«Красота нужна человеку, чтобы заряжать его внутренние аккумуляторы»

— Я свою частную жизнь с 1994–1995 года закрыл для публики. На волне популярности песни «Карл-Маркс-Штадт» ко мне в дом косяками потянулись журналисты, я стал таскать своих близких на разные ток-шоу и вдруг в одном модном еженедельнике с ужасом увидел себя среди березок, в абсолютно глупом виде. А через неделю у меня в доме съемочная группа с ТВ устроила пожар. Это был хороший знак. С тех пор многое изменилось. Если посмотреть на мою подпись на кредитной карточке и на ту, что я ставлю, когда даю автографы на дисках, — это разные вещи. Я свято верю, что по этим завиткам подписи можно очень многое узнать о человеке. Если артист, превращаясь в публичную персону, готов к тому, что ему, условно говоря, на афишах глазки будут выкалывать, то близких своих я предпочитаю не подставлять. У меня есть друзья, с которыми я общаюсь как Олег Нестеров, но через мои музыкальные и литературные проекты прохожу не совсем я. Тем более «Zerolines» — проект «тысячелетних музыкантов», в котором через нас пропущена некая сила, и ее обслуживает наш духовный опыт. Мы как люди, как пети ивановы, к «Zerolines» не имеем никакого отношения.

— Но вы это записали!

— У нас даже в выходных данных альбома нет авторов и исполнителей, просто «Zerolines». Исключение мы сделали только для поэтов Александра Бараша и Гийома Аполлинера. Все остальное — инкогнито. Это, если хочешь, нерукотворный альбом. Песню «Есть» я переделывал много раз, пока не наткнулся на переписанный от руки из какого-то сборника текст Аполлинера. Пробуя самые разные варианты, я наконец-то понял, что пропустить голос через вокодер — единственно правильное решение для этой песни. В «Zerolines» тон задает интуиция, время течет по-иному, нет неправильных нот, музыка проистекает через тебя. На создание «Zerolines» ушло 15 лет, и теперь мы наконец-то доросли до того, чтобы записать эту музыку и играть ее на концертах. Но играть по особым случаям, как вот сейчас в планетарии или 3 декабря в петербургской «Эрарте». Это альбом про замедление. Человеку нужно замедляться, чтобы считывать длинную волну, в которой живет красота. Обычный человек живет на короткой волне и красоту из воздуха не принимает. А она ему нужна, чтобы заряжать его внутренние аккумуляторы. Поэтому и существует у Брайана Ино «Партия медленного сейчас», которая поддерживает проекты, измеряемые тысячелетиями. В общем, возвращаясь к первому вопросу, странно на таком фоне выпячивать себя любимого и тем более рассказывать, куда я езжу отдыхать и где я собираю грибы.

— Ты задумываешься над тем, сколько людей в принципе могут оценить ваше «интуитивное» музицирование?

— Если на концерте больше 12 человек, это «Мегаполис» полностью устраивает. Меньше — концерта не будет. Наша зона ответственности — люди, говорящие на русском языке. Некоторым из них проект «Zerolines» в буквальном смысле необходим — чтобы что-то понять, испытать, двигаться дальше. С другой стороны, люди, считающие себя специалистами по продвижению, например, утверждают, что если перевести песню «Бриллианты из глаз» на английский язык, то у клипа на нее будет 10 млн просмотров. Конечно, мы мечтаем поиграть этот материал на европейских фестивалях. По-хорошему, у музыки не должно быть границ. Ведь мы же переводим на английский язык сайт нашего проекта «Из жизни планет» о неснятых фильмах 1960-х. Так почему бы нам не сделать текст Аполлинера на французском языке, то есть на языке оригинала? Может быть, такое и случится. Но пока что на это времени не было. У нас ведь события развивались стремительно. В сентябре мы решили, что «Zerolines» должен выйти в ноябре. И успели.

— Летом я совершенно случайно попал на уникальное событие — «Мегаполис» представлял программу «Из жизни планет» на Красной площади, на книжной ярмарке. Причем вы играли не на Васильевском спуске, а именно на площади, там же, где Пол Маккартни выступал. Не могу себе представить, что ты должен был чувствовать, рассказывая именно в этом месте истории о том, как государство не давало художникам реализовываться.

