Специальный корреспондент «КоммерсантъBoscoSport» АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ в последний день Олимпиады говорит с борцами, которые взяли последнее для России олимпийское золото, о том, за кого они тут мстили, а потом провожает олимпийскую сборную России на стадион Maracana и в автобусе становится свидетелем торжества девичьей красоты и силы — и не в силах расстаться с ними, а приходится.
Фото: Коммерсантъ / Мария Плотникова / купить фото
Фото: РИА Новости
Олимпийцы готовились ехать на церемонию закрытия Игр и собирались во дворе своего дома в Олимпийской деревне. Здесь было много тех, про кого я писал все эти дни. Мне казалось, что, может, все. Пловчиха Юлия Ефимова со странной застенчивостью (видимо, понимала, что она идет ей даже больше всего остального) рассказала, что на самом деле не летит в США, как начали писать все, кто хотел подчеркнуть природную непатриотичность этой неземной красоты девушки (а разве такая красота может быть непатриотичной, она же просто не только нам принадлежит…), а летит в Москву на несколько дней, потому что все-таки соскучилась, и из Рио до Москвы, видимо, ближе, чем из Лос-Анджелеса (хотя по километрам столько же).
Маргарита Мамун, олимпийская чемпионка по художественной гимнастике, ни на секунду не расставалась с молодым человеком, высоким и можно было бы сказать — стройным, но пойди и найди тут, среди этих людей, нестройных (о спортивных функционерах — не сейчас, а скорее всего никогда…). Но высоким он был точно, и это отличало его хотя бы от некоторых здесь…
Волейболистов, кстати, тут не было. Они утром проиграли матч за бронзу, и так, что глаза бы не видели, было видно, что старались, но просто не смогли прыгнуть выше головы в прямом, конечно, смысле слова и заняли свое четвертое место, и я думаю, не было силы, которая могла бы их заставить после этого показаться на церемонии закрытия (а ведь они при всем желании не смогли бы остаться на ней незамеченными…).
И я понял, что все будет иначе, чем три недели назад, на церемонии открытия, в тот момент, когда вдруг услышал музыку. «Как же я давно эту ночь жду!..» — раздавалось из рюкзака, по-моему, одной из «художниц», тоже олимпийской чемпионки. Не так уж часто они ходят на церемонию закрытия, да просто редко, а тут пришли просто все, и теперь держались вместе с примкнувшими к ним синхронистками (разве могли они родство своих душ не обнаружить в себе в нужный момент?..), и теперь, уже перед автобусами, которые должны были отвезти нас на стадион Maracana, не способны были просто стоять на месте и дожидаться, пока откроют двери (а именно такая участь была уготована нам на ближайшие полчаса), и танцевали тут, на чудовищном каком-то ветру, который срывал и уносил все, что плохо лежало, и просто зачищал-таки Олимпийскую деревню в ее последний день. А как танцуют олимпийские чемпионки по художественной гимнастике под песню «И если ты обычный парень, тебе не светят никогда, такие девушки, как звезды, такие звезды, как она!» — это можно себе представить или, вернее, нельзя. Но без напряжения, без напряжения они это делали, а с удовольствием или даже, по-моему, с наслаждением.
И я уже слышал, что из кого-то рвется неклассический и очень логичный припев: «Такие звезды, как мы!..» И хором!..
Такие звезды, как Маргарита Мамун, светили, впрочем, этому длинному парню, кроме которого эта девушка никого тут не замечала. Вообще никого. Это, знаете, самое начало любви, его ни с чем не спутаешь, это когда люди просто не могут оторваться друг от друга, совсем не могут, но я не скажу больше ни слова об этом и не скажу, кто это такой, хотя я, конечно, не могу не знать этого, а вот не скажу, потому что это не моя тайна…
И вообще я пока не про это хотел сказать. Хотел сказать, что за три часа до этого в этот последний день Олимпиады я шел по опустевшей арене Carioca 2. Олимпиада заканчивалась, и полтора часа назад здесь прошла последняя схватка вольных борцов (конечно, а не борцов-вольников), и победил Сослан Рамонов, и так, что смотреть на это можно и нужно было как на произведение искусства, забыв о счете,— собственно говоря, так, как я на это и смотрел. Так редко так побеждают, тем более на Олимпиадах, где главное — победа, а не участие (и если не верите, спросите любого из тех, кто в них побеждает, а не участвует), а она бывает такой, что тут уж не до красоты (я не про «художниц» и синхронисток, конечно), а живым бы уйти.
