Нет примирения без раскаяния

Наследник двух именитых дворянских родов, Столыпиных и Случевских — представителей первой волны российской эмиграции директор Столыпинского центра регионального развития Николай Случевский, поделился с "Огоньком" своим видением того, как Россию разделила революция и почему примирение красных с белыми по-прежнему невозможно.

Чтобы разобраться в том, что происходит в России сегодня, крайне важно понять, что на самом деле случилось тогда — в переломный момент 1917-го. Это отчасти проясняет, есть ли у сообщества русских эмигрантов, которые покинули страну сразу после революции, и у россиян, оставшихся на постсоветском пространстве, нечто общее, общая идентичность.

Здесь стоит оговориться, что в данном контексте под "сообществом эмигрантов" я понимаю только тех, кто уехал сразу после 1917-го, то есть представителей так называемой первой волны. Вторая, третья, четвертая волны были другими — и тоже непохожими на первую. На них повлиял опыт советской жизни.

Позвольте мне начать с главного вопроса: похожи ли русские эмигранты на "постсоветских людей"? Мы все — те же самые "русские люди", описанные классиками литературы, или нет?

Мой ответ — нет, мы категорически не похожи, мы разные. Несмотря на то что мы еще говорим на общем языке, опыт двух сообществ — уехавшего и оставшегося — после 1917 года настолько различен, настолько фундаментально разошлись наши ценности, отношение к истории и традиции, настолько по-разному мы воспринимаем сами себя, что любая возможность "понимания" между нами представляется чем-то спорным. Говоря это, я вовсе не имею в виду, что стоит прервать всякий диалог и попытки взаимодействия между эмиграцией и современной Россией. Но различие исходных позиций, "образов мира" у двух групп с самого начала нельзя недооценивать. 1917 год был не эпизодом в истории России, а ее концом: в определенном смысле слова Советская Россия и почитатели ее идей относятся к России царской как убийца к убитому. Со всеми вытекающими последствиями.

Мне вспоминается знаменитая цитата Черчилля, относящаяся к британо-американским отношениям: "Ничто не разделяет нас так сильно, как наш общий язык". Она вполне применима к ситуации постсоветско-эмигрантских отношений. Действительно, кажется, что мы произносим одни и те же слова: "Возрождение России", "встать с колен", "святая Русь", но реальность, скрывающаяся за ними, оказывается совсем иной. Святость, возрождение, вставание мы попросту связываем с разными вещами.

Наиболее яркий пример непонимания, шокирующий потомков первой волны,— это вопрос о "примирении и раскаянии". В России на каждом шагу можно услышать утверждение: пусть мои предки сражались и за красных, и за белых, или пусть я вовсе не помню, в чьем стане они были, главное — они все сражались за великую Россию! Главное — мир между всеми нами! Даже юбилей революции российская власть заповедала отметить в этом "примирительном ключе". Для нас это совершенно неприемлемо. Потому что не может быть никакого примирения без раскаяния, и пока Россия транслирует такую точку зрения, для нас она остается "окаянной" страной. Пока государство ищет такого "примирения", где все кошки серы, сталинский миф останется популярным, его не вытравишь ничем. Будут появляться и появляться ораторы, требующие человеческих жертвоприношений во имя построения "великой России". Позвольте мне быть предельно ясным: это чистое зло. Такое примирение — чистое зло, потому что лишает современных россиян хоть каких-то нравственных ориентиров.

Что и говорить, ленинская попытка создать "советского человека" увенчалась успехом. Православные символы, традиции, иконы были "оптом" заменены советскими эквивалентами. Тем не менее смыслы, которые несла традиционная российская культура, оказались "нетрансплантируемыми", их не получилось перенести на новую почву. Служба Богу, Царю и Отечеству была заменена тотальным подчинением Государству. Не всякому россиянину даже сегодня удастся объяснить, что служба — совсем не то же самое, что подчинение. Подмена значений базовых понятий жива в умах, она актуальна для современной России, и, видимо, останется актуальной для страны и в обозримом будущем.

Николай Случевский, директор Столыпинского центра регионального развития
Пока государство ищет такого «примирения», где все кошки серы, сталинский миф останется популярным, его не вытравишь ничем

Многие представители политической и интеллектуальной элиты России сегодня стремятся построить или восстановить (хотя бы в своих умах) "российскую идентичность". Они надеются "возродить историческую память" или, если быть более точным, расширить с помощью этой памяти свою ближайшую советскую идентичность, которая по каким-то причинам их больше не устраивает. Для этих "реконструкторов" образы и символы Белого движения, эмиграции первой волны являются крайне важным ресурсом легитимации своих амбициозных построений. Впрочем, смотреть на порожденные ими химеры нам, как правило, тяжело. Какая реконструкция может быть без глубокого эмоционального вживания, без отдания долга традициям 1000-летней Руси? Без понимания, что в них было хорошо, а что косно? Возьмем, к примеру, такую тривиальную вещь, как повязывание женщинами платочков при входе в российский православный храм. Все ведь думают, что это наша исконная традиция. Но вы посмотрите на фотографии эмигрантов первой волны в европейских и американских церквях: очень редко вы увидите женщин с покрытой головой, и уж, конечно, покрытой не платочком, а шляпкой. Потому что ношение платков — всегда и везде — было типичной крестьянской традицией на Руси, которая никогда не распространялась на города. И сейчас, памятуя своих бабушек и прабабушек, я могу заметить только, что постсоветская Россия выдумала для себя новую, небывалую традицию, прикрываясь авторитетом Святой Руси,— ношение платков православными горожанками в XXI веке. Понятны причины: ко времени революции почти 80 процентов населения империи составляли крестьяне. В конце концов, можно ориентироваться и на их традиции, творчески их развивать... Но нужно четко понимать, отдавать себе отчет, что и зачем вы восстанавливаете, а что вообще "творите заново".

Россия, конечно, всегда страдала от 1000-летней привычки больше полагаться на мифы и хроники, чем на объективную сторону истории (достаточно вспомнить, на основании чего были канонизированы многие наши святые, скажем, тот же Дмитрий Донской). Мифы любит и современная Россия, и эмигрантская. Но мотивы и стратегии мифотворчества у них существенно отличаются: в излюбленных мифах постсоветской России — о вставании с колен, о возвращении статуса великодержавности — почти не осталось места человеку, если хотите, рыцарству, личному усилию отдельного гражданина по воссозданию себя и возрождению страны. Современные российские мифы всегда обращены к массе, которую призывают сплотиться, поддержать стабильность перед лицом внешнего врага и прочих ужасов. При этом подразумевается, что россиянина уже не "положение обязывает", а "ситуация обязывает", и это чувствительная разница, связанная с потерей ответственности за собственные действия.

Подытоживая свою, возможно, резкую колонку, скажу: современную российскую элиту никак нельзя считать наследницей исторической Руси, исконных русских ценностей. Парадоксально, но кажется, что у нее больше общего с современной американской элитой, на которую российская, видимо, очень хочет быть похожа... Никакого исторического сознания, которое долгое время питало российскую государственность, в постсоветской России не просматривается, а потому плохо просматривается будущее и остается свежим ужас перед прошлым, о котором без раскаяния правдиво не вспомнишь. В этих условиях у эмиграции, пока она жива, остается скромная миссия: как католическим монахам в средневековье, хранить память и культуру былых веков в надежде, что когда-нибудь кому-нибудь она понадобится.

Записала Нелля Бедеркина

Николай Случевский, директор Столыпинского центра регионального развития