"Был слух, что тебя арестовали",— говорили сотрудникам Госплана, которые слишком мрачно оценивали перспективы советской экономики. Почему развитие экономики не было приоритетной задачей в СССР?
Для обычных граждан колбасы при советской власти не хватало. Фольклор сохранил байки о "колбасных очередях" и "колбасных поездах"
Фото: РИА Новости
И в "Огоньке", и в других серьезных газетах и журналах из номера в номер — статьи видных ученых и успешных практиков-бизнесменов о том, что именно необходимо срочно изменить в экономике, дабы не просто выбраться из кризиса, а двинуть страну вперед. Аргументы веские, выводы убедительные! Профессионалы неизменно ссылаются на опыт стран с передовой экономикой и искренне недоумевают: отчего же мы не следуем их примеру, не используем наработанные схемы и методы, доказавшие свою эффективность?
Но возникает странное ощущение: ведь все это я уже читал и слышал! В советские годы. На закрытых совещаниях, в узком кругу международников, в академической среде, в специальной литературе с ограничительным грифом "для служебного пользования", а иногда даже и в открытой печати звучали те же слова. Побывав за границей, воодушевившись увиденным, производственники и ученые-экономисты призывали взять на вооружение то, что другим принесло завидный успех.
Председатель Госплана Николай Байбаков поражался японским опытом: "На каждом заводе совет, в состав которого входят директора и рабочие, обсуждает любую новинку, способную принести прибыль. Они дерутся за каждую новинку. Не потому ли японцы ежегодно закупали иностранные лицензии на 300 млн долларов, а мы, великая держава, только на 30 млн?"
И никак не могли понять: почему же это не происходит? Речь вовсе не шла о политических переменах или реформе всего народного хозяйства. Всего лишь о частичных мерах! О небольших улучшениях! Более того, немалая часть партийного аппарата и даже идеологического начальства поддерживала эти начинания.
Импортные подарки
Хорошо помню, как в своем кругу, вернувшись из США, Западной Европы или Японии, делясь подарками и впечатлениями, высокопоставленные партработники и бойцы идеологического фронта не без зависти в голосе описывали, что им показали на японских или немецких заводах.
Подарки — изделия иностранного ширпотреба — высоко ценились. Принимая подарки, аппаратчики разводили руками: нам-то что мешает все это производить? Они разводили руками на протяжении всех десятилетий, что существовала советская власть.
Переведенный на дипломатическую работу недавний командующий революционным Балтийским флотом Федор Раскольников привез Молотову, который был главой правительства все 30-е годы, подарки: материю на костюм для Вячеслава Михайловича, зеленое спортивное пальто для его жены, Полины Семеновны, и детские вещи для дочери Светланы. С восхищением разглядывая вязаный детский костюмчик, Полина Семеновна воскликнула:
— Когда у нас будут такие вещи?
— Ты что, против советской власти? — шутливо перебил ее Молотов.
Выступая на совещании по производству товаров широкого потребления, Никита Хрущев, который 10 лет руководил страной, возмущенно демонстрировал товары, выпускаемые отечественной промышленностью:
— Вот, товарищи, мне дали детские ботиночки. Эти ботиночки надеть ребенку невозможно, потому что гвозди в пятку впиваются. Это мелочь, сам потребитель может это исправить, но зачем же фабрика выпускает товар, который в магазине одеть на ногу нельзя? А вот кукла. Какая уродливая кукла! Такие куклы сделаны не для развлечения детишек, а для того, чтобы их пугать.
Глава партии и правительства не переставал поражаться беспомощности и неумелости своих подчиненных. Это удивление не оставит его до самого конца политической карьеры. Предположить, что это неминуемое следствие советской системы, он себе позволить не мог...
Леонид Брежнев, 18 лет руководивший страной, записал в дневнике: "Говорил с Абрасимовым. Я попросил гэдээровский фен". Петр Абрасимов был послом в ГДР. Изготовить фен, чтобы глава государства мог укладывать волосы,— а он придавал значение своей прическе,— отечественной промышленности оказалось не под силу. И не только фен...
"Гречко с благословения Брежнева,— записал в дневнике хозяин советской Украины Петр Шелест,— нам с Машеровым подарил хорошие охотничьи финские костюмы". Маршал Гречко был министром обороны, Петр Машеров — руководителем Белоруссии.
«В чем проблема?»
Юрий Андропов, возглавивший страну после Брежнева, в разговоре с председателем Совмина России, недоумевал:
— Почему нет носков, полотенец? Почему в ЦК идут простейшие просьбы — до гуталина и зубных щеток? Все просят, ноют...
