Отношение работника к своему труду напрямую зависит от отношения к самому работнику его руководства, уверен Михаил Черныш, заместитель директора Института социологии РАН. О том, как эта зависимость приводит к снижению производительности труда в России,— в беседе с социологом
Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото
Фото: lcsr.hse.ru
— Насколько низкая производительность труда зависит от внеэкономических, скажем, социокультурных факторов? Может быть, все дело в наших "национальных особенностях"?
— На этот счет существует множество расхожих стереотипов. Рожденные в СССР еще помнят известное высказывание Ленина, что русский человек — плохой работник. Вообще это отличительная черта наших отечественных руководителей, к какой бы партии они ни принадлежали,— подозревать свой народ в лени. Мол, так себе попался народишко — и не работает-то совсем, социокультурная база не та... Однако, когда мы с коллегами в Институте социологии анализируем результаты всероссийских опросов, выясняется всегда противоположное: соотечественники много и упорно трудятся — кто, где и как может, конечно, но точно не прокрастинируют. Можно сказать с уверенностью, что работаем мы, по крайней мере, не меньше, чем люди в других развитых странах, и точно больше, чем, предположим, в Европе. А самое странное здесь, возможно, что мы работаем еще и примерно на час больше, чем китайцы (если брать для сравнения население Санкт-Петербурга и Шанхая). Так что, честно говоря, расхожие представления о нашей лени сильно преувеличены.
Люди представляются в России чем-то дешевым, несмотря на все демографические ямы и убыль населения
— Но много работать еще не значит работать хорошо. Есть же ситуации, когда на работе просто "проводят время"?
— Я не спорю, в социалистической экономике "логика присутствия" себя хорошо зарекомендовала: можно было отсидеть на рабочем месте положенное время, ничего толком не сделав, и пойти домой со спокойной совестью. Много застойных кинолент повествуют о той "золотой поре" в жизни народа. Но, по нашим данным, такие схемы уже 25 лет как не действуют, попросту не оплачиваются. Вы думаете, чиновник не трудится? Он очень занят! Все последние исследования — как наши, так и наших коллег из других институтов,— демонстрируют, что работа среднестатистического чиновника, и шире — бюджетника, постоянно связана с перегрузкой, со сверхурочными. Другое дело, что эти люди могут быть перегружены чем-то очень странным, на наш взгляд: документооборотом, собиранием подписей, налаживанием контактов, составлением отчетности... Однако у них каждая минута на счету, и жалобы на нехватку времени — постоянные. Нынешняя российская экономика, уверяю, очень жестока в этом смысле: она выжимает из работника максимум времени и сил.
— Но что-то без толку: никакого роста производительности...
— А вот здесь и отгадка. Может ли быть производительным человек, из которого выжали максимум времени и сил? Я удивляюсь святой вере наших руководителей в то, что может. Не все, конечно, признаются в этой вере, хотя некоторые проговариваются: вспомним замечательное предвыборное предложение одного олигарха отменить 8-часовой рабочий день... Если это не глупость, то, по крайней мере, образчик мышления времен средневековья. Нам как мантру твердят одно и то же: если мечтаете больше получать — больше работайте! Авторам этих лозунгов мне всегда хочется задать один простой вопрос: может ли работать больше пилот гражданской авиации? Мы уже не раз видели, как пилоты "роняли" самолеты, потому что были слишком замотанными. Или, допустим, может ли работать больше преподаватель вуза? Мы хорошо знаем, что бывает, когда он перегружен: нет времени на чтение книг, на повышение квалификации, и талдычится студентам одно и то же — старые курсы 20-летней давности... Кто должен больше работать? Оперирующий врач? Да он зарежет пациента на четвертой операции, потому что у него руки будут дрожать... Отгадка в том, что у нас идея про "больше" всегда перекрывает идею про "лучше", когда речь заходит о производительности. Хотя опыт всех без исключения стран подсказывает, что лучше, то есть производительнее и эффективнее, работает тот человек, у которого есть возможность приобретать новые знания, восстанавливать силы, наконец, трудиться на лучшем оборудовании.
Наш человек, не работая, боится потерять смысл жизни. Ему очень важно быть "при работе", чувствовать себя загруженным, востребованным.
— Получается, вся проблема из-за ставки на экстенсивный рост экономики, производительности труда?
— Не знаю, на что наши руководители делают ставку, по-моему, никакой целеустремленной политики в этой области Россия не имеет, но странно полагать, что в экономике, которая сама по себе развивается экстенсивно, за счет увеличения добычи углеводородов, вдруг к рабочей силе начнут относиться иначе: думать не о том, чтобы "больше" ее использовать, а о том, чтобы "лучше". Модели мышления, они ведь более или менее одинаковые в обществе — сверху донизу. Здесь мы подходим к важному замечанию: борьба за интенсивный рост производительности труда требует долгосрочных вложений. Человек с киркой или молотом в руках, как бы часто он ими ни орудовал, менее эффективен, чем человек с отбойным молотком. И это везде. Не бывает роста производительности труда без роста инвестиций в обновление технологий, в развитие. А теперь просто посмотрите статистику: эти инвестиции у нас запредельно низкие. Горизонт планирования большинства бизнесменов — до 5 лет. При таком подходе что удобнее: пригласить десяток работников из Таджикистана или Узбекистана, которых в случае чего можно скопом уволить, или закупать новое оборудование, одни амортизационные расходы на которое не покроешь за 5 лет? Понятно, что первое гораздо дешевле обходится нашим работодателям, чем второе. Люди вообще по-прежнему представляются в России чем-то дешевым, несмотря на все демографические ямы и убыль населения, и вкладываться в них как-то странно. Предполагается, что даже наоборот: это они должны вложиться в работу, отдаться ей до конца...
— Кстати, ценность работы для россиян, если обратиться к последним данным Института социологии РАН, очень высока и все боятся ее потерять, хотя, казалось бы, безработицы в стране практически нет. Так что мы, по-видимому, не против "вкладываться"...
— Все-таки ситуация с безработицей отличается от региона к региону, а ситуация с хорошо оплачиваемой работой так вообще везде напряженная. Но вы верно заметили, что работа для россиян необычайно значима, и она всегда еще немножко больше, чем просто способ получить деньги, это источник смыслов и стабильности. В этом отношении мы все еще принадлежим к индустриальной культуре, где цели и ценности жизни обретаются в свободном, созидательном труде. Культура свободного времяпрепровождения существовала, пожалуй, только в дореволюционной России в высших слоях общества, а сейчас скорее отсутствует. Не стоит думать, что все наши соотечественники готовы стать рантье и остаток дней отдыхать на Бали: в их системе ценностей можно, конечно, о таком мечтать, но очень трудно так жить. Наш человек, не работая, боится потерять смысл жизни. Ему очень важно быть "при работе", чувствовать себя загруженным, востребованным.
— "Индустриальная культура" — пережиток прошлого? Стоило бы поискать новые смыслы?
— Она не так уж и плоха для технологического развития страны. Другое дело, что она сейчас работает во многом вхолостую: "осмысленных" рабочих мест немного, появляется некоторая усталость от "менеджерских" будней. Здесь, кстати, стоит затронуть еще один немаловажный сюжет: мы часто думаем о производительности труда как о некоем усредненном на всю экономику показателе. Однако известно, что ее уровень всегда и заблаговременно ниже в секторе услуг, чем, скажем, в производстве программного обеспечения. Более высокотехнологичные сектора экономики всегда и более производительные, и уровень квалификации труда находится в прямой зависимости от его производительности. В нашей же стране высокотехнологичных производств немного, доля сектора услуг растет — понятно, что общий уровень производительности падает. Можно, конечно, упражняться в поисках "национальных" объяснений причин таких проблем, но не исключено, что они вполне азбучные — имеющие, конечно, какое-то отношение к ментальности, но не самое большое. Рискну предположить, что национальный характер гораздо менее виноват в наших бедах, чем те, кому все время выгодно на него пенять.