Гений своего тела

Специальный корреспондент “КоммерсантъBoscoSport” АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ встретился со спортивной гимнасткой Оксаной Чусовитиной из Узбекистана и, судя по всему, понял, как можно выступать на семи Олимпиадах подряд. Более того, Оксана Чусовитина обещает спецкору “КоммерсантъBoscoSport” выступить на восьмой, в Токио, и взять там золото для Узбекистана.

Мы встретились утром в Олимпийской деревне. Оксана Чусовитина закончила выступать три дня назад, но не уехала: она хотела участвовать в церемонии закрытия Игр. Хотела пройти по стадиону. А я хотел поговорить с ней. В случае с Оксаной Чусовитиной, кажется, остается на первый взгляд развести руками в полном недоумении: нельзя, в самом деле, вообще никак нельзя в 41 год выступать на Олимпиаде и быть по крайней мере не хуже 14-летних.

А ей можно. Она выступает. К тому же, надо помнить, речь же идет, в конце концов, о спортивной гимнастике. О спорте, где старушками считаются не успевшие дотянуть до совершеннолетия.

Да что же с ней такого стряслось?

Не знаю, зачем, идя по Олимпийской деревне на встречу с ней, я зашел в фитнес-центр деревни. Потянуло как-то, что ли, к лучшей жизни. В огромном ангаре на тренажерах одновременно занимались сотни людей телосложения, какое им послал бог и какое они доделали себе сами. Они здесь сами были боги. Крутили педали, делали растяжки, выжимали вес… Нигде в мире я не увидел бы такой концентрации идеальных тел за работой над ними. Здесь, я удивился, было тихо: они все делали молча, и все это была какая-то адская машина по производству мышц.

Столько людей — а было в этом что-то нечеловеческое. Я постоял среди них в каком-то оцепенении, пока меня чуть не убили две тетеньки, практиковавшие среди уходящих в завидную бесконечность рядов велотренажеров, если не ошибаюсь, тхэквондо, и поспешил убраться оттуда. Хотя я понимал, что они не со зла.

Через минуту на скамеечке под солнцем я встретился с Оксаной Чусовитиной: небольшой, даже маленькой женщиной, которую я рискнул бы назвать немолодой. Ей бы, наверное, не уступали место в метро, но и не удивились бы, что эта хрупкая, не побоюсь этого слова, женщина сама его никому не уступает. В ней не было вообще ничего общего с теми людьми, которых я видел только что в фитнес-центре деревни. Сидела, листала странички в телефоне. Что она там могла разглядеть под этим испепеляющим зимним солнцем, сгущающим воздух добела…

Мы пошли с ней и сели в тени, во дворике дома, где живут наши. Понадобилось всего-то два часа, чтобы она рассказала мне все.

И теперь я знаю: мне, может быть, впервые после такого разговора, открылась бездна. Вот именно так все было.

— Скажите для начала,— попросил я ее,— почему вы после лондонской Олимпиады, которая стала шестой для вас, решили ехать в Рио? Зачем, скажите?

А чего было откладывать с такими вопросами?

— Я после Лондона,— объяснила Оксана,— хотела уже, подумывала, что буду заканчивать… Но…

— Наконец-то за все эти годы вы подумали, что, может быть, пора… Но еще не были уверены…

— Да, я подумала: наверное, уже хватит…Потому что у меня в Лондоне была Олимпиада какая-то такая, я не знаю… Я была вся уставшая, я поняла, что я ничего не хочу… Я не хочу выступать, я не хочу выходить на помост… Ну просто вот: я не хо-чу. И я поняла, что это усталость, накопленная не физически, что-то на меня страшно давило… Даже когда выходила в финал на прыжок, я знала, что просто сделаю свои два прыжка, и все. Не было у меня никакого азарта, как до этого или как сейчас, например…

Она вдруг внимательно посмотрела на меня, и я понял, что она ждет вопроса. Ну, я задал его:

— Как сейчас, вы говорите?

— Да, как сейчас! Сейчас — да вы себе просто не представляете!.. И вот я подумала, что это и есть, наверное, все…

— Да, по всем признакам — это все… Дальше лучше не пытаться. Это значит, что завод вдруг закончился.

— Вот, и я так подумала! Я подумала, что закончу наконец… И только дня через два, проснувшись как-то…

— Всего-то! — воскликнул я.

— О, это большой срок! — воскликнула она.— Проснувшись утром, я поняла, что могу еще что-то сделать и что во мне есть эти силы. Просто мне надо вернуться на родину и выступать за Узбекистан, а не за Германию.