И вот он выиграл, и разошлись уже все, кто пришел — зрители, журналисты, волонтеры почти все ушли, ведь что им тут делать — соревнования-то посмотрели, а именно в этом они, по-моему, видели свою главную задачу все эти дни, и единственную свою задачу на все эти дни.
Но в тренировочном зале этой опустевшей арены Carioca 2, по всем признакам подчеркивающей не такой уж желательный, как я сейчас в себе уже чувствовал это, финиш Олимпиады (и трибуны казались уже не просто трибунами, а пронзительно пустыми трибунами, и все остальное тут, вплоть до сваленных к кучу турникетов в микс-зоне, ходи, журналист, кто хочешь куда хочешь, подчеркивало неминуемое расставание с этим городом, к которому было столько претензий все эти дни, но только не сейчас), я увидел вдруг человек 25 наших.
Разве я ожидал их тут встретить? Да тут были все: и главный тренер нашей сборной легендарный Дзамболат Тедеев, и борцы, и тренеры, и массажисты, врачи…
Я почему-то очень сильно обрадовался. То есть понятно почему: наши и все такое… Но к этому добавлялся еще этот финиш Олимпиады и все такое, и особенно остро чувствовалось все с ней связанное, а тут еще такая победа в последний день, и последняя медаль сборной России, и общий, без преувеличения, триумф с четвертым местом в общем медальном зачете…
Ведь если представлять себе, как все это тут происходило, на каких нервах, и какими измученными на самом-то деле приехали в Рио наши спортсмены (что бы они ни говорили, но ведь это они именно и говорили, особенно не для печати) — измученными всей этой душившей, а не поддушивавшей их неопределенностью, с которой эти ежедневные десятичасовые тренировки казались делом не то что необязательным, а вообще ненужным, потому что все равно, скорее всего, не пустят на Игры, потому что ведь не пустили же легкоатлетов, а почему тогда со всей сборной так не поступят, обязательно поступят… Они все равно тренировались, но с этими мыслями это были совсем другие тренировки («Нет, голову не включали, конечно, голова другим была занята…» — слишком многие рассказывали мне примерно одно и то же).
И все равно в нужный момент они включили то, что надо, и привезут теперь все эти 19 золотых, 18 серебряных и 19 бронзовых в Москву, и в каком-то смысле это без преувеличения исторический момент в российском спорте, и даже не в каком-то, а просто исторический момент — то же самое четвертое место, какое было у нас в Лондоне, когда у нас все хорошо было с миром. И вот это следует назвать так, как оно и есть, то есть русским характером.
А то некоторые считают, что у нас медалей было поменьше, чем обычно, так что не иначе это провал. Или что истина посередине… А нет, истина была вот здесь, в Carioca-2, в тренировочном зале, где я сейчас застал чуть не всю нашу сборную по вольной борьбе… И в этой истине еще предстояло убедиться.
И я подошел к Тедееву и спросил, почему они все здесь, и услышал ожидаемый ответ: ждут Сослана Рамонова, пока тот пройдет допинг-контроль. Вся сборная и ждет.
Честно говоря, я понимал, что это так и есть, но все равно я испытывал сильные чувства, дело в том, что я за эти дни тоже провел много времени около разных комнат допинг-контроля и видел, что почти никогда не только команда не ждет спортсмена, а и личный тренер не всегда, не то что главный. А одного в самом начале, например, вообще никто не ждал, и спортивную гимнастку одну тоже, и синхронистку… Они побеждали, и до них после этого не было никому особенного дела, то есть, наоборот, у всех появлялись сразу какие-то дела…
И я первый раз видел, чтобы такое количество людей в сидячем, лежачем и полулежачем положении ждали, чтобы пописал тот, который сегодня в полный рост стоял на пьедестале и в честь него наш гимн играл.
