XX век в 16 женских дневниках
Лиза Биргер о главных образцах жанра
В издательстве "Кучково поле" выходит первый том первого полного издания дневников Ольги Берггольц, охватывающий период с 1923-го по 1929 год. Целиком издание, подготовленное РГАЛИ, охватит почти полвека — Берггольц вела дневник до 1970-х годов. Еще один документ эпохи — только что вышедший в издательстве "Белая ворона" дневник французской еврейки Элен Берр, ждавший публикации более 60 лет. К выходу этих двух книг Лиза Биргер вспомнила других героинь, оставивших нам свои свидетельства, и составила путеводитель по женским дневникам XX века
Фото: D.R.
Фото: Getty Images
Фото: AFP / Leemage
Фото: DIOMEDIA / Granger
Фото: DIOMEDIA / Alamy
Фото: Diego Rivera and Frida Kahlo Museums
Эдит Холден
«По утрам и вечерам все так же поют птицы, но это уже совсем не тот стройный хор, что месяц назад. Хлопоты больших семейств, необходимость заботиться о голодных подрастающих птенцах занимают все время и внимание заботливых родителей. Видела двух хорошеньких воронок, собиравших глину для гнезд на обочине дороги. Их лапки покрыты белым пушком, словно аккуратными белыми носочками»
15 июня 1906 года
Весь 1906 год сельская учительница рисования, художник и иллюстратор Эдит Холден вела дневник наблюдений за природой, параллельно рисуя птиц, растения, животных и насекомых. На ее рисунках — подслеповатые землеройки, дрозды на страже гнезда, цветущие лилии и орхидеи, парящие ласточки. "Сельский дневник эдвардианской леди" (The Country Diary Of An Edwardian Lady), изданный отдельной книгой только в 1977 году, задумывался как учебное пособие для школьников, но оказался одним из последних свидетельств о мире, которому вскоре суждено было навсегда исчезнуть.
Зинаида Гиппиус
«Люди гибнут, как трава, облетают, как одуванчики. Молодые, старые, дети... все сравнялись. Даже глупые и умные. Все — глупые. Даже честные и воры. Все — воры. Или сумасшедшие».
22 октября 1916 года
Зинаида Гиппиус вела дневники почти всю свою сознательную жизнь — от первых любовных побед в 1890-х до последних разочарований в 1940-х. Самые ценные и, несомненно, самые известные из этих тетрадей собраны в "Петербургский дневник": он открывается "Синей книгой" 1914-1917 годов и заканчивается "Серым блокнотом" 1919 года, после которого Мережковские уезжают в эмиграцию. Дневник Гиппиус — один из важнейших документов катастрофы, в котором ужасы войны и "коренные абсурды" революции зафиксированы наблюдателем, считающим себя "совестью и разумом России", страстным, но при этом сознательно выбирающим отстранение: "Несчастный народ, бедные мои дикари".
Вирджиния Вулф
«Я под впечатлением, сложным, от возвращения домой с юга Франции — в просторную туманную мирную уединенность Лондона (так мне казалось вчера вечером), но которой как не бывало из-за несчастного случая, происшедшего на моих глазах утром,— женщина кричала, еле слышно, ой, ой, ой, прижатая автомобилем к ограде. Весь день мне слышится ее голос. <...> Не могу избавиться от страшного ощущения грубого и дикого мира — эта женщина в коричневом пальто шла по тротуару — и вдруг, как в кино, красная машина переворачивается, подминает ее под себя, и слышится ой, ой, ой»
8 апреля 1925 года
Вирджиния Вулф вела дневник с 1918 года до начала Второй мировой войны. Самое поразительное здесь — практически полное отсутствие собственно жизни: как своей, так и окружающей. Ее двадцатилетний дневник — свидетельство жесткой читательской и писательской дисциплины: радость здесь бывает только от Диккенса, стыд только от отложенной на потом книги или не законченной вовремя главы, грусть — только от отрицательной рецензии, и, надо отдать должное Вулф, чтобы вот так игнорировать время, да еще такое, надо обладать совершенно исключительной выдержкой.