— Тут, видимо, мистика какая-то присутствует, да? — я, конечно, не до конца сейчас в такую мистику верил, хотя никогда ничего ведь исключать нельзя…

— Просто не надо тебе проходить эти бесконечные квалификации в своей стране,— доступно объяснила она,— а это намного легче.

То есть ее эти бесконечные квалификации накануне Олимпиады в Лондоне, похоже, и доконали, а не что-нибудь еще, подумал я. Вот что с ней случилось. И никакой мистики или особой чувствительности.

— Я поговорила и с немецкой федерацией, и с узбекской, и везде меня поняли. Конечно, в Узбекистане сказали с радостью: «Возвращайся!» Я ведь за Узбекистан несколько лет выступала…

— А немецкая федерация вряд ли с такой же радостью вам что-нибудь сказала. Вы были ведь по крайней мере ее достопримечательностью.

— Они сказали мне: «Большое спасибо за то, что ты сделала для Германии». А я говорю: «Да это вам такое спасибо… Вы помогли мне вылечить ребенка… Я счастливая теперь по жизни, потому что он жив-здоров, и больше для матери ничего не надо».

— Что же произошло за эти два дня? Просто вы отдохнули?

Я был удивлен, как она отвечала на мои вопросы. Она их очень внимательно слушала, делала небольшую паузу, собираясь с мыслями, а потом подробно и, я бы сказал, терпеливо и при этом быстро, как-то без помарок говорила, иногда закрывая лицо ладонями, словно стесняясь того, что произносит.

А произносить она вскоре начала слова, которых не стоило стесняться, но я понимал, что не каждый человек смог бы их произнести. Но до этого было еще немного времени.

— Не знаю, что-то перевернулось во мне. Не только выспалась. Я очень не люблю что-то не сделать, а потом жалеть об этом. Я всегда говорю себе: если ты в состоянии, то сделай, чтоб никогда не жалеть, что не смогла.

— Ничего себе! — не удержался я.— То есть вы после Лондона решили, что вы еще не все сделали!

— Я скажу больше. Я знаю сейчас, что я могла на этой Олимпиаде сделать большее, но у меня не получилось, потому что это спорт. Но я никогда не падаю духом, у меня есть мечта, к которой я буду идти до конца.

— Какая мечта, можно спросить? — аккуратно спросил я.

— Я мечтаю,— четко сказала она,— завоевать на Олимпийских играх медаль за Узбекистан.

— Ох ты! Вы, значит, в Токио поедете. Но вам хотя бы квалификацию надо пройти. А если вы ее не пройдете?

— Я понимаю,— согласилась Оксана.— Я очень хорошо понимаю. В этом году мне надо было на квалификации делать многоборье, то есть все четыре снаряда, а не только опорный прыжок. Я не делала сложности на других снарядах, я сделала чистенько и стабильно. А в Рио прыгала свои прыжки.

— Я видел это. И видел, как после всех выступлений, перед тем, как наградить победителей, организаторы и зал устроили овацию вам. Этому огромному залу показали сюжет про вас. В нем вы были настоящей мировой легендой спорта. Это было не то что неожиданно. Это было так… У меня самого комок к горлу подкатил. И вы стояли такая простая и, мне казалось, поникшая…

— Я расстроилась, что не очень хорошо прыгнула,— вздохнула Оксана.— И я как-то смущаюсь, когда меня называют легендой. Я просто, может, больше люблю свой вид спорта, чем другие дети…

Я не стал ее переспрашивать, не оговорилась ли она, когда сказала «дети», и не имела ли в виду «люди». По-моему, нет, не оговорилась.

— Или, может, я больше понимаю в этом спорте… Я делаю это с радостью… Ну, может быть, немножко дольше задержалась я в этом виде спорта… Я ничего такого не сделала…

— На сколько Олимпиад дольше вы задержались? На четыре, не меньше?

— Да, так и есть. Я считаю, что на четыре. Но это не мешало здесь делать прыжок на два с половиной сальто вперед. Только я, видимо, не рассчитала силы и немножко перекрутила.

— То есть сил у вас было слишком много на этой Олимпиаде!

— Вот именно так! Вот именно! — обрадовалась Оксана.

— А вы считали когда-нибудь, сколько разных прыжков вы прыгнули за всю жизнь?

Она удивилась:

— Меня никто никогда не спрашивал об этом, а сама я не думала. Но в Рио я хотела показать именно этот прыжок, потому что у него самая сложная базовая оценка, и я была готова к нему! Но не сделала. И вот это меня мучит.