— Мы всегда так последнюю медаль приносили,— сказал Тедеев, когда я спросил его.— И в Лондоне, и в Пекине, и в Афинах же то же самое было… И большую жирную точку мы сегодня поставили. Независимо от того, что со всех сторон нас пытались давить… И на сборы приезжали к нам каждую неделю! Каждый день брали этот допинг! Каждый день! Спокойно подготовиться не давали… Последние два месяца это было… Поэтому на ребятах, которые психологически очень сильны не были, это отразилось… К сожалению…
Дзамболат Тедеев — сильный человек, и это признание ему, наверное, не очень легко далось, и в другой обстановке вообще, наверное, не далось бы, но тут, в последний день, когда все уж было кончено, он говорил об этом — я имею в виду, о том, конечно, что есть у него ребята, которые не так уж психологически сильны. Ведь глядя на них, обо всем можно думать, но только не об этом.
— Вот Болтукаев…— продолжал тренер.— Он был готов, все… Я его в такой форме не видел… Махов, он трехкратный чемпион мира, до конца 20 секунд остается, и проигрывает… Такого раньше не было, не могло просто быть… Вчера мы не спали, все это обсуждали… Гедуев тоже… Когда у нас золотую медаль забрали, когда у него рассечение… Забрали золотую медаль, потому что там… там…— он опять начал это переживать и глотал слова, не мог закончить.— Была победа!.. Спорт, к сожалению, знаете… Она такая… Если бы этого прессинга не было, я на 100% уверен, мы бы лучше выступили… Не все оказались готовы, кто же знал…
— Хотя ваших ребят ведь не надо было мотивировать, как тех девушек из борьбы, серебряных призерок, про которых потом Михаил Мамиашвили выражался…
— Но с другой стороны, ну слушай, мы на первом месте сегодня! — Тедеев, может, ожидал, что я сам это скажу, но не дождался, а справедливость все равно должна была ведь восторжествовать.— Но мы привыкли: на чемпионатах мира, на Олимпийских играх — четыре золотые, три золотые… В Лондоне была одна золотая, потому что накануне меня сняли, за три месяца…
Он очень просто это сказал, ну и что, это же общее место, это и так всем понятно, кто связан с борьбой, он просто сказал об этом к слову…
— Вы же на третьей Олимпиаде уже как главный тренер. Это, наверное, самая тяжелая для вас Олимпиада? — спросил я, не подумав.
Я не угадал.
— Если вы помните, раньше во время Олимпиад все войны прекращались, а 08.08.08 помните?..
Да как же мне не помнить свой день рождения в Пекине?
— Так наоборот, в этот день войну развязали в Южной Осетии. Я сам из Южной Осетии… У меня там мать, отец, братья… Мои дети там в подвалах сидели, когда бомбардировки были… Переживали страшно, то, се… А в Пекине каждый тоже жертвовал собой. Так наоборот, мы тогда взяли три золота, одно серебро и три бронзы. Потом поехали в Южную Осетию сразу, как только вернулись, все ребята… И президент федерации Мамиашвили поехал, независимо от того, что он же грузин… По большому счету меняется мир…— стал рассуждать главный тренер сборной России по вольной борьбе.— Мы не можем сказать, спорт — это не политика и что политика — это не спорт. Нет, спорт — это уже конкретно политика… Изначально были санкции из-за Крыма, потом спорт, допинг, WADA, то, се… Слушайте, если даже та же Исинбаева, которая никогда не была нигде замешана, чего ради не должна была выступать?! Другой вопрос: если кто замешан, наказывайте! А почему, грубо говоря, если я не совершал, почему я должен отсидеть за кого-то?!
Ну вот и все. Вот и выговорился человек.
