вы знаете, кто такой Пономарев? Я прочитал на днях его статью в 'Правде'. Хорошая статья. Таких работников нам нужно брать ближе к руководству партии".
В этот период Суслов упорно зарабатывал репутацию незаменимого работника. Кроме руководства пропагандой и иностранными делами партии, он взял на себя редактирование "Правды". Как рассказывал тот же академик Пономарев, Суслов, несмотря на огромную загрузку, "ежедневно сам, никому не перепоручая, редактировал крупнейшую газету страны". Вряд ли стоит говорить о том, что газета при этом стала одной из самых тошнотворных в мире.
Его авторитет в партаппарате значительно вырос. И продолжал расти после смерти Сталина, когда к власти пришел Хрущев,— хотя для того, чтобы удержаться на посту, ему приходилось угодничать и лебезить перед Хрущевым.
Борис Пономарев:
— В партаппарате Суслова считали самым марксистски подготовленным человеком. К тому же за ним не числилось таких грехов, как у других, ни в тридцатые, ни в более поздние годы. Он не занимался ни сельским хозяйством, в котором постоянно случались неурядицы, ни хрущевскими реформами экономики. А вредило ему то, что он никогда не выступал против подобных мероприятий.
Поэтому, когда начались закулисные разговоры о смещении Хрущева, среди кандидатур на пост первого секретаря ЦК упоминалось имя Суслова. Именно тогда Суслов принял самое верное решение в жизни: он сказал, что первым должен стать Брежнев. Отдав внешние атрибуты власти, он получил громадную, почти ничем не ограниченную власть над партийным аппаратом.
"Решения ЦК — это святое"
 |
| "Когда Суслов был в отъезде, за него секретариаты вел Андрей Павлович Кириленко (справа). Так Суслов, возвращаясь, первым делом отменял скопом все его решения" |
Александр Яковлев:
— Власть у него была несусветная. На политбюро ходили как на праздник. Там ничего не случалось: хихоньки и хахоньки, Брежнева заведут, и он давай про молодость и про охоту рассказывать. А на секретариатах Суслов обрывал любого, кто на миллиметр отклонялся в сторону от темы: "Вы по существу докладывайте, товарищ". Когда Суслов был в отъезде, за него секретариаты вел Андрей Павлович Кириленко. Так Суслов, возвращаясь, первым делом отменял скопом все решения, принятые без него. Он был очень самостоятельным в принятии решений на секретариате. Ни с кем не советуясь, объявлял: "Решать будем так!" Когда некоторые хитрецы говорили, что другое решение согласовано с Брежневым, отмахивался и отвечал: "Я договорюсь". А боялись его прежде всего потому, что кадровые решения он принимал очень резко. Он как-то смотрел по телевизору хоккей и увидел, что команде-победительнице вручили в награду телевизор. На другой день был снят с работы директор телевизионного завода. Суслов спросил: "Он что, свой собственный телевизор отдал?" И все.
Именно почти животным страхом перед Сусловым объяснялась ежеутренне повторявшаяся на правительственной Рублевке картина. Машина Суслова с черепашьей скоростью двигалась по шоссе, а за ней ползла кавалькада "членовозов" чиновников всех рангов. Обогнать Суслова мог только Брежнев.
Суслов старался поддерживать дисциплину в партии всеми возможными способами.
Александр Яковлев:
— Звонит мне как-то Московский, главный редактор "Советской России", и говорит: "Собираюсь о бардах статью напечатать. Разлагают молодежь, сеют мелкобуржуазные настроения. Высоцкий тот же". Меня это насторожило. "Пришлите,— говорю,— мне эту статью". Прочитал. Хулиганская статья. Звоню Московскому: "Нет, я вам не советую ее печатать. Вы орган ЦК КПСС. Пусть какая-нибудь 'Культура' или журнал какой-нибудь в порядке дискуссии этими вопросами занимаются. Несолидно партийной газете заниматься бардами". Через четыре дня статья публикуется. Ну, меня тут завело. Пишу записку. Оказывается, Московский после разговора со мной, исполняющим обязанности заведующего отделом пропаганды ЦК, позвонил в больницу моему заместителю Дмитруку и согласовал вопрос с ним. Суслов, узнав об этом, выносит вопрос на секретариат. На заседании его все тянули к содержанию статьи. А он отмахивался, хотя, я уверен, был согласен с ней на сто процентов. "Товарищ Дмитрук, где вы находились?". Тот отвечает: "В больнице". "Так почему вы вместо того, чтобы лечиться, руководили отделом? — спрашивает Суслов. — У нас есть кому руководить отделом. Нет, вам нельзя в ЦК работать". Переходит к Московскому: "Вам, товарищ Московский, руководитель отдела не советовал печатать эту статью? Это что же за понимание партийной дисциплины?" И закатил лекцию о ленинских нормах партийной дисциплины. А через месяц освободили от работы и Московского.
