Церемония открытия XIX зимних Олимпийских игр не превзошла всех ожиданий. Напротив, с точки зрения художественного критика, она отличалась невнятностью. По-видимому, она выражает растерянное отношение жителей штата Юта к тем 16 дням, которые им предстоит пережить. Комментирует ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
У церемонии открытия был такой сценарий. Мальчик, "дитя света", как его называли в программе, пришел в район Солт-Лейк-Сити. Там его встретили "природные невзгоды". Далее появился огонь, "воплощение души человека". Он ободрил октябренка, и среди невзгод появился целый отряд октябрят. Всем им "дитя света" зажгло фонарики. Потом они зажгли фонарики у всех зрителей.
Потом пошли спортсмены всех стран. Кстати сказать, персиковые полупальто, шапки-пирожки и нутриевые муфты наших спортсменов не очень вписывались в это дефиле, и диковиннее нас смотрелись только украинские товарищи. Вслед за этим шли пять дивертисментов: два — индейцев, два — переселенцев и один — животного мира штата Юта. Потом спел Стинг и зажгли олимпийский огонь.
Даже из этого перечисления возникает ощущение путаницы из-за слабой связанности эпизодов. Россия послала для объяснения происходящего свою лучшую силу — Никиту Сергеевича Михалкова. Но даже он, великий мастер таких действ, потерял нить событий, расчувствовался, размяк и все время говорил в эфир, что телезрителям легче: оператор снимает для них самое главное и они могут понять, что происходит, а ему здесь ничего не понятно. Когда пасуют такие зубры, чувствующие действо нутром, на интуитивном уровне, остальные уж и вовсе должны расписаться в полной дезориентированности.
Если же говорить о формальной стороне дела, то здесь тоже была какая-то чушь. Специфика зимней Олимпиады в том, что такие мероприятия проводятся на коньках. Более или менее удались танцы "невзгод" из первой картины (особенно партии малоподвижных деревьев) и танец лося из дивертисмента "животный мир штата Юта". Лось свое взял: он и ногами, и рогами, и вообще живо у него это вышло, с огоньком. Но если откровенно, наш советский балет на льду освоил все это еще в середине 70-х и делает не в пример удачнее. Танцы, между прочим, простые, как три копейки, наши бы их за раз откатали. А когда индейцы вывели лошадей, то все стали переживать, как бы они на льду не поскользнулись. Позор просто — наша лошадь вообще была бы на коньках, да еще на проходе двойной тулуп делала бы.
Но некоторое время погоревав по поводу всей этой невнятности, поневоле (действо было к тому же изрядно затянуто) задумываешься, что, наверное, это неспроста и тут, наверное, какой-то замысел. И стоит его обнаружить, как все станет на свои места.
Мне кажется, что для нащупывания центральной нити этого опуса принципиальное значение имеет эпизод первого выхода индейцев. Индейцы разных племен штата Юта, как сообщало либретто, символизировали Канаду, Америку (это еще туда-сюда), Японию и Италию — страны, где в последнее время проходили и будут проходить зимние Олимпийские игры. Сначала даже диву даешься от такой художественной несообразности. Индеец исполняет партию Италии! Ну неужели нельзя найти что-нибудь более похожее на Италию, чем это чудо в перьях? Кстати, Никита Сергеевич тут правильно сказал: "Вот смотрите, как они ценят свою историю! Как ценят! А если бы мы таких — наших таких — выпустили, представляете, чтобы с нами сделала наша пресса?"
Но потом понимаешь ситуацию. Когда у нас в школе, в детстве, ставили спектакль "Волк и семеро козлят", я играл шестого козленка. Я говорил тете-учительнице, нельзя ли найти кого-нибудь другого, кто бы больше походил на шестого козленка, а она говорит: "Нечего тут, каждый год одно и то же". В небольших замкнутых мирках, когда надо вдруг изобразить какой-то совсем другой мир, выбирать не приходится. Собрались четыре уважаемых индейца, и навалилась на них такая беда — изобразить мир. И они решили, что Оцеола будет Америкой, Инчучун — Канадой, а Винету, сын Инчучуна, чего уж делать, Италией. А Чингачгук Большой Змей как самый хитрый и опытный как-то вывернется изобразить Японию, про которую мы, индейцы Севера и Юга штата Юта, вообще никогда не слыхали.
Придумав такой ход, устроители действа тонко подчеркнули некоторую изолированность штата Юта от остального мира и тем самым дали ключ к анализу всего этого представления. Потому что если взять единственное связующее звено, которое проходило через все эти разнообразные картины балета на льду, то это вот тот мальчик, дитя света, с фонарем. А роль его состояла в том, что он от всех шарахался. Причем очень у него это натурально получалось, он чуть с коньков не падал, когда на него очередные то ли силы природы, то ли какие-то минералы накатывались. Хорошо, фонарь не кокнул.
В любом действе всегда ищешь фигуру, с которой как-то отождествляешься, входишь в его положение и начинаешь смотреть на мир его глазами. Тут, к примеру, такая история. Забыл я на катке варежку. Мать искать послала. Взял фонарь, прихожу, а там такое! Сначала тетки какие-то синие, в тряпках пошли вокруг меня, я от них деру, а сзади дядьки в красном так и прыгают, так и прыгают! Потом вообще индейцы прискакали — кто на лошадях, кто на коньках! Потом лось, зубр! Потом какие-то люди Бог знает откуда — в полупальто персиковых, в муфтах нутриевых, жуть какая-то. (Тут надо в скобках заметить, что устроители представления поменяли привычный порядок и пустили парад спортсменов посреди представления, а не в конце, как обычно, так что спортсмены разных стран получились как бы еще одним дивертисментом.) Я от них шарахался, шарахался, потом извернулся, убежал.
Такая постановка действа отвечает целой группе задач. Во-первых, она позволяет создать непосредственность впечатления, когда смотришь на происходящее как бы детскими глазами. Тот же Никита Сергеевич правильно заметил: "Они как дети! Как дети! Потому что Олимпийские игры — они же прежде всего игры". Во-вторых, поддерживает американские ценности — семья, дети. В-третьих, это трогательно, даже несмотря на неумение исполнять на коньках характерные танцы, да и вообще на любые огрехи. Ну и, наконец, все это соответствует прагматике церемонии открытия, которая должна выражать отношение местных жителей к тому, что у них — Олимпиада.
А они, местные, жили-жили, и тут вдруг к ним такое понаехало! И лыжники из Африки, и бобслеист с Бермудских островов, и русские, и греки, и черт знает что. Оно, конечно, дивно, но и боязно. И вот этот образ — невнятной, аляповатой, но и страшноватой белиберды — удалось передать великолепно. Прав был Никита Сергеевич, вот что значит настоящий психологический реализм. Хоть в балете на льду, а все равно берет за душу.