Коко Ирвин
«Папочка вернулся издалека. Вечером я слышала, как мамочка рассказывала ему обо мне в самом уничижающем тоне. Он сказал ей: "Боже правый, Кловер, она же еще ребенок, зачем забивать ей голову всякими идеями". Если бы он знал, сколько у меня в голове всяких идей. Я знаю много-много интересного — и, если понадобится, убегу из дома, чтобы узнать все, что мне пока неизвестно. Вот так!»
Январь 1927 года
В 1926 году двенадцатилетняя Коко Ирвин, дочь короля лесопилок из Миннесоты, получила в подарок на Рождество "дорогой дневник" — и исправно вела его на протяжении всего 1927 года. Эти записи, обнаруженные много лет спустя и опубликованные только в 2011 году по инициативе местного исторического сообщества под заголовком "Не по моей вине" (Through No Fault Of My Own), прославили Ирвин — она богата, остра на язык, упряма и неуправляема и эмансипирована, абсолютное дитя нового времени, в котором девочкам позволено уже не только танцевать и наряжаться, но и думать и мечтать.
Ольга Берггольц
«Но зачем же лицемерить? Зачем прикрывать паточной, лживой "чистой, святой любовью" — то действительно красивое первобытное желание физической любви? Почему это не "чистое", не "святое"? Это просто и ясно: мы любим друг друга, и наши тела друг друга просят, зовут друг друга темным, большим зовом...»
20 июня 1927 года
Петербургский поэт Ольга Берггольц вела дневник с 1923-го по 1971 год. Что удивительно, тетради всех этих дневников сохранились, что еще удивительнее — полностью они до сих пор не были опубликованы (в отрывках выходил только "Запретный дневник" и — к 70-летию Победы — "Блокадный дневник"). Между тем сама Берггольц считала дневник главным делом жизни — и вела его с абсолютной откровенностью. Именно эта откровенность и делает ее записи одним из главных женских документов эпохи.
Анаис Нин
«Я пока еще не могу расположиться где угодно; я должна взбираться на головокружительные высоты. Но все-таки я все еще люблю относительное, но не абсолют: кочаны капусты и тепло очага, Баха на пластинке, и смех, и разговоры в кафе, и чемодан, собранный в дорогу, где лежат экземпляры "Тропика Рака", и последний SOS Ранка, и телефоны, звонящие весь день: до свиданья, до свиданья, до свиданья»
Ноябрь 1934 года
В 1930-х годах Анаис Нин жила в Париже, любила Генри Миллера и искала себя. Поиски, сексуальные опыты, чтение, писательство и разговоры увенчались успехом — самую знаменитую главу своего дневника, 1931-1934 годы, она заканчивает, провозгласив рождение собственного я и открывая дорогу Сильвии Плат и Сьюзен Сонтаг.
Нина Луговская
«А жизнь... эта пустая и глупая шутка! Но она, кроме того, еще злая шутка. Последняя моя надежда погибла. Еще так недавно я с наслаждением думала о лете, о том, что я была счастлива. Но теперь я не жду его. Как я могу успокоиться, когда знаю, что через три месяца начнется опять совершенно та же глупая и скучная жизнь!»
18 мая 1933 года
Московская школьница Нина Луговская начала вести дневник в 1932 году, когда ей было 12 лет, а последнюю строку написала в 1937-м, незадолго до 18-ти. Когда всю семью Нины арестовали как участников "контрреволюционной эсеровской организации", ее дневник стал для следователей доказательством покушения на Сталина, которое якобы готовил ее отец. Луговская получила пять лет лагерей, вышла, стала известным театральным художником и уже в шестидесятых добилась реабилитации для себя и для родителей. Но ее дневник — свидетельство не столько кошмара 1930-х годов, сколько того, что и в этом кошмаре можно оставаться маленькой девочкой, взрослеть, влюбляться, страдать и веселиться.
