"Я не могу разглашать, кто дал ФРИИ деньги"

Фонд развития интернет-инициатив (ФРИИ) был запущен в 2013 году по инициативе президента РФ Владимира Путина. С тех пор эта структура инвестировала более чем в 270 проектов, но нередко подвергалась критике со стороны участников венчурного рынка. О промежуточных итогах деятельности ФРИИ, проблемах российских стартапов и перспективных для инвестиций отраслях в интервью "Ъ" рассказал директор фонда КИРИЛЛ ВАРЛАМОВ.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 3

Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин  /  купить фото

Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин  /  купить фото

Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин  /  купить фото

— Каким был для фонда минувший год?

— Мы значительно увеличили и количество сделок, и объем инвестиций. На конец 2016 года у нас было в портфеле 265 компаний, из них 26 получили следующий посевной раунд, еще в восемь мы инвестировали на более поздней стадии. С момента запуска ФРИИ в 2013 году мы фактически перевели стартапам более 1,5 млрд руб., также подписали соглашения об инвестициях более чем на 1 млрд руб. сверх этого — как для новых проектов, так и для текущих портфельных компаний при достижении ими установленных KPI. По сути, почти половина капитала фонда уже зарезервирована. Кроме того, сделок было больше, чем в 2015 году, просто потому, что часть компаний доросла до следующей стадии, мы смогли им дать следующий раунд.

Многие проекты показали свою состоятельность и выстрелили. Например, #tceh — наша площадка для поддержки стартапов, объединяющая образовательную платформу и коворкинг. В 2016 году #tceh вырос по выручке почти в два раза, и сейчас мы сейчас рассматриваем внешние предложения об инвестициях в этот проект. Вышла на очень хорошие показатели краудинвестинговая площадка StartTrack. Это тоже один из инфраструктурных проектов, что мы начинали, чтобы, по сути, создать рынок краудинвестинга в России, потому что его просто не было в 2013 году. Они показали в прошлом году оборот более чем 500 млн руб., через них прошло большое число сделок, там сейчас 1,3 тыс. частных аккредитованных инвесторов с объемом капитала больше 4 млрд руб. И цифры продолжают расти.

— А что с другими проектами?

— Ряд наших экосистемных проектов вышел на зрелые показатели. Например, образовательный курс для студентов по интернет-предпринимательству. Мы задумывали его как самую раннюю стадию акселерации проектов. Задача курса — подсказать, где и как найти идею для стартапа и доработать ее в полноценный бизнес. К началу 2016-2017 учебного года курс читается в 127 вузах. Мы обучили около 400 преподавателей, в этом учебном году 7 тыс. студентов пройдут этот курс.

Ну и еще несколько знаковых историй. У нас случился довольно неожиданный exit (продажа доли в проекте.— "Ъ"): мы продали долю в VisionLabs (в июле 2016 года Sistema_VC приобрела 25% компании при оценке в 1,4 млрд руб.— "Ъ"). Притом что в среднем срок, когда фонд держит долю в проекте, составляет примерно шесть-семь лет, здесь случился выход примерно через два с половиной года. Это сильно выбивается из нашего общего графика, но основатели захотели продать долю стратегическому инвестору. Мы не стали их останавливать.

— Это первый такой выход для вас?

— Да. Сумма для нас не очень большая, но мы заработали в 28 раз больше, чем вложили.

— В июле 2013 года вы рассказывали, что фонд будет действовать три года и за это время инвестирует 6 млрд руб. Но фонд принял новую концепцию, согласно которой инвестирует 6 млрд руб. за девять лет и за это время профинансирует 735 стартапов. Почему пришлось пересмотреть стратегию?

— Не пришлось. Фонд был объявлен в марте 2013 года на заседании набсовета Агентства стратегических инициатив. Там действительно была предварительная концепция, по которой фонд должен был работать три года с задачей помочь предпринимателям с созданием 400 новых бизнесов. Мы с командой приступили к работе и провели сессию стратегического планирования в июне 2013 года. К ноябрю, когда мы с первыми проектами встречались с президентом, представили ему обновленную концепцию так называемого evergreen-фонда, то есть без срока жизни. А число 735 проектов — это потом подсчитали более детально для инвестстратегии и чуть позже эту стратегию приняли на совете фонда.

— А ваши спонсоры по-прежнему хотят оставаться в тени?

— У меня есть вполне конкретный контракт, я не могу по нему разглашать, кто дал ФРИИ деньги.

— Ранее фонд объявлял приоритетные направления инвестирования. Среди них были технологии и решения в телекоме, большие данные и машинное обучение, монетизация и дистрибуция цифрового контента, информбезопасность, охрана интеллектуальной собственности в интернете. Вы их пересматриваете?