Но он не выговорился:
— Почему я должен сидеть за преступление, которого не совершил? Но я не об этом! Каждая федерация должна плотно контачить со своей международной федерацией, как наша. А я сегодня убежден, что многие федерации российские не контачат со своими международными! Над этим надо работать! Это же отражается! И на страну, на престиж… А мы все вместе… У нас что делить, в нашей сборной?.. У нас же не «Газпром», не «Роснефть»… Пока наш президент Мамиашвили… нет, не Мамиашвили, а Владимир Владимирович Путин к нам хорошо относится, практически всех нас поименно знает, все хорошо будет…
— На закрытие Олимпиады вы, наверное, уже не успеете? — поинтересовался я.
— Уже практически восемь месяцев мы в тюрьме,— сообщил мне Тедеев.
Аналогии не давали ему покоя.
— Ни семьи не видим, ничего… Хочется просто пойти город посмотреть… Хотя бы последний день, знаешь…Мы уже устали так психологически… Для нас Олимпиада — это просто ковер, и все. А закрытие — это для туристов, пускай посмотрят…
— Нет, там пойдут такие люди, которые не хуже вас,— попробовал я разубедить его.— Олимпийские чемпионы.
Но его не надо было разубеждать: то, на чем он стоял, ковало эти победы на ковре.
— Ой, слушай! — воскликнул он.— У нас своих олимпийских чемпионов хватает! И вот этот олимпийский чемпион…— он показал рукой себе за спину,— а вот он трехкратный олимпийский чемпион лежит… Просто они все рядом, с нами вот эту победу разделяют…
— Говорят, вы жестко с ними…
— Меня почему-то называют Пиночетом они…
— Чего вдруг…— я знал, конечно, как его называют.
И что другого такого человека, с кем они все так считаются, нет у всех этих людей.
— Нет, ну я никогда себе лишнего не позволял и людей не оскорблял в любых ситуациях…— вздохнул тренер.— Я просто требую от спортсмена то, что есть сегодня по плану. Не могу и себе позволить опоздать хоть на минуту…
— И их отпустить во время соборов на Ураза-байрам.
— Нет, какое отпустить!!! Я им сам бычка зарезал, сказал: «Ураза-байрам будет вот здесь…» Все отметили, никакой Ураза-байрам дома… Нам надо готовиться к Олимпиаде…
— Вы что Сослану сказали-то, когда он выиграл? Не ругали хоть?..
— Я сам, честно скажу, прослезился… Говорить даже не мог… Даже мне сейчас тяжело…
Я увидел слезы на его лице, и это было неожиданно, но я бы не сказал, что очень. Такой человек мог себе это позволить. Борцы эти, именно эти борцы, и тренеры их, и даже массажисты — это дети больше, чем кто-нибудь другой, и даже чем сами дети…
— Это такая радость и счастье… С олимпийским чемпионом Лондона он в финале боролся. Он в финале тогда выиграл, азербайджанец этот, у нашего двукратного тоже чемпиона мира Бесика Кудухова, царство небесное, его в живых уже нету… В автокатастрофе он погиб трагически. И они были очень близкими друзьями с Сосланом. И когда здесь настраивались, я говорю Сослану: «Слушай, надо отомстить за Лондон, что он у Бесика выиграл». И он говорит: «Дзамболат, я все сделаю, я его…» И вот он…
Тедеев не мог больше говорить какое-то время, справился потом с комком, который стоял в горле, продолжил:
— И вот выиграл. Этого же никто не знает!.. Это я просто вам сказал, потому что вы сюда пришли, сидите с нами… Так что это двойная радость была… Так что вот почему он плакал… На колени встал и плакал после боя — это из-за этого. Он православный, он не молился, он плакал.
— Почему вы не расходитесь сейчас? — спросил я.
Ответ на этот вопрос я уж точно знал, но хотел услышать ответ от него.
— А после допинга ждем Сослана.
— А что-то не все обычно ждут.
— Путин как говорит: «Своих не бросаем». Мы своих не бросаем.
Даже в такой трудной ситуации, как этот допинг-контроль. Тем более в такой трудной ситуации.
— Не все? — переспросил он.— Потому что они знаешь кто после этого?!
И он сказал, кто они. И вы знаете, что именно он сказал.