Любовь Шапорина
«Народ страшен. Это какие-то брейгелевские карикатуры на людей. Все ищут пропитания, хлеба, капустных листьев. Ободранные, с желтыми, изможденными лицами, заострившимися носами, провалившимися глазами. <...> Страшно. Несчастный народ. Скоро мы начнем пухнуть, как в 18-м году»
26 октября 1941 года
Дневник художницы, основательницы первого в России Театра марионеток, вышедший двумя томами в 2011 году в издательстве НЛО, охватывает огромный срок — с 1898-го до 1967 года. Написанное, несомненно, для будущего читателя, это самое полное из нам известных свидетельств времени, где главное осознанное желание автора — все записать, все показать, ничего не забыть, исправно, день за днем, фиксировать увиденное и оставаться, несмотря ни на что, отстраненным наблюдателем.
Элен Берр
«Ибо как излечить человечество, если не показать ему сначала всю его мерзость; как очистить мир, если не заставить людей осознать все безмерное зло, которое они совершили? Заставить понять — вот главное. Эта простая истина не дает мне покоя»
10 октября 1943 года
Дневник Элен Берр, три года из жизни юной парижанки, которая в 1942 году надела желтую звезду, а в 1944 году была депортирована в лагерь смерти, где ее за несколько недель до освобождения насмерть забила охрана, с самого начала писался с целью "все рассказать": про все обыски, аресты и смерти, про все преступления. Во Франции он вышел только в 2008 году и стал таким же важным свидетельством Холокоста, как дневники Анны Франк, Рут Майер, Этти Хиллесум. С важной поправкой: зло в книге Берр воплощают не только фашисты, но все люди, научившиеся закрывать глаза.
Анна Франк
«Весь мир сошел с ума. Порядочных людей отправляют в концлагеря, в тюрьмы, в одиночки, а над старыми и молодыми, над богатыми и бедными измываются подонки. Одни попадаются на том, что покупали на черном рынке, другие — на том, что скрывали евреев или подпольщиков. Никто не знает, что его ждет завтра»
25 мая 1944 года
Только в этом году "Дневник Анны Франк" был дважды издан по-русски, хотя до этого его не так-то просто было достать в переводе — это одна из тех книг, которые все знают, но никто не читает. В своих записках Анна Франк никого не обвиняет и не ждет неизбежного конца — скорее пытается сохранить в себе ту маленькую девочку, которой она была вчера. В отличие от многих других свидетелей Холокоста, она не предчувствует смерти — именно потому ее свидетельство оказывается таким пронзительным и важным.
Фрида Кало
«Надеюсь, что конец будет счастливым,— и надеюсь никогда не возвращаться — Фрида»
1954 год
Последние десять лет своей жизни — с 1944-го по 1954 год — Фрида Кало вела дневник, с которым не расставалась даже на больничной койке. Рисунки, надписи, записи на всех языках мира, от ацтекского до русского, страстные признания в любви к мужу Диего — как и все ее искусство, этот дневник — свидетельство стойкости духа в умирающем теле. До 1995 года дневник находился в закрытом архиве мексиканского правительства и, по сути, достоянием общественности стал только в новом веке.
Сильвия Плат
«Я смотрю на бледно-голубое небо, раздираемое дикими ветрами, пришедшими с русских степей. Почему же мне так трудно принять настоящий момент целым и цельным, как яблоко, не разрезать и не раскромсать его, чтобы найти его цель, не поставить его на полку с другими яблоками, чтобы измерить его ценность, не законсервировать его в рассоле, чтобы сохранить, и потом не плакать, когда окажется, что оно все почернело и уже не то простое милое яблоко, которое дали мне этим утром?»
11 декабря 1955 года
Главная американская поэтесса ХХ века вела дневник с 11 лет, но самые значительные его страницы — последнее десятилетие ее жизни. После смерти Плат изданием ее наследия, в том числе и дневника, занимался ее муж Тед Хьюз, уничтоживший самые последние тетради и издавший его с большими купюрами в 1982 году. Рукопись дневника, ставшего свидетельством трагедии сложного и драматического брака, оказалась доступна после смерти Хьюза — стройные печатные листы без единой опечатки точно не демонстрировали власти эмоций. Если поэзия Плат была дневником, фиксирующим все события жизни, то дневник в каком-то смысле выполнял роль стихов, фиксируя все движения ее души.