— Да, мы довольно много инвестировали в те приоритеты. Сейчас появились новые, мы постоянно мониторим, какие секторы наиболее актуальны. Big Data никуда не делась, это одна из самых перспективных ниш, на которой построено machine learning (машинное обучение.— "Ъ"). Вторая тема, связанная с этим,— интернет вещей. Вообще, если говорить цинично, нет никакого абстрактного интернета вещей, потому что он во многом состоит из простейших датчиков — давление, температура, влажность и т. д. И они сами по себе бизнес не создают, добавленная ценность возникает, когда вы начинаете обрабатывать эти данные на больших объемах. Анализировать, менять логистические цепочки, методы, технологии обработки и т. д. Третья тема — это медицина, биоинформационные технологии. У нас есть очень крутые проекты в портфеле, которые занимаются анализом генов, предсказаниями рецидивов рака на основе математических алгоритмов. Четвертая ниша — виртуальная реальность (VR). Потенциал здесь заложен в применении VR в образовании, во встраивании дополненной реальности в различные процессы на производстве, в обслуживании техники.

— Продолжая разговор о Big Data. Год назад вы создали лабораторию больших массивов данных, объявив, что инвестируете в такие проекты 500 млн руб. Каких результатов добились?

— Этот запуск полностью себя оправдал. Чем больше мы погружаемся в тему, тем больше видим перспектив. Говорят, что данные — это новая нефть, но тут недостаточно просто сидеть на скважине. Ценность не во владении данными, а в их переработке, которая позволяет извлекать новые знания, получать новую эффективность, а в конечном счете деньги. И вот когда вы берете технологии обработки больших данных и накладываете их на традиционные отрасли, то начинаете получать невероятные эффекты. Например, в энергетике или в машиностроении есть такое направление predictive maintenance — предиктивное обслуживание запчастей или агрегатов. За несколько недель до того, как агрегат выйдет из строя или его нужно заменить, вы об этом узнаете и почините его не тогда, когда он сломался, а когда это реально нужно. Это дает колоссальную экономию — 20-30%. А что такое сэкономить на инфраструктуре нефтяной или энергетической компании 20-30% на всех ремонтах? Это миллиарды долларов.

Сельское хозяйство — мой любимый пример. Есть один стартап — мы еще не купили в нем долю, сейчас проводим due diligence и ведем переговоры, весной объявим о сделке. У него очень простая идея. Есть постоянная связь со спутниками и анализ данных о движении и перемещении сельскохозяйственных машин. За счет того что роль человеческого фактора снижается, сельхозтехника движется с точной постоянной скоростью и равномерно распределяет удобрение, показатель урожайности увеличивается на 10%. Если добавить данные о температуре, влажности, то можно управлять разными циклами — например, полива или внесения удобрений и т. д. Во-первых, можно прогнозировать урожайность, во-вторых, появляется важный элемент контроля за действиями людей. Фермеры рассказывают, без шуток, как ночью на планшете следят за тем, как трактор едет — равномерно или нет. Равномерный посев и удобрение увеличивают урожайность на 15-20%. Представьте, Россия собрала 110 млн тонн зерна в прошлом году. Из них 20-30% экспортирует. Если увеличить хотя бы на 10-15% урожайность, это в потенциале даст плюс 15 млн тонн в выработке. Взяли и удвоили экспорт, помогли отрасли заработать миллиарды долларов. В сегменте интернет-рекламы, например, таких денег просто нет! И это на одной простой технологии, которую можно внедрить в течение нескольких лет по всей России. Такой масштаб эффекта заложен везде сейчас — что в ЖКХ, что в энергетике, что в машиностроении. В транспорте колоссальные возможности для улучшений на, казалось бы, простых вещах. Вот это реальная Big Data. Потенциал огромный, и здесь только зарождается рынок.

— Летом вы анонсировали появление частной биржи данных для удаленной идентификации. Что это за проект?

— Это IDX — первый проект, успешно инкубированный внутри ФРИИ. Растет количество онлайн-сервисов, число пользователей, и сервисы хотят знать о юзерах все больше и больше, чтобы оказывать услуги более высокого качества. Доверие к существующим способам идентификации на площадках онлайн-услуг очень невысокое. IDX — это площадка для обмена подтверждениями о достоверности данных и верификации физических и юридических лиц, продукции или других объектов. Биржа не является держателем ID, это среда обмена. Например, человеку нужно получить или оказать какую-то услугу. Возьмем сервис курьерской доставки. Представьте ситуацию: нужно, во-первых, убедиться, что человек не украдет вашу посылку, а с другой стороны, ему надо убедиться, что вы бомбу не подсунете. Допустим, вы добропорядочный клиент или сервис и готовы раскрыть какое-то количество данных о себе, чтобы получить дополнительный кредит доверия. В этом случае вы предъявляете номер паспорта, вас просят указать какие-то дополнительные данные — к примеру, если мы говорим про "Интер РАО", то это номер счета за электричество. Когда вы указываете эти данные, биржа делает запрос партнеру: "Правда ли, что человек с таким паспортом имеет такие данные?" Партнер подтверждает, получает за это деньги. А тот, кто подтверждает эту услугу, также берет деньги за услугу этому сервису. Человек с повышенным уровнем доверия уже, например, может оказать услугу или получить ее.