— Если ты сегодня,— продолжил Дзамболат Тедеев,— отвечаешь за команду, ты должен последним покидать корабль! Неужели у тебя понятий нету… Или ты в доме никогда не воспитывался?.. Если уважения к младшим не будет, к старшим тоже уважения не будет, как можно этого не понимать?.. И все! Вся команда здесь. Мы люди не гордые, за €250 тыс. шампанское не пьем…
— А могли бы…
— Могли бы,— согласился он,— но позволить себе не можем, потому что зарплаты нету такой… Сколько получает главный тренер, знаешь ты? 70 тыс. рублей.
— Не может быть,— сказал я.
— Да. А как не получает? Получает. А футболисты сколько получают? Миллионеры фиговы. Не могут один мяч раскидать… Нет, мы, конечно, выживаем, волка ноги кормят, такие люди, как мы, не могут быть не востребованы… Но если твой профессиональный труд так ценят, то сам понимаешь… А как Гедуев боролся? Как на войне. Когда у него рассеченная бровь была… Мы воюем с ними… И тот же американец нас засудил, потому что за выход в финал Гедуев выгнал американца. И они так и отомстили. Везде надо ухо востро держать… А руку на пульсе… Как еще?
Только бы он никуда не делся из сборной теперь, этот человек. Разве с таким пропадешь?
— Вы тоже не пойдете на закрытие? — спрашивал я минут через десять у президента федерации Михаила Мамиашвили.
— Мыслей нет других, как только в баню пойти, с веником, и все,— сообщил он.— Немного все-таки выдохся к концу Олимпиады…
— А что вы на этих девушек, которые серебро выиграли, так резко?..— спросил я.
— А я могу сказать, что не надо людям голову забивать! — опять взъелся он.
И никогда, видимо, не успокоится.
— Не надо,— воскликнул,— свою слабость, свою бездарность, неумение собраться, равнодушие свое не надо переквалифицировать в то, что «а я не смогла»! Я таких слов не знаю. Приехали гандболистки, и вот вам чудо, которое девочки и тренер сделали друг для друга. Какая поддержка друг друга! Сколько желания побеждать! Да они могли и проиграть, и у кого язык повернулся бы в их адрес хоть что-то нелицеприятное сказать. Они выложились! Потому есть тренер, который смог их увлечь, и они пошли за ним! И какие бы он слова ей в раздевалке ни сказал, она в New-York Times не побежит! Не побежит в New-York Times! Ну это разговор в раздевалке!.. В обычной жизни могут быть совсем другие акценты, совсем другие эпитеты… А это разговор в раз-де-вал-ке! То, что там произносится, это совсем другая жизнь! Там и время по-другому идет!
— Не жалеете, вижу, что сказали тогда все это?
— Да я готов перед всеми женщинами мира извиниться, за жесткость свою извиниться, вопросов нет. Я умею это делать. Я умею признавать свои слабости, я их знаю… Но никто меня не убедит в том, что есть прощение равнодушию и слабости. А за тобой — флаг твоей страны, которой нужны сейчас как никогда, может, даже не медали, а твои горящие глаза, желание победить…
— Конечно, кто упрекнет Гедуева за серебро…— поучаствовал я.
— Конечно!!! Только, обнять, только обнять… Мужчина, сражался, бился…
Через несколько минут из комнаты допинг-контроля вышел Сослан Рамонов. Был он какой-то легкий, нисколько казался не уставшим. Сразу сказал, что Бесику Кудухову победу посвящает. Но без надрыва.
— Четыре года назад он встречался с этим же парнем в Лондоне,— сказал Сослан.— Он тогда проиграл. А потом умер. Слава богу, что у меня сегодня получилось вернуть… Не знаю, как это еще назвать, но эта победа посвящается ему… Он помогал мне, когда я был маленьким… Всегда был рядом… И очень много в меня вложил… Думаю, видел там, с небес… Наверное, с закрытыми глазами мог бы выиграть сегодня, знаешь…
Ему очень хотелось есть. Он голодал перед схваткой:
— Кушать хочется, воды хочется, энергии нету… Это очень тяжело — неделю так голодать… И я очень хочу домой, к семье, во Владикавказ. Там ждут меня мама, папа, братья, сестры, жена и моя десятимесячная дочка Аминочка…— Вот только тут он наконец прослезился.— Она такая маленькая еще, там смешно ползает и ходит, вы не представляете!..