Человек, единолично управлявший государством, не понимал, что существующая экономическая система не в состоянии обеспечить людей тем, что им нужно. Уровень представлений Андропова о жизни советского общества характеризует такая забавная история. Его сын Игорь пожаловался отцу, что маляры, ремонтировавшие квартиру, работают из рук вон плохо.
— В чем проблема? — отозвался Юрий Владимирович.— Нужно вызвать их на партийное собрание в домоуправление и там хорошенько пропесочить!
Раз кадры решают все, то для решения очередной проблемы создавали новое ведомство. К концу советской власти в стране было больше 900 общесоюзных, союзно-республиканских и просто республиканских министерств и ведомств. В Совет министров СССР входило 115 человек, поэтому в полном составе собирались раз в квартал.
Иногда на заседания правительства приглашали директора Института мировой экономики и международных отношений академика Николая Иноземцева — министрам полагалось советоваться с представителями науки. Иноземцев ставил перед собой наивную задачу — открыть начальству глаза на то, что происходит. Когда академик предупредил об опасности инфляции, глава правительства Алексей Косыгин разозлился:
— О какой инфляции вы говорите? Инфляция — это когда цены растут, а у нас цены стабильные. Нет у нас инфляции!
Иноземцев попытался объяснить председателю Совмина элементарную истину:
— Когда у населения есть деньги, а в магазинах нет товаров, потому что их раскупают стремительно, это и есть признак инфляции. Денег больше, чем товаров.
Косыгин недовольно оборвал академика:
— Хватит с нас ваших буржуазных штучек!
На пленуме ЦК академик Иноземцев говорил о необходимости научно-технического прогресса, пытался объяснить, как обстоят дела в экономике в сравнении с Западом. Помощник генсека по международным делам Андрей Александров-Агентов сказал ему:
— Николай Николаевич, после вашего выступления стало ясно, что мы стоим перед дилеммой: либо выводить из состава ЦК интеллигенцию, либо делать ЦК интеллигентным.
Не понимали современной экономики и не хотели понять. От дурных вестей отгораживались. О плохом просили не рассказывать.
Брежнев пожаловался на политбюро:
— Товарищи, я два дня слушал председателя Госплана Байбакова, а теперь спать не могу. Теперь вот Госплан представил нам материал. В нем содержится очень мрачный взгляд на положение дел. А мы столько с вами работали. Ведь это наша лучшая пятилетка.
И руководители страны радостно его поддержали:
— Действительно перегнули! Да чего там! Пятилетка вон как идет!
Первый заместитель председателя Госплана Виктор Лебедев попытался объяснить, что происходит в экономике, на закрытом заседании президиума Совета министров.
— Почему мы должны слушать Лебедева? — остановил его Косыгин.
Заместители главы правительства его поддержали:
— Госплан смотрит односторонне и мрачно... Не надо коней менять на переправе.
Название популярного тогда фильма больше всего соответствовало настроениям руководителей правительства: не надо ничего менять! Они и слышать не желали о тяжелых болезнях социалистической экономики. Косыгин пролистал текст доклада и запретил Лебедеву продолжать. Тот побледнел и сошел с трибуны. Все экземпляры доклада были изъяты и уничтожены.
Конфеты от дяди Миши
За нежеланием что-либо менять всерьез стоял личный интерес.
В Лондон по приглашению лейбористской партии прибыла советская делегация во главе с Сусловым, членом политбюро и секретарем ЦК, вторым человеком в партии. Михаил Андреевич охотно беседовал с англичанами, расспрашивал их о зарплате, ценах, жилье. В Манчестере пожелал побывать в гостях у одного из рабочих. Его привели в двухэтажный домик неподалеку от текстильной фабрики. Поздоровавшись с хозяином дома, Михаил Андреевич извлек из карманов длинного пальто пару матрешек:
— Это вашим детишкам на память от дядей из Москвы.
А перед детьми высыпал на стол горсть карамели, которая также хранилась в бездонных карманах его пальто. Он с изумлением выяснил, что семья занимает шесть комнат (не считая ванной и кухни). Покинув гостеприимных хозяев, один из самых влиятельных руководителей Советского Союза бормотал себе под нос:
— Да, в двухэтажном доме — одна семья из четырех человек, семья электрика...
А вернувшись в Москву, Михаил Андреевич убежденно говорил о невыносимо тяжком положении рабочего класса на Западе. И понятно почему. Отказаться от советской идеологии и политического устройства было невозможно: система немедленно бы рухнула и аппаратчики бы всего лишились! А тогда мало что можно было купить за деньги. Все блага — от еды до лекарств, от машины до квартиры — прилагались к высокой должности. Лишался должности — лишался всего.