В IDX интегрирована технология распознавания личности по бимодальной идентификации, эта технология разработана Центром речевых технологий. Благодаря этому сервис обеспечит высокую степень доверия по распознаванию голоса и мимики говорящего. Это дополнительный способ идентификации, сегодня он самый надежный, недорогой, такой вид данных легко сформировать с помощью простейшего смартфона.

— Какие подвижки в развитии телемедицины?

— Телемедицина важна хотя бы потому, что позволит повысить доступность медицинских услуг для всех граждан страны. В частности, будут разрешены формат консультации "врач--пациент" и дистанционное взаимодействие "врач--фельдшер": фельдшер сможет напрямую консультироваться с врачом относительно состояния пациента, диагноза и назначения лечения. Фельдшер сможет снять данные с человека, а врач удаленно и авторизованно поставить диагноз и назначить лечение. Ну а для стартапов закон, по сути, открывает и делает легальным огромный новый рынок.

— На какой стадии законопроект?

— Он сейчас в правительстве и планируется к внесению в Госдуму в ближайшее время. Думаю, вскоре документ пройдет первое чтение, а на этапе второго чтения возможны какие-то правки. Не внедрять телемедицину нельзя, потому что кроме повышения доступности услуг медиков в удаленных регионах это даст стартапам доступ на рынки медицинских услуг, которые становятся международными. Многие пользуются услугами телемедицины европейских докторов, израильских и т. д. Если мы упустим время, окажется, что наших пациентов скоро начнут дистанционно консультировать врачи из других стран.

— Вы ранее жаловались, что многие механизмы, необходимые для финансирования проектов ранних стадий, в РФ не работают: например, конвертируемый заем или опционные соглашения. Во многом поэтому около 70% сделок в РФ структурировано по иностранному праву. Насколько отрасль продвинулась в этом отношении?

— По той статистике, что мы собираем, две трети сделок в ранней стадии проходит уже в юрисдикции РФ. В том числе из-за законодательных инициатив, которые с нашей помощью и благодаря поручениям президента уже прошли через Госдуму и вступили в силу. Это — опционные соглашения, корпоративный договор, заверение об обстоятельствах. Конвертируемый заем — в процессе, эта инициатива обсуждается с Госдумой, надеюсь, проведем в этом году.

— Какие ближайшие планы у ФРИИ?

— Запуская IDX, мы наработали методику инкубирования технологических проектов, созданных специально под потребности реального рынка. И теперь запускаем инкубатор ФРИИ, через который мы намерены инвестировать вместе с партнерами до 1 млрд руб. в течение ближайших лет. Объясню зачем. В Кремниевой долине более 300 тыс. успешных бизнес-ангелов — частных инвесторов, ежегодно инвестирующих в стартапы суммарно более $24 млрд. Еще в Штатах число стартап-акселераторов выросло с нескольких штук в 2005 году до 170 в 2015-м, за это время они инвестировали еще $19,5 млрд в более чем 5 тыс. американских стартапов. Благодаря в первую очередь частным ангельским инвестициям общую воронку стартапов наполняют проекты как с инновациями в бизнес-модели, так и с высокотехнологическими разработками. В России же доминируют стартапы с инновациями в бизнес-модели, которые кажутся низкотехнологичными. На создание прототипов технологических проектов, как правило, требуется большее финансирование на ранних стадиях, тогда как акселератор и предпосевные инвестиции направлены в первую очередь на проверку бизнес-модели. В итоге российский рынок испытывает дефицит более наукоемких проектов.

В инкубаторе мы попробуем решить эту проблему. Он объединит в себе несколько профильных лабораторий. Лаборатория больших данных уже работает, на очереди лаборатория VR и лаборатория интернета вещей. К их запуску будем привлекать сильных индустриальных экспертов в качестве кураторов, сейчас ищем таких на рынке.

— Вы чувствуете конкуренцию за проекты с другими институтами развития?

