Выставка современное искусство
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Кристина Кормилицына / купить фото
В музее современного искусства "Гараж" показывают две новые выставки. Новый сезон музей начинает с исследования темы насилия в совершенно разных, даже противоположных общественных системах. Рассказывает ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.
Главный акцент первых выставок нового сезона делается на масштабной выставке заслуженного американского художника Роберта Лонго. Уважение к нему в "Гараже" такое, что с целью угодить живому классику постмодернизма выполняются любые капризы, даже не имеющие под собой концептуальных и исторических оснований. Лонго сам выстраивает диалог между своими работами, фильмами Сергея Эйзенштейна и офортами Франсиско Гойи, видимо, считая, что его работы выдержат сравнение с величайшими образцами визуального мышления соответствующих эпох. Что делает Лонго? Еще в 1970-е он получил известность как участник выставки "Картинки", собранной куратором и теоретиком Дугласом Кримпом. В этой эпохальной экспозиции были представлены авторы, работающие с так называемой аппроприацией — то есть заимствованием готовых образов из фотографии и массмедиа, переводом их в новый формат с целью придать другой смысл. Из пятерых участников "Картинок" только Лонго и Шерри Ливайн была уготована долгая жизнь в искусстве. И в случае Лонго эту жизнь можно в целом признать удавшейся: он очень коммерчески успешен и уже довольно давно функционирует в режиме фабрики — тщательно прорисованные углем копии кадров из хроники, кино и медиа продаются очень хорошо. Это зрелищное, в голливудском смысле, искусство, дающее зрителю невероятную четкость картинки и послания, с одной стороны, и восхищение техническими аспектами ручного рисования — с другой.
В последнее время Лонго все чаще обращается к политической повестке. Он перерисовывает кадры, сделанные в ходе волнений в Фергюсоне, расстрела редакции журнала "Шарли Эбдо", забастовки движения "Оккупай" на Уолл-стрит. Одновременно художник посягает и на территорию "чистого искусства", работая над сериями черно-белых копий шедевров абстрактного экспрессионизма и рентгеновских снимков полотен старых мастеров вроде Рембрандта. Эта амплитуда сюжетов вызывает у Лонго ассоциации с Гойей, который вроде как тоже работал в очень разных манерах и настроениях, от мрачных офортов до придворных портретов. Но если два или три Гойи — художники ошеломительно разные, то Лонго, наоборот, везде остается монотонным и неизобретательным свидетелем, причем совершенно непонятно, какой конкретно эпохи.
Отсутствие драматизма и хоть какого-то вектора становится еще очевиднее в сравнении с Эйзенштейном. Он на выставке представлен в виде проекций, замедляющих его кино в восемь раз — так, что каждый кадр воспринимается как полотно. Это прием интересный, хоть и не новый, но для пионера монтажа не очень подходящий. Лишая кинематограф Эйзенштейна накала, Лонго навязывает великому режиссеру правила игры, которые подходят ему самому. Он работает над своими рисунками очень долго, погружаясь в тонкости исходника и утверждая, что в процессе его обработки проникает в состояние как тех, кто сделал изначальный снимок или картину, так и персонажей.
В противовес надуманному поиску соответствий работает вторая выставка, посвященная движению Neue Slowenische Kunst. Герои андеграунда югославских 1980-х в России лучше всего известны благодаря музыкальному коллективу Laibach, не раз собиравшему залы в Москве. Помимо Laibach в объединение NSK входят группа IRWIN, занимающаяся изобразительным искусством, и Театр сестер Сципиона Назики, названный в честь римского консула, распорядившегося снести театр в Риме. Деятели "Нового словенского искусства" начинали с пародий на тоталитарное искусство Европы и постмодернистских оммажей конструктивистам и производственникам 1920-х. Многочисленные артефакты и документы первоначального этапа их деятельности напомнят российскому зрителю шедевры нашего соц-арта и деятельность отдельных героев "новой волны" — например незаслуженно забытой перестроечной группы "Авиа". Коллеги из Югославии, правда, много жестче: они не только заимствуют эстетику тоталитаризма, одеваясь в квазинацистские костюмы, но и разрабатывают идеальную бюрократию в духе Союза советских художников. В отличие от соц-артистов, после распада СССР и наступления демократии поспешивших схоронить травматическое прошлое, NSK почти всерьез продолжают рассматривать свою деятельность как альтернативу капитализму и ритуалам общества потребления. Как очень хорошие клоуны, они никогда не выходят из образа, по крайней мере на людях. И это пример того, как государственное насилие можно максимально эстетизировать и превратить в игрушку. И чем серьезнее выглядят акции NSK, тем более абсурдными становятся претензии реальных мировых правительств на то, чтобы предписывать нам какую-либо дисциплину.