Так же ревностно Суслов следил и за тем, чтобы решения ЦК всегда исполнялись. И именно по этой причине он, категорически не согласный с решениями XX съезда о культе личности, возражал против политической реабилитации Сталина. Раз решение принято, менять его нельзя. Это подрывает авторитет партии. На этой сусловской струне можно было иногда и сыграть.
Александр Яковлев:
— В журнале "Октябрь", который редактировал писатель Всеволод Кочетов, появилась жутко антисемитская статья. Я решил написать об этом записку Суслову. Причем о нарушении решения ЦК от 1932 года, когда был осужден инженер Махаев, выступавший с антисемитских позиций. Суслов вынес вопрос на секретариат. Ясно было, что он сам был антисемитом, что он был на стороне Кочетова. Но решения ЦК — это святое. Поначалу Кочетов вел себя на секретариате очень нагло. Говорил, что отдел пропаганды ЦК очень слабый, что нужно укреплять его кадры. А потом сообразил, куда дует ветер, и начал оправдываться: "Да меня не было тогда, когда подписывался этот номер, Михаил Андреевич". А на другой день Кочетов пришел ко мне в кабинет извиняться. Мягкий, доброжелательный, начал рассказывать, как любит меня.
И совершенно жестко Суслов пресекал попытки любых ведомств брать на себя функции ЦК.
Александр Яковлев:
— Когда из Канады в мою бытность послом выдворили советских шпионов, Андропов вынес вопрос обо мне на политбюро. Встал и начал говорить о том, что громкое выдворение произошло по моей вине, из-за моих слабых контактов с канадским руководством. И что нужно решать кадровый вопрос — отзывать меня. Вдруг Суслов говорит: "Товарища Яковлева не КГБ назначал послом в Канаде". Андропов посерел и сел. Брежнев усмехнулся и сказал: "Переходим к следующему вопросу".
Однако Брежнев время от времени напоминал Суслову, что хозяин в стране все-таки он и что второй секретарь не должен выходить за очерченные для него аппаратные рамки. У Суслова была мечта — превратить ГУМ в выставочный зал, которую он попытался осуществить, пока Брежнев находился в отпуске.
Михаил Смиртюков, бывший управляющий делами Совмина СССР:
— Суслов и говорит на политбюро, что негоже рядом с Мавзолеем торжище держать. Все согласились, решение оформили. Но стукачи везде у нас имелись. В политбюро тем более. Брежневу мгновенно доложили. Когда тот вернулся из отпуска, перед первым же заседанием политбюро говорит: "Вы слышали? Какой-то дурак тут выдумал закрыть ГУМ и открыть там какую-то кунсткамеру". Расселись. Он спрашивает: "Ну что, вопрос по ГУМу решен?" Все, в том числе и Суслов, закивали головами. Проблему без обсуждения закрыли раз и навсегда.
"Смерть Михаила Андреевича была неожиданной"
 |
В январе 1982 года Суслов собрался отдохнуть в санатории.
Борис Пономарев:
— Конечно, годы брали свое, и Михаилу Андреевичу все труднее было работать. Как было положено, он перед отпуском поехал обследоваться в кунцевскую больницу. За пару дней до этого мы побеседовали с ним. Он был в хорошем отпускном настроении. Сказал, что после его возвращения работы у нас прибавится. До сих пор не знаю, что он имел в виду. Чувствовал он себя вполне прилично. Там он отправился на прогулку. Неожиданно почувствовал боли в сердце. Ему становилось все хуже. Он вернулся в свое помещение, где в это время была его дочь Майя. Она бросилась к Михаилу Андреевичу, вызвала врачей. А через три дня его не стало. Очень странно.
Александр Яковлев:
— Смерть Суслова была какой-то очень своевременной. Он очень мешал Андропову, который рвался к власти. Суслов не любил его и никогда бы не допустил избрания Андропова генеральным секретарем. Так что исключать того, что ему помогли умереть, нельзя.
Евгений Чазов:
— Ему было за восемьдесят. Дай Бог столько прожить каждому. Он никогда не хотел ни признавать себя больным, ни принимать лекарства. Он считал, что у него только болит сустав, а на деле была тяжелая стенокардия. Тяжелейшая. У него были очаговые изменения в сердце. Мы придумали, как давать ему сердечные лекарства — в виде мази на болевшую руку. Горбачев — свидетель того, как меня вытаскивали с Северного Кавказа к Суслову. Мы сидели с ним в Железноводске, когда мне позвонили и сказали: "Срочно выезжайте, с Сусловым плохо, чтобы к утру вы были в Москве". То, что у него случилось, могло случиться в любое время.
Однако родные придерживались другого мнения. Принимая соболезнования, дочь Суслова шепнула Борису Пономареву: "Бойтесь врачей!"
ЕВГЕНИЙ ЖИРНОВ
При содействии издательства ВАГРИУС "ВЛАСТЬ" представляет серию исторических материалов в рубрике АРХИВ