Отлучение от корыта
В Советском Союзе считалось, что средства производства — да и вообще все в стране — это общенародная собственность, то есть принадлежащая всем членам общества. Но понятие "общенародная собственность" — фикция. Единственным собственником было государство. Точнее — руководители партии и правительства, которые всем единолично и бесконтрольно распоряжались. Советские чиновники получали прибавочный продукт в форме разнообразных привилегий, имея доступ к спецраспределителям, спецмагазинам, спецбуфетам, спецбольницам. Прибавочный продукт откровенно именовался "корытом".
Сотрудник КГБ Украины вспоминал, как в одной из областей принимали хозяина республики Петра Шелеста. На правительственную дачу, где он остановился, командировали шеф-повара ресторана "Верховина", официанта из ресторана "Киев", официантку из столовой облисполкома и врача из санитарно-эпидемиологической станции. Красную рыбу и икру Шелесту доставляли из Астрахани и с Дальнего Востока, колбасы и мясо из Москвы и Ужгорода, пиво — из Львова, вина из Закарпатья. Живых раков самолетом привезли из Николаевской области.
Поездки за границу (что дозволялось немногим) приобрели прежде всего экономический смысл — избранная публика покупала то, что на территории Советского Союза вовсе не существовало. Детей чиновники пристраивали на заграничную работу, зятьев определяли в дипломаты, чтобы дочери могли жить за границей. Все было ориентировано на максимально комфортное устройство жизни высших чиновников, извлечение максимальных благ из своей должности. Потому всячески сопротивлялись переменам и губили реальные попытки реформ.
Василий Иванченко, руководитель отдела новых методов планирования и экономического стимулирования Госплана СССР, вспоминал: "Меня и моих коллег по отделу именовали "рыночниками", "нэповцами", "душителями плановой системы" и в лицо отпускали такие шутки: "Как, Василий Матвеевич, ты еще работаешь? А слух был, что тебя арестовали!"".
Без помощи партии и правительства
Характерно, что самые умные и образованные представители советской элиты не могли предложить реального выхода из стагнации. Все идеи вертелись вокруг частичных улучшений. Они оставались приверженцами системы, при которой решительно всем управляют из центра. Представить себе иную экономическую систему не могли.
"Страна, располагающая гигантским научным потенциалом, не могла его реализовать,— отмечал председатель Совета министров СССР перестроечных лет Николай Рыжков.— Было совершенно ясно, что причина невостребованности разработок наших ученых — экономический механизм. Он просто не воспринимал всякие новшества, отталкивал их... Для научно-технического прогресса существовал даже термин "внедрение", связанный в моем представлении с неким насильственным всучиванием чего-то ненужного. Впрочем, раз уж мы живем в стране безнадежно кривых зеркал, то это вполне логично".
Так и Николай Иванович не нашел в себе силы отказаться от социалистической экономики! К реальным реформам приступили четверть века назад, в конце 1991 года, когда ситуация в стране казалась почти безнадежной. И когда сменилась политическая система, весь уклад жизни. Когда рухнул советский строй и исчез партийный аппарат — ЦК, обкомы, горкомы, райкомы, сковывавшие людей. И когда ведомство госбезопасности перестало внушать страх...
Реформы Егора Гайдара позволили стране начать жизнь по нормальным законам, а не по воле власти. Экономика стала исполнять не заказы правительства, а волю потребителей. У людей проснулась инициатива, проявилась деловая жилка, возник класс предпринимателей. Казавшееся невозможным свершилось. Россия не только вновь стала кормить себя, но и начала экспортировать зерно. Прилавки магазинов наполнились без всякого участия партии и правительства. Слова "дефицит" и "очередь" исчезли.
Что вернуло России рыночную экономику, уничтоженную после Октября 1917 года?
Демократизация и свободные выборы. Либеральные реформы, предоставление независимости средствам массовой информации и судебной системе. Приватизация и восстановление частной собственности... А когда экономика переходит под контроль государственного аппарата, точнее, когда ею распоряжаются властители жизни, она становится неэффективной. И нереформируемой, потому что серьезные перемены опасны для некомпетентных и неумелых чиновников.
А мы вновь недоумеваем, отчего же у нас не приживается то, что приносит успех нашим западным партнерам. Так, кажется, нынче принято называть страны, из которых имеющие возможность бывать за границей по-прежнему везут компьютеры, телефоны, лекарства и прочие достижения современной жизни.
Леонид Брежнев, 18 лет руководивший страной, записал в дневнике: "Говорил с Абрасимовым. Я попросил гэдээровский фен". Петр Абрасимов был послом в ГДР