«Больница — ведь это верная смерть»

В апреле 1842 года Государственный совет принял решение, позволявшее снять раз и навсегда застарелую проблему — почти полное отсутствие медицинской помощи бедным жителям даже в столицах. Весь "чернорабочий люд" обложили специальным сбором на создание и содержание особых больниц. Деньги собирались исправно, но и 70 лет спустя, в 1912 году, более трети нуждавшихся в госпитализации малоимущих москвичей получили отказ в приеме на лечение.

Светлана Кузнецова

"Едва ли 700 кроватей остается"

Предприняв летом 1785 года путешествие по Волге, Екатерина II посетила Москву и осталась недовольна количеством больниц в древней столице. Их было две: Павловская, на 50 коек, учрежденная в честь счастливого выздоровления ее сына — великого князя Павла Петровича в 1763 году, и Екатерининская, на 150 мест, основанная по ее указу в 1775 году.

"При возвращении из Москвы,— сообщал секретарь Военной коллегии П. С. Колотов,— пришло монархине на мысль, чтобы столицу сию снабдить всеми нужными и полезными заведениями. На сей конец писала она из Клина к главнокомандовавшему тогда в Москве генералу-аншефу графу Якову Александровичу Брюсу следующее: Первое. Больницы и богадельни, для призрения немощных и способов к пропитанию лишенных, умножить в числе людей сообразно многолюдству города".

Но ни при жизни Екатерины II, ни при жизни других русских императоров количество мест в московских больницах так и не стало "сообразно многолюдству города".

Положение больных из простого люда осложнялось еще и тем, что лечение в больницах многим из них было не по карману. Месяц пребывания в Екатерининской больнице в конце XVIII века стоил 5 руб. (для мелких чиновников это было месячное жалование). Плату взимали или с самих пациентов, или с ведомств, где они служили, или с обществ, к которым принадлежали. В 1815 году лечение подорожало до 10 руб. за месяц, а в 1830-м — до 15.

О больницах заметить можно, что число мест, штатами назначенных, далеко не удовлетворяет потребности народной

В 1832 году статистик В. П. Андросов констатировал:

"Вообще о больницах заметить можно, что число мест, штатами назначенных, далеко не удовлетворяет потребности народной. Если из 2827 штатных кроватей 1850 исключить военной госпитали и 303 назначенных для больных тех мест, к которым больницы принадлежат, то едва ли 700 кроватей остается для прочего, 250-тысячного населения столицы".

Открытие в 1833 году Градской больницы с 450 койками лишь слегка улучшило ситуацию. Правда, огромное благо было в том, что в нее принимались и люди крепостного состояния, лишь бы "больные имели законные виды и свидетельства об их звании". Кроме того, 100 бесплатных коек были отведены неимущим свободного состояния, если те предьявляли свидетельства о своей бедности, выданные полицией. Остальные платили по 15 руб. ассигнациями за месяц лечения.

В том же 1833 году с окраины из ветхих деревянных корпусов к Петровским воротам была переведена Екатерининская больница — в перестроенный для нее дом князя Гагарина. Она имела 220 коек. А в 1846 году в больничном саду возвели летний корпус для 70 человек. Но лежать в этом отделении из-за близости отхожих мест было небольшим удовольствием.

"Нужные места в летних палатах почти в непосредственном сообщении с коридором,— писал инспектор московских больниц гражданского ведомства А. И. Овер,— и так как эти ретирады простые, то из них в сырую погоду распространяется по коридору вонь, особливо в то время, когда ночью окна и двери закрываