Премьера балет
На сцене Культурного центра ЗИЛ классическая труппа Балета "Москва" представила премьеру одноактного балета "Луна напротив", поставленного петербуржцем Антоном Пимоновым на музыку Джона Адамса по мотивам поэзии Хорхе Луиса Борхеса. Взаимосвязь между хореографом, композитором и поэтом искала ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА.
Скромный по численности и актерским именам Балет "Москва" в который раз проявил находчивость и чутье: он заказал работу Антону Пимонову еще до того, как этот танцовщик Мариинки попал в конкурс "Золотой маски-17" с четырьмя номинациями за Скрипичный концерт N2 Сергея Прокофьева, поставленный им в родном театре. Что разом перевело 35-летнего автора из категории подающих надежды в категорию признанных, хотя и молодых хореографов (в этой профессии роль играет не возраст, а стаж — ставит же Антон Пимонов всего пятый год).
"Луна напротив" — его московский дебют. "Мы берем то романтическое, мечтательное настроение, которым переполнена поэзия Борхеса в сборнике "Луна напротив", и переносим эти ощущения в хореографический узор",— объяснил автор свой замысел, приведя в программке тексты двух стихотворений — "Предчувствие любящего" и "Вся моя жизнь". В первом из них герой, погруженный в любовную истому и философские размышления, баюкает в объятиях возлюбленную. Опасения, что на сцене тоже будут обниматься и спать, отчасти оправдались. В центральном дуэте партнерша и впрямь прикладывала голову к груди кавалера, а в финале все девять участников, согнувшись в талии и пристроив головы на сложенные калачиком руки, пятились задом, чертя "хореографический узор". Что до любовной эротики, всяких там борхесовских "незабытых губ", то тут балет Антона Пимонова скорее адресует к "Колыбельной" Агнии Барто, в которой "старший брат сестру баюкал": отношения между полами в спектакле нежные, но стерильные.
Струнный септет "Shaker Loops" композитора Адамса не столь безмятежен, как хореография. Зато он удобен для балетных упражнений, как, впрочем, и музыка любого минималиста, позволяющая ставить, не считаясь со структурой, ритмом и настроением,— всегда можно сослаться на ее подводные течения, слышимые лишь хореографом. Впрочем, Антон Пимонов реагирует на темп: в крайних частях балета люди двигаются заметно быстрее и деятельнее. Лексика хореографа академична, как классический экзерсис, с поправкой, разумеется, на кумиров ХХ века. Пимонов частенько использует четвертую позицию c demi plie в позе efface, как это делал Баланчин в своем "Аполлоне Мусагете", и, как Форсайт, оттопыривает попки артистов, оттягивая им руки за спину. Как Алексей Ратманский, он щедро применяет полифонический "канон": когда танцовщики поочередно делают одно и то же движение, кажется, что сцена просто кипит.
За ссылками на авторитеты не удается разглядеть самого Антона Пимонова — ни одного оригинального движения, ни одной еще не виданной позы или поддержки. В массовых композициях он использует асимметрию и хореографический синкретизм (когда неравные группы артистов делают что-то разное одновременно), отчего временами кажется умелым ремесленником. Но чаще не кажется. Его вариации заканчиваются, едва начавшись: к солисту тут же присоединяется еще один, и еще один, и все они снова приступают к тем же подготовительным па. Теоретически это можно назвать деконструктивизмом — намеренным разрушением классической формы. Практически же в этом балете не найти даже 40-секундного танца с внятным антре, кульминацией и финалом, так что не вполне понятно, может ли инфантильный автор эту самую форму созидать. Но тут ему и Борхес не в помощь.