— Мы же работаем на своем поле. Массово проектами ранних стадий в интернете по большому счету никто, кроме нас, не занимается. Плюс многие игроки выдают преимущественно гранты. Это как благотворительность. Инвестиции же — это как нанять человека на работу. Вы договариваетесь с ним о зарплате, а потом вам надо вместе с ним эти деньги отработать. Чтобы он еще немного вам прибыли принес — иначе зачем его нанимать? И вы уже совершенно по-другому относитесь к выбору человека, к постановке задачи и пониманию того, куда пошли ваши деньги.

— Есть мнение, что одна из главных проблем венчурного рынка в России — как раз выходы. Инвесторам некому продавать свои проекты в России.

— Это так. Сейчас это, наверное, ключевая проблема. На других рынках, например США, 90% денег в экосистему возвращается благодаря сделкам M&A. На российском же рынке слияний и поглощений сделок со стартапами очень мало. Но мы с этим тоже системно работаем и запускаем школу M&A для крупного бизнеса. Сейчас более 120 крупных компаний являются нашими стратегическими партнерами и заказчиками. Будем помогать им нарабатывать знания и практики M&A.

— Но есть и обратная проблема, о которой говорят уже предприниматели,— невозможно найти деньги под новый проект.

— Если говорить про маленькие компании, то это не совсем так. Вчера мы обсуждали стратегию StartTrack, нашей биржи для инвесторов. У них нет проблем с инвесторами, их сейчас больше, чем проектов. Сейчас у них есть проблема с тиражированием проектов, которые основатели не могут правильно отформатировать и упаковать, чтобы привлечь деньги. Проблема в том, что зачастую проекты приходят неупакованные — с непонятной идеей, не отвечающие на основные вопросы инвестора: какой рынок будет у стартапа, в каком направлении он будет развиваться, какая экономика у продукта и т. д. Но фактически сейчас там денег больше, чем проектов, в которые можно инвестировать.

— Венчурные инвесторы говорят, что хорошо, если один из десяти проектов выстрелит. А сколько проектов выстрелило у вас?

— В общей сложности мы профинансировали более 270 компаний. Если говорить о ранних стадиях, то взлетел стартап или нет, можно оценить примерно через год после его выхода из акселератора. Отвечающих такому условию проектов у нас около 200. Примерно 30% проектов привлекает следующий раунд инвестиций. Это косвенный показатель, но достаточно хороший, чтобы оценить, насколько успешна компания. То есть она быстро развивается и нуждается в деньгах на развитие. При этом плановый показатель у нас сильно ниже, мы опередили собственный KPI. Это к вашему вопросу о том, что один из десяти выживает. У нас три из десяти.

Да, примерно 25% проектов закрывается в течение года. На самом деле это тоже хорошо: мы учим закрываться даже быстрее, чтобы проекты не тратили время основателей и не жгли деньги инвесторов.

Еще около 45% проектов находится в серой зоне, они выходят на оборот 10-30 млн руб. в год, но растут потом медленно. Этого хватает для того, чтобы основателям комфортно себя чувствовать, но для нас это не суперперспективная история, это просто не венчур. Им не хватает амбиций. Когда у тебя уже есть 1 млн руб. в месяц, все хорошо и можно успокоиться — к сожалению, в России такая логика основателей далеко не редкость.

— ФРИИ критикуют, например, за то, что фонд живет на проценты от депозита, а не на отдачу от инвестиций.

— Напомню, средний цикл возврата инвестиций для проектов ранних стадий — это шесть-семь лет. В более поздней покороче — три--пять лет, все равно это довольно длинные циклы. Нашему фонду и четырех лет нет. Можно жить на тело фонда, а можно его сложить куда-нибудь в банк и получать процент по депозиту. И в этом ничего страшного нет. Мы положили деньги в банк и действительно получаем с этого проценты. Так сделано, чтобы не проедать тело фонда. Но все же в основе модели ФРИИ лежат инвестиции в стартапы, и доходность здесь принципиально разная. Доходность по портфелю мы рассчитываем получить в районе 30%. Вы на депозит под такие проценты не положите деньги.

— Также ФРИИ обвиняют в чрезмерном контроле над стартапами, что мешает им привлекать новых инвесторов и масштабировать бизнес за границей.

— Если вы посмотрите корпоративные договоры в тех же Штатах, они там еще жестче и значительно сильнее защищают инвестора. Если вы как инвестор вкладываете деньги, то, конечно, хотите, чтобы ваша доля не размывалась, по крайней мере свои инвестиции как-то пытаетесь защитить. То, что мы делаем сейчас, мягче, чем сделано в тех же США. При этом если сравнивать с тем, как выдаются гранты, вам и не нужно ничего защищать. И когда сравнивают инвестиции с грантами, возникает ощущение, что мы жестко это отслеживаем, но мы просто защищаем свои инвестиции. И это нормально, так поступает любой опытный инвестор. Мы еще не самые суровые, я вас уверяю.

Интервью взял Роман Рожков