Но ведь этого никто больше и не должен представлять.
Потом его увидели все эти люди в тренировочном зале и качали, он подлетал так высоко, что мне было даже не по себе, и ему тоже, но от счастья, думаю. Все, теперь он был один из них.
В Олимпийском парке люди еще собирались на баскетбол, американцы должны были еще выиграть самое последнее золото Олимпиады, а в Олимпийской деревне спортсмены уже садились в автобусы, и я понимал, что лучше сесть в тот, где поедут с музыкой. И я не ошибся.
Уже через минуту он разрывался от хора синхронисток и «художниц»:
— Не стоит им дарить свою любовь!..
Песни, которые записала одна из них на телефон и выводила теперь через увесистый динамик, который она держала в руках, были все на русском и почти все — советские.
— Старшему поколению понравится…— сказала она, посмотрев, по-моему, на меня…
На самом деле им самим нравилось гораздо больше.
— Я уеду жить в Лондон!..— пели они громко и, между прочим, так же, как танцевали и, так сказать, ныряли, то есть, мягко говоря, профессионально.
И все время хохотали, так что автобус был просто переполнен этим их настроением, оно бушевало здесь, это какое-то просто счастье было, и я вспомнил, как мы ехали в таком же автобусе на открытие три недели назад со стрелками… Нет, лучше не думать об этом… Страшный ливень был снаружи, буря продолжала подчищать город, а здесь происходило прощание с Олимпиадой, и не было оно, между прочим, однозначно захватывающе веселым, иначе бы не грустила Маша Шурочкина, которая пишет стихи в инстаграме, но про Олимпиаду они у нее пока не сложились, потому что требуют особой сосредоточенности, вот они на днях уже поедут на сборы во Францию, там будет возможность уединиться, там маленькие городки и есть тишина…
— Так странно,— говорила мне Маша,— всего-то неделю здесь, а такая вечность прошла… Я думала, это никогда не кончится… Вы не знаете, это правда, всегда так быстро все кончается?
Мне кажется, я ее разубедил…
— А это для Ксюши! — сообщила одна из художниц и поставила:
— Ксюша, Ксюша, Ксюша, юбочка из плюша… И ни с кем сегодня не гуляй…
Темы становились острее.
— Улыбайся! И отдайся!!! — они смеялись взахлеб и были так прекрасны.
И уговаривать им друг дружку было, возможно, бессмысленно.
И не было ли это, черт возьми, обращено к Маргарите Мамун, которая там, на заднем сиденье со своим молодым человеком…
— Выпьем за любовь!!!
Если бы у них было, они бы сейчас выпили, а так — просто пели, но трезвыми не были, нет, это точно.
То, что сейчас происходило с ними, бывает один раз в жизни, точно — один раз, и вот он, этот раз происходил сейчас, и не только с ними, и со мной тоже, и я, в отличие от них, кажется, слишком хорошо это понимал…
— Я был на дне…— поставила новую песню «художница».— Я был на дне…
И одна из синхронисток крикнула:
— Точно!
— Мир не тот, совсем не тот… И ты не грусти, ты зря не грусти…
Да кто же тут грустил? Да все и грустили понемногу так же, как безудержно веселились.
И тут зазвучало, видимо, главное:
— Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз!..
Это были ведь те самые треки, которые эти юные создания ставят себе в паузах между тренировками, они же ничего не выбирали специально для закрытия, взяли с собой что было… Вот чем они на самом деле вдохновляются, а главное — побеждают так, что ни у кого никаких шансов вообще нет…
— Два кусочека колбаски у тебя лежали на столе…— и этим тоже вдохновлялись они.— Поверь в мечту, поверь в мечту, поверь в мечту скорей… Небо поможет нам!..
Я думал, их хватит минут на десять, и завод этот закончится, просто не сможет не иссякнуть, а мы ехали уже минут сорок, и они только, кажется, начинали…
Потом одна из них что-то сказала, что-то тревожное, потому все сразу замолчали, и другая пошла к водителю что-то выяснять, оказывается — чтобы тот срочно остановил автобус.
Я понимал, что это невозможно, потому что идет колонна на олимпийский стадион, он даже притормозить не сможет…
— Никак…— слышал я через минуту,— он никак не может…
— Тогда я просто выскочу, потому что больше не могу…
— Да мы же недавно сели, что же ты?..
— Да я не хотела…
Я наконец-то понял, в чем дело и сначала успокоился было, а потом подумал, что же теперь действительно делать. Выхода ведь не было никакого.
Тут подошел сопровождавший нас волонтер и сказал, что надо в бутылочку на задней площадке («Вот и бутылочка…»), а все отвернутся… Она сначала категорически отказалась, а потом вдруг согласилась, потому что в конце концов нужда ведь заставила, тем более что одна подруга ей напомнила:
— А на допинг мы как сдаем? Да так вот и сдаем!
И она ушла на заднюю площадку, и оттуда через мгновение донесся ее крик:
— Обещайте, что вы не повернетесь!!!
В ответ включили погромче:
— Все, что тебя касается, все, что меня касается…
И еще погромче… Громкость максимальная!
И через минуту она вернулась, раздались оглушительные аплодисменты…
— Все, золотая медаль! — сказали ей.
— Нет, бронзовая…— захохотала она.
Что-то все-таки пошло не так…
Как-то все это было по-прежнему весело и даже упоительно, естественно и понятно, и когда кто-то сказал: «Ой, я, кажется, тоже захотела!..», уже с готовностью включили опять погромче… Но это уже шутка была, хотя такими вещами ведь не шутят…
— Больше нечего ловить… Все, что надо, я поймал!..— они продолжали, и это, честно, была лучшая поездка в автобусе за всю мою жизнь, а я поездил…
Потом пришлось выходить в дождь и дальше несколько часов находиться в нем. Еще полтора часа стояли на волейбольном стадионе, ко мне подходила узбекская гимнастка Оксана Чусовитина, которая обещала мне завоевать в Токио золотую медаль в свои 45 к тому времени лет, и рассказывала, что даже сегодня гражданин Узбекистана взял золото (у нашего, между прочим, Миши Алояна), и подтверждала, что золото в Токио от нее никуда не уйдет.
Подходил к нам американский тренер по пятиборью, польского, конечно, происхождения, и поздравлял по-русски во всех смыслах…
Гандболистки раздобыли где-то внизу бутерброды с ветчиной, потому что в сухом пайке для спортсменов опять только сухая булка и была, и угощали теперь главного тренера сборной России по боксу Александра Лебзяка, который потом нервно курил в сторонке, потому что не сразу, но раздобыл все-таки для себя сигарету, стрельнул у кого-то из голландских тренеров…
Подошел к нам и серб, 41-е место в спортивной ходьбе на 20 км, и пел русские народные песни очень громко, а все равно почти не слышно было, потому что все подтрибунное пространство напоминало теперь огромный лагерь беженцев на окраине Турции… Кругом валялись пустые бумажные пакеты, бутылки из-под воды, я все время оказывался около переполненных мусорных баков, время от времени отключалось электричество: видимо, уходило куда-то туда, на соседнюю Maracana, куда в 20:30 направились наконец мелкими шажочками сквозь все тот же дождь и мы, гордость мирового спорта…
На стадионе предложили располагаться прямо на поляне, и все долго устраивались, и я видел тренера синхронисток Татьяну Покровскую, стоявшую на шатком пластиковом стуле, потому что она хотела хоть что-то разглядеть, а как там было разглядеть?..
Оттуда, со стадиона, я и уехал минут через 15, когда там все вроде только начиналось. Куда? А я откуда знаю куда. Может, этот автобус, в котором ехало счастье, искать.
Его ведь теперь можно всю жизнь искать.
И вряд ли уже найти.
Да точно не найти.