— А не то, что не взяли медаль? Все же, выходя на старт, думают про медаль. Иначе зачем все?

— Я,— с достоинством сказала Оксана,— когда выхожу на помост, никогда не думаю о медали, а думаю о том, что надо сделать все, что тренировала.

Я не верил ей.

— Но в Рио вы же думали про медаль. Про золото, я уверен, думали. Хотя бы во сне ее видели. Я вам не верю!

Я ни на что ее не провоцировал. Я просто не верил.

— Не думала! Я в Токио возьму.

Она, по-моему, сама опешила от того, что сказала.

— Да? — переспросил я.

— Да.

— Я вас ловлю, конечно, на слове, хотя понимаю, что я не первый, кому вы это говорите…

— Я вам это первому сказала. Так будет.

Посмотрим. Недолго осталось, в конце концов.

При этом я сейчас смотрел на нее и думал, что она ведь возьмет. Вот, черт возьми, я полностью верил и доверял ей так, как она сама верила и доверяла тому, что сейчас сказала. Вдруг удивительная сила обнаружилась в этом маленьком человеке. Не кураж какой-то, который вдруг понес ее, а именно сила. И она так чувствовалась в ней. И, может, это была часть той силы, которая выносит ее уже на восьмую Олимпиаду…

— Когда продолжила тренироваться после Лондона,— сказала Оксана,— очень много было скептических голосов: она уже совсем в возрасте, она уже совсем не то…Но когда я приезжала на Азиатские игры или Кубок мира и выигрывала медаль, эти же люди начинали хвалить: «Вот какая молодец, мы за нее всегда болели…» Я не люблю, когда так… И поэтому в последние два года я перестала давать интервью. Мне стало неинтересно. Я не делаю это все для кого-то. Я делаю это для себя. И если я завтра захочу уйти, я встану и уйду.

— В конце концов, у вас есть семья, у вас есть ребенок великолепный…

— И у меня есть все звания и награды, которые могут быть в гимнастике… И мне говорят: «А зачем ты тренируешься?»

— Зачем вы тренируетесь?

— Потому что я делаю это не для кого-то. Делаю для себя. Мне вот именно это нравится. Я ж никому не мешаю.

Можно было бы сейчас сказать ей, что как же не мешает — столько юных гимнасток мечтают попасть на Олимпийские игры, и кому-то из них она ведь переходит дорогу… Но это же было не так: она честно проходит все отборы — и если и правда кому-то мешает, то не больше, чем кто-то мешает ей.

— А все эти умопомрачительные тренировки, особенно перед Олимпиадой?..

— Я сейчас не тренируюсь…— с каким-то даже торжеством сказала Оксана.

— Как, вообще?

— Так изнурительно не тренируюсь. Я тренируюсь часа три в день, не больше.

— И даже здесь, в Рио?

Я не мог поверить. Она была тут такая одна. Я сразу опять вспомнил этот фитнес-центр, угораздило же меня туда зайти…

— Один раз в день по три часа,— подтвердила она.— Мне этого достаточно. И мне в это время нравится что-то пробовать, что-то изучать… Я делаю это только для себя.

Становилось все интересней.

— Ну нельзя спортсмену, если он не хочет, сказать: «Все, хватит»,— продолжила Оксана.

— Бывает же, что говорят. Потому что все равно встает этот вопрос: «Зачем?»

— А мне самой интересно, до какого вот возраста я смогу? Как только я почувствую, что качусь вниз, ну конечно же, сразу прекращу. Я не буду доводить до того, чтобы валяться под снарядом или выходить, вся забинтованная… И что у меня все болит, и я кому-то что-то доказываю… Нет, конечно, нет… Но я же не качусь! У меня на прыжке был такой прилив сил! Я почувствовала такую мощь! Но, наверное, ее оказалось слишком много!.. И я перекрутила… А так-то я посмотрела и поняла, что больше половины гимнасток… это я не хвастаюсь ни в коем случае… выступают хуже, чем я! Почему они могут выступать, а я не могу?! У нас же нет лимита. Меня ж не выгонят из зала?

Похоже, она думала и об этом.

— Мне, между прочим, многие сказали: «Ты не уходи, ты оставайся…»,— продолжила Оксана.

— В том числе и муж, и сын?

Она замялась:

— Муж из любви никогда не скажет «Уходи». Он сам бывший спортсмен, он знает, что мне это нравится.

— И что говорить это бесполезно.

— Конечно. А вот сын… Последние раз пять говорит: «Ну все, мамочка, ты приедешь домой со своей последней Олимпиады... Последней… Да? И мы будем проводить время вместе… Да? Ты же закончила?» Ну, я приеду, поговорю, думаю, он поймет.