— Конечно, это было необыкновенное ощущение. Редко так бывает, что я на сцене чувствую себя как на кухне своей квартиры. Сцена стояла в 20 метрах от Лобного места. С другой стороны от нее каждые 15 минут в нашу музыку входил бой курантов. Солнце садилось за Исторический музей. А я был совершенно расслаблен. Передо мной с авоськами сидели люди, которые предпочли не поехать на дачу, а пойти за книгами. За зубцами все чувствуешь совершенно по-другому. Нам доводилось играть в Государственном Кремлевском дворце, в эмоциональном смысле там сущий ад. Играя на Красной площади, я думал о том, что город Москва значительно древнее, чем то, что мы о нем думаем. Он не такой одномерный. Большинство событий, которые здесь происходили, нам неведомы. Мы знакомы максимум с интерпретациями историков. Что же касается государства, то, с одной стороны, да, оно придавливало режиссеров — героев «Из жизни планет». С другой стороны, вот случай, о котором мне рассказал Сергей Соловьев. Они сидели с Тарковским на афтепати Венецианского кинофестиваля, и Тарковский ему говорит: «Посмотри на эти рожи. Как ты думаешь, кто-нибудь из них мне дал бы хотя бы $100 на "Зеркало"?» Перед этим Тарковский был в Голливуде, и встреча с продюсерами длилась ровно 20 минут. По словам Соловьева, он вышел со встречи, плюнул на порог, растер и сказал: «Ноги моей больше здесь не будет». А здесь он снимал фильмы. Да, он не снял 50 фильмов. Но снял свои намоленные семь. В моей книге «Небесный Стокгольм» герой, занимающий важный пост в силовой структуре, цитирует одного философа: «Государство нужно не для того, чтобы превратить нашу жизнь в рай, а для того, чтобы она окончательно не превратилась в ад». Я сейчас в очередной раз перечитываю «Окаянные дни» Бунина и опять думаю о том, во что превращается человек, когда государство исчезает. Особенно русский человек.

— Ты упомянул свою последнюю книгу «Небесный Стокгольм». Здесь, в планетарии, я вспомнил про сериал «Марс». Он снят как полудокументальный фильм, действие игровых сцен которого происходит в 2033 году во время экспедиции на Марс, а документальная часть — это сегодняшние рассуждения ученых, конструкторов, писателей… «Небесный Стокгольм» — это тоже своего рода путешествие на другую планету, в СССР времен оттепели 1960-х. Только что для тебя было важнее — документальные подробности или характеры выдуманных героев?

— Персонажи мне были нужны для того, чтобы, как сквозь сито, пропустить через них время. Мне было нужно, чтобы, глядя на происходящее, они совершенно не понимали, что будет завтра. Еще мне было важно сказать о том, что «Небесный Иерусалим» кроет начисто «Небесный Стокгольм». В начале 1960-х Москва имела все шансы превратиться в «Небесный Стокгольм», но он оказался химерой. Человечеству никогда не удавалось создать идеально устроенное общество. А когда его строили насильно, это всегда оборачивалось множеством личных катастроф. Мне важно было показать время, когда все получалось. Мне важно было показать выход из этого времени, показать, как подло приходит этот момент. Герои не успели оглянуться, а половины созданного уже нет. А потом трех четвертей. И уже совсем ничего. И вот они вползают в брежневское время дожития. И не знают, насколько это надолго. Может быть, персонажи в моей книге не главное, хотя, с другой стороны, я легко перевоплощаюсь в главного героя Петю. В каком-то смысле Петя — это я.

— Почему все-таки нас так волнует это время — 1960-е? Вот сейчас все обсуждают сериал «Таинственная страсть», тем временем на подходе еще один сериал — «Оптимисты», который во многом созвучен «Небесному Стокгольму». Я думаю, что в этом увлечении 1960-ми есть нечто более глубокое, чем восторг на тему «времени надежд» и любование Никитой Михалковым, поющим «Я шагаю по Москве» в метро.

— Есть. То, что тогда не случилось, никуда не исчезло. Страна та же, и люди те же по большому счету. Только территория чуть меньше. Если тогда не получилось, это не значит, что не получилось на веки вечные. Всем хочется идти дальше. А для этого нужна система координат. Что тогда было хорошего, на что можно было бы опереться? Полтора года назад мы играли «Из жизни планет» на конференции архитекторов в «Гараже». Знаешь, какая была тема? «Модернизм в советской архитектуре 1960-х». Съехались архитекторы со всего мира. Тузы съехались. Не поностальгировать, не поахать — понять, что было такого тогда, что можно использовать в будущем. Как сказал Бродский, «настоящему, чтобы обернуться будущим, требуется вчера». 20 или 30 лет мы варились в пене, состоящей из худшего, что было взято из капитализма, и худшего, что было взято из социализма. Эта тема себя исчерпала. Теперь даже молодые люди интересуются, не слили ли мы что-то полезное. 1960-е были нашей очень короткой Викторианской эпохой.

— Я вот слушаю тебя и думаю, что для нашего мира простых схем и медийных штампов Олег Нестеров — это прежде всего прекрасный рассказчик, исследователь, просветитель. У тебя вообще сложился образ такого абсолютно положительного персонажа, классического интеллигента, от которого только что сияние не исходит. А музыка нередко идет как бы приложением к этому образу. Не обидно?

— Я пытаюсь дорасти до такого Олега Нестерова, который был бы в этом плане более сбалансирован. Ну да, у меня получается рассказывать, просвещать, вдохновлять. Может быть, даже больше, чем что-либо еще. «Мегаполис» XXI века отличается от «Мегаполиса» XX века тем, что в XX веке музыкальная составляющая была спрятана за глыбой «Карл-Маркс-Штадта» и «Яиц дрозда». А про альбом «Супертанго» уже не скажешь, что словеса перевешивают суть. В то же время в проекте «Из жизни планет» музыка растворена в слове, истории, вдохновении. Аудитория 50+ реагирует на этот проект едва ли не ярче, чем молодые хипстеры. «Zerolines» — это аскеза. Поэтому сегодня со сцены не будет сказано ни одного слова.

____________________________________________________________________

Борис Барабанов