Сьюзен Сонтаг
«Оторвавшись от чтения и отложив книгу, вы помечаете страницу, чтобы продолжить читать с того самого места, где вы остановились. Подобным образом, если вы занимаетесь любовью и вдруг останавливаете себя (чтобы помочиться, снять одежду), нужно с точностью установить, где вы находились, чтобы спустя минуту начать с того же места»
23 августа 1961 года
Дневники Сьюзен Сонтаг никогда не публиковались при ее жизни — и неизвестно, планировались ли к публикации: они были собраны и изданы ее сыном, Дэвидом Риффом, уже после ее смерти, в 2008 году. Для рядового читателя главным здесь оказывается предельная откровенность рассказчицы, с азартом исследователя изучающей собственную сексуальность, но не менее важна нам и абсолютная серьезность Сонтаг, проповедуемая ею как метод: одинаково пристально вглядываться во все явления как вокруг себя, так и внутри.
Елена Шварц
«Я пишу все это неизвестно отчего, не во вдохновении, сидя на чердаке, выгнанная из класса за чудовищное опоздание. Сегодня двадцатое апреля, и скоро мне стукнет восемнадцать. И я хочу, чтобы меня выгнали из университета и я могла бы писать стихи и только писать стихи. О Боже, помоги мне, и я проведу свою молодость в душной комнате, у колб и реторт. И превращу камень в золото, слова — в стихи живые и ослепительные».
20 апреля 1966 года
Петербургский поэт Елена Шварц вела дневники с десяти лет и до конца жизни — последняя часть их, с 2001-го по 2010 год, вошла в посмертный, пятый том ее собрания сочинений — и точно так же посмертно были опубликованы выдержки из дневников 1960-х годов. Начинающиеся со школьных анекдотов, восторгов от чтения Жюля Верна и Виктора Гюго и подсчетов пионерских реликвий, дневники фиксируют постепенное превращение советской школьницы в антисоветского поэта. Хочется надеяться, что остальные дневники, за 1970-е и 1980-е годы, тоже сохранились и однажды будут опубликованы.
Катарина Венцль
«Около пятнадцати часов на Лобное место залезает человек, несмотря на мороз, одетый в одни боксерские трусы и перчатки. Встав в самой середине Лобного места, он начинает подпрыгивать, махать кулаками в перчатках и голосить, багровея лицом: "Ельцин, приходи, Ельцин, приходи!" Ельцин не приходит, зато минут через пять подъезжает милицейская машина и останавливается перед Лобным местом. Из машины выходят два милиционера. Они отпирают ключом калитку, поднимаются на Лобное место и стаскивают оттуда все подпрыгивающего, но голосящего уже тише художника Бренера»
Февраль 1994 года
С 1994-го по 1997 год немецкий лингвист Катарина Венцль живет в Москве, пишет диссертацию в Институте русского языка им. В.В. Виноградова и ведет подробные записки — о тараканах, о съемных квартирах, о бесконечных чаепитиях в институтах и пьянках в художественных мастерских. Автор тут — не только наблюдатель, но и, вообще-то, отличный, сильный писатель со своим слогом,— пытается притвориться невидимкой в царстве теней, где пассажиры всегда смотрят в окно, толпа равнодушна к наблюдателю, город блестит в застывшем от холода воздухе и очень важно все запомнить, все описать и ни в чем не поучаствовать.
Полина Жеребцова
«Ох, и страшный сон! Танкист приснился. И, вроде, он мертвый — весь черный, горелый, а живой! И шевелится. Ползет куда-то. Я так кричала. Маму разбудила. Мама мне опять дала подзатыльников»
6 апреля 1995 года
Две чеченские войны глазами ребенка — последнее оставшееся нам важное свидетельство ХХ века. Век катастроф и войн так и не был окончен, разница только в том, что дети сегодняшнего дня — в отличие от Элен Берр или Анны Франк — уже не говорят с будущим понимающим читателем, уже не представляют себе, что каким-то завтрашним людям важна будет память об их страданиях.