Персонажей нового романа можно одновременно сравнить с героями Толкиена и Ильфа с Петровым: создав "братство льда", они с маниакальностью великого комбинатора ищут драгоценные "говорящие сердца". Братьев и сестер проверяют с помощью ледяных молотков: нескольких ударов по сердцу оказывается достаточно, чтобы оно заговорило. Тех, чье сердце молчаливо, выбрасывают за ненадобностью. Остальные оказываются достойны звания новых людей.
Тем, кто уже образовал "братство Сорокина", от нового романа, что называется, ни горячо, ни холодно. Они прошли с писателем огонь, воду и медные трубы, на их полках пылятся теперь многочисленные сорокинские переиздания, которые с просветительским ражем и под лозунгом "Сорокина в массы" продолжает подбрасывать издательство Ad Marginem. Непонятную другим гадость они щелкают словно орехи. Такому читателю достаточно стилистических смакований и сравнений с другими произведениями автора: эта глава похожа на "Норму", тот абзац — на "Сердца четырех". И те, кто Сорокина боится, тоже, видимо, останутся при своем: положенные испражнения на персидском ковре и пытки бутылкой из-под шампанского здесь имеются.Впрочем, на этот раз порождены эти сцены скорее не бурной фантазией писателя, а вниманием к реальности. Владимир Сорокин стал еще пристальнее и наблюдательнее. Ведь его недаром называют писателем для западных славистов — на этот раз ругательство обернулось пользой. Потому что западная аудитория теперь насытилась антисоветской эстетикой и хочет самых элементарных подробностей о нашем житье-бытье. Они готовы в поисках драгоценных российских реалий рыться в помойке массовой литературы. Зачем же тогда пачкаться Дашковой и Марининой, когда то же самое сам Сорокин заворачивает в красивые обертки. Здесь есть и будни московских проституток, и наркотические молодежные праздники, афористичные разборки, интернет-болтовня и другие городские зарисовки. Каждому персонажу и каждой сцене писатель дает граничащую с милицейским протоколом драматургическую характеристику: "Лапин толкнул ногой дверь с надписью: 'Fuck off forever!' В комнате был полумрак: книжные полки, стол с компьютером, музыкальный центр, гора компакт-дисков. Плакаты на стене: 'Матрица', голая Лара Крофт с двумя пистолетами, Мэрилин Мэнсон в образе гниющего на кресте Христа, незастеленная кровать. Сиамский кот Нерон дремал на подушке".
Сам Владимир Сорокин гордится, что его холодный замысел в результате дал тепло: "Лед" сошелся с пламенем и даже задымился. Отрадно, что на этот раз писатель по крайней мере обогрел себя. В интервью он с удовлетворением констатирует, что написал свой первый мистический роман. Действительно есть мистический оттенок в том, что именно ему, заядлому концептуалисту, холодному постмодернисту, удается то, к чему другие авторы уже устали стремиться. Доброе сердце, новые люди, в общем, полный гуманистический набор, наличествующий в романе, еще раз подтверждает очевидное: Сорокин на самом деле еще тот моралист. Впрочем, мистика, которая предполагает некоторую бесконечность, на этом и заканчивается, поскольку для Сорокина и морализм уже скомпрометирован. Словно ужаснувшись всему хорошему, что появилось из плохого, автор припоминает "горячие сердца и холодные руки", новые породы людей, то есть все то, что уже оплевано и без него. Так, в романе вновь появляются рецидивы советской реальности, сцены с фашистами и прочие наследия неизбывного прошлого — страны в целом и Сорокина в частности. В общем, фирменный сорокинский круговорот вещей в природе.
Еще одно вещество воспел Александр Проханов: его новая книга называется "Господин Гексоген". Конспирологический роман об антирусских заговорах печатался на страницах газеты "Завтра". И, наверное, будучи изданным с пошленькой обложкой в какой-нибудь "Роман-газете", мирно завалялся бы на прилавках рядом со своими близнецами: "Гольфом с моджахедами", "Профсоюзом киллеров" и "Противогазом для Саддама". Но на счастье господина Проханова, у него есть одно золотое качество, которое отличает его от стряпальщиков вышеперечисленных произведений. Писатель этот — настоящий сусальных дел мастер. Жесткую деревянную основу своих политических обличений он с удивительным увлечением покрывает золотцем. И запросто обманывает жадных сорок.
Неточную экспертизу провело все то же, обычно довольно тщательно выбирающее авторов, издательство Ad Marginem: фитюльку приняли за человека. Мы и рады были бы вслед за издателем господином Ивановым увидеть в стилистике товарища Проханова хоть необарокко, хоть постмодерн, хоть циничную фотографию Пьера и Жиля, хоть видеоклип с Мадонной, пристающей к распятию, хоть безобразия Владимира Сорокина. Но прозаик Проханов не тянет даже на графа Хвостова. Поскольку его графоманство не бескорыстно: все-таки "Господин Гексоген" еще и политическая выходка. Автор умудрился нарисовать непохожую карикатуру не только на политиков, включая Путина, Ельцина и Березовского. Под видом искусства читателю впаривают какую-то дешевую прокламацию.
Многочисленные сравнения и эпитеты загромождают каждую страницу: "Запах оранжерейных цветов и сладкого дыма, тягучее чтение, отражение свечей в начищенной меди, икона Всех Святых, напомнившая разноцветными плащами и нимбами, стройными рядами и контурами коробку с бабочками, действовали на Белосельцева как наркоз". Один собор Василия Блаженного у Проханова претерпевает пять сравнений. Все это не без наблюдательности и даже удивительной для красно-коричневого автора широты эстетических пристрастий (ценит не Шилова с Глазуновым, а Лентулова, Гончарову и Серебрякову). Но приторно до ужаса. Плотность образов не оставляет ни единой дырочки для дыхания. Сионистские заговорщики, демократы-кровопийцы, змеюки-правозащитники, а заодно и благородные чекисты и спаситель отечества по кличке Избранник (то есть мистер Путин) — все они задыхаются под толстым-толстым слоем прохановских красивостей. Скорее графоман, чем политик по натуре, Проханов не жалеет их всех ради своего сусального словца. И уже не слышно за всем покрытым пылью узорочьем биения его патриотического сердечка.
ЛИЗА Ъ-НОВИКОВА
Владимир Сорокин. Лед. М.: Ad Marginem, 2002
Александр Проханов. Господин Гексоген. М.: Ad Marginem, 2002