Олег Каравайчук
Когда умирает композитор, от него остается наследие — много изданных партитур, еще больше рукописей. От Каравайчука — кинопленки, магнитофонные бобины и воспоминания. Так бывает с джазовыми музыкантами, теми, кто всю жизнь импровизировал,— но Каравайчук классический музыкант. Конечно, ко многим из ста пятидесяти фильмов, композитором которых он является, были написаны честные партитуры, он умел писать их абсолютно профессионально, но на звуковых дорожках осело и немало записей, состряпанных на коленке, за пару дней до сдачи фильма,— импровизаций на рояле или с маленьким ансамблем, членам которого, по рассказам очевидцев, выдавались словесные инструкции, порой фривольного или фекального характера. В длинных, тонких и сильных руках Олега Каравайчука классическая музыка превратилась в устную культуру, какой была до изобретения нотного письма. Не выходя за рамки академического канона, его музыкальный текст приобрел текучесть, сиюминутность и неповторимость — качества, обычно присущие неакадемической импровизационной музыке. Равным образом его эксцентричный стиль, вечная беретка набекрень, выступления с наволочкой на голове или в лежачей позе — все это могло бы удачно сочетаться с музыкой авангардного толка, с вращением в среде художников-перформансистов и кодексом ценностей альтернативной богемы. Однако вместо этого Каравайчук прикладывал свои поведенческие атрибуты к традиционной петербургской культуре. Судя по его походке и внешности, он должен был бы сочинять алеаторические пьесы, записанные графической нотацией,— однако его основным жанром был вальс. Его ли собственный это был вальс или Чайковского, Штрауса? Применительно к Каравайчуку такой вопрос не имеет смысла. Если авторство музыки к ранней картине "Алеша Птицын вырабатывает характер" не подлежит сомнению, то в зрелый период эти границы размываются: невозможно сказать, кто написал музыку к фильму "Монолог" — Каравайчук или Шуберт. В поздние годы, когда за славой кинокомпозитора уже можно было не гнаться, а филармоническая карьера так и не сложилась, основным жанром Каравайчука стали сеансы импровизации. Во время этих сеансов он мог правой рукой играть Прокофьева, левой — собственные фантазии, а потом включить собственное видео и под него станцевать со шваброй. Сегодня наука установила, что в фильме "Волга-Волга" снимался не юный Олег, а другой мальчик. Возможно, будут опровергнуты и другие мифы, например про выступление в детском возрасте перед Сталиным или про то, что "Ленфильм" однажды занял у композитора денег, чтобы не задержать зарплату всему штату киностудии. Но это будет грустно: мифы Каравайчуку шли, и в последние годы он сознательно строил миф о себе как об изгое, с которым трудно обществу. Он не приходил на свои концерты или уходил с них, картинно капризничал. Иногда он говорил со сцены очень долго и очень важные вещи, но специально так тихо, чтобы никто ничего не слышал. Все закончилось тем, что он не явился на собственную панихиду: гроб с телом по ошибке отвезли куда-то не туда. Был ли он гением — неизвестно. Многие минуты его музыки удивительны и превосходны, но далеко не все. Однако он обладал цельностью, связующей удаленные культурные пласты: в нем уживались традиционалист и эксцентрик, профессионал и растяпа, поэт и скептик. Возможно, он был лучшим воплощением городского фольклора, для которого сценой является пасмурная и неприветливая петербургская улица.