— Ему сколько сейчас?

— 17 будет в ноябре.

— Я так понимаю, что многое в вашей жизни из-за него в свое время изменилось, да? — я наконец спросил об этом.

Я же читал, как она сменила гражданство, когда выяснилось, что он болен.

— Не совсем,— сказала она.— Нет. Почему-то СМИ, не разговаривая со мной, говорят, что я вернулась в спорт в свое время из-за Алишера.

То есть она сейчас имела в виду другое.

— А я не уходила никуда. Я порвала ахилл, родила ребенка, но я не говорила, что уйду, я не собиралась. Я приехала с Азиатских игр, где завоевала два золота, два серебра и узнала, что у меня болен ребенок. Ему было два с половиной года. Лейкемия, рак крови. Я ходила в зал, чтобы не сойти с ума. Чтобы не уйти в себя. Чтобы не уткнуться в себя. Там, в зале, ты вынужден, хочешь ты или не хочешь, если залазишь на бревно, из головы у тебя все это убирается, и ты тренируешь бревно или брусья и отвлекаешься. Если бы я постоянно сидела в этой больнице в течение двух лет, я бы точно сошла с ума. И в Германии дети умирают. Я видела таких детей. Это самое тяжелое. Я ходила в зал и тренировалась, тренировалась… А потом с новыми эмоциями приходила в больницу, ребенок это видел и начинал улыбаться.

— Я знаю, вы сменили гражданство и из Узбекистана переехали в Германию именно в этот момент.

— Нужно было 120 тыс. на лечение. Евро. Немцы сказали, что для гражданина Германии лечение может быть бесплатным, там такой социальный пакет, в нем детям лечение бесплатное… Не надо, говорят, ездить на соревнования, ну сколько вы заработаете на этих этапах Кубка мира. Ну да, у нас же не теннис...

— Может, у них корысть была? Хотели приобрести талантливую гимнастку, которая к этому времени в составе сборной СНГ стала олимпийской чемпионкой?

— Думаю, нет. Они мне сразу сказали: «Если ты не сможешь выступать, ничего страшного. Мы просто хотим помочь тебе». И ни разу не сказали: «Ты обязана выступать за нас».

— Они — это кто?

— Это Эберхард Гингер, он сидел в правительстве Германии, он гимнаст сам бывший, и немецкая федерация гимнастики… Нет, они просто помогали.

Какая теперь, в конце концов, разница, что это было. Может, что-то немцы и имели в виду, что предложили поменять гражданство. Но они предлагали спасти ее ребенка. Она не думала ни секунды.

— То есть сына спасали спортивные гимнасты.

— Да! К сожалению, в Узбекистане не было детской онкологии. Да и нет. Конечно, стали говорить, что я бросила тренера, убежала в Германию… Я думала: говорите, что хотите… Сделали все сыну, я ходила в зал, у меня появился даже тренер, она из Белоруссии, Жанна, тоже немка… стала… Потихоньку я поехала на чемпионат мира в Орхус от Германии и там заняла третье место. На чемпионатах Германии стала выступать…

— И как?

— Я всегда была первая.

— В своем прыжке.

— Нет. Я делала тогда многоборье. Была молода! — Оксана смеется, вот что в этом смехе: на самом деле я и сейчас молода, не надо, вот только не надо…

Мы поехали в Пекин, я завоевала серебро на прыжке, поехали на Европу, и я выиграла опорный прыжок…

— Это же сколько вам было?

Она отвечает мгновенно и с вызовом:

— 33.

— Уже тогда возраст был не для спортивной вроде гимнастики.

— Ой, мне тогда казалось, что я такая молодая! — она хохочет.— Такая перспективная!

Тут уж мне тоже становится, конечно, очень смешно. Да, перспективная… 33 года, ребенок болен раком крови, она ездит на Олимпиаду и берет там серебро…Она так просто обо всем этом рассказывала, и как она еще могла об этом рассказать?.. А вот бездна-то понемногу и приоткрывалась. Бездна ее чудовищных переживаний, которые могли, наверное, и должны были сломать ее. Потому что как ты сможешь выигрывать чемпионат Европы, если сутками, без перерыва на сон думаешь только о том, что твой маленький сын болен раком? Никак.

— И закончились очередные соревнования, я пришла в клинику, и случилось такое, что я запомнила на всю свою жизнь. И даже 23 медали Фелпса не сравнятся с тем, что мне сказали. Мне сказали, что мой сын полностью здоров.

Она мяла и комкала в руках большой бумажный стакан, который кто-то оставил на столе до нас, а она его в какой-то момент схватила и стала мять и комкать.

Она рассказывала, как ей теперь стало хорошо, а я думал только о том, как же ей было плохо. Эта женщина прошла путь, достойный настоящей гимнастки.

— Мне сказали, что Алишер чист. Хоть бы я пять золотых медалей привезла — и это ничто по сравнению с тем, что я испытала в этот момент.

— Сколько же лет ушло на эту борьбу? — спросил я.

— Шесть. Был очень тяжелый момент, когда после третьей или четвертой химии он перестал разговаривать, перестал ходить… Я так испугалась. А они сказали, что это нормально. Но это не было нормально. Но он прошел и через это. Он, конечно, не помнит…

— В общем, все стало налаживаться…

— После этого, такая счастливая, поехала в Швейцарию на соревнования и там порвала ахилл второй раз. Только восстановила, делала отмахи в стойку на брусьях и порвала плечо. Два с половиной года я не выступала, я только восстанавливалась, лечилась, опять восстанавливалась, лечилась… И уж я не думала, буду я, не буду прыгать… А потом почувствовала, что небольно! Поговорила с Жанной, говорю, давайте попробуем, а вдруг попаду в немецкую команду… Они там даже не смеялись, им было дико про это слышать. Попала.

— Хотя еще после Пекина, в 33 года, можно было задуматься, не пора ли… А вы вообще решили вернуться, значит, когда другие не возвращаются.

— После Пекина я узнала, что сын здоров. И эта новость была такая, что все остальные мысли были по этому самому… Параллельно стало все.

— А вам врачи говорили когда-нибудь, что с вашим организмом такого, что он вообще не стареет?

— Нет, никогда…— она задумалась.— Я даже массаж не люблю делать. Я люблю ходить в сауну.

— Послушайте, все у вас не так!

— Знаете, я даже когда в гимнастику пришла в восемь лет, то год занималась мужской гимнастикой! Я не хотела к девочкам идти!..

Это был уже перебор. Сознание мое было уже на пределе. Это уж было слишком для меня. И ведь все это была очень простая правда.

— Брат мой в Ташкенте ходил на гимнастику, и я с ним. Я на кольцах выступала на соревнованиях с мальчиками. Мне говорили: «Вон туда тебе, к девочкам… Бревно там…» Я говорю: «Мне не нужно бревно…» А больше всего мне вот что нравилось, это вообще самое любимое мое было, я бежала на него… Это на перекладине. Когда в лямке… Руки ж не отрываются от перекладины в лямке… И когда меня большими оборотами крутили, мне казалось, что это самая лучшая карусель, которая только есть в жизни!.. Я в семье самая младшая, меня все любили, и я всегда делала все, что я хотела!..

— И даже в сборной Советского Союза? Я знаю, вы же жили на озере Круглом, на том самом…

— Нет, я там не делала то, что хотела!.. Там все было по-другому, вы правы! Самое страшное там было упасть. Все! Остальное было не страшно!

— Почему же это было так страшно? Из-за опасности травмы?

— Это ужасный страх, что тебя поругают. Мы были дети. Это был наш детский страх.

— Может, в этом и состояла особая сила советской гимнастики? И ее главный страшный секрет? В том, что вы жили в таком страхе. И поэтому не падали.

— А ведь меня это озеро Круглое закалило очень хорошо. 30 человек, одинаково готовые. Приходилось сражаться и выживать. На соревнования попадали единицы. Но мы знали, что если мы попадем в команду на Олимпиаду, то мы будем олимпийскими чемпионами. Потому что мы были сильнее.

А она сильнее и осталась.

— А вы себя сейчас на сколько чувствуете?

— Честно скажу: лет на 20!

— Ой! 20-летний возраст — очень опасный для девушки. Столько всего можно натворить…

— Но мозг-то у меня постарше!.. И все старше и старше! А я все моложе и моложе!

Мы встретимся с ней через четыре года в Токио. Я пойду на соревнования по спортивной гимнастике, и эта никакая не женщина, потому что она сейчас мне искренне не казалась уже женщиной, перед которой не нужно вставать в метро, чтобы уступать место… Так вот эта девушка, которая возьмет золото Олимпиады в Токио,— гений. Гений своего тела. Судьбы своей. Гений своих чувств.

И чистой красоты, конечно.

Она в 45 лет выиграет олимпийское золото в Токио для себя.

Но и для меня тоже.

Андрей Колесников, Рио-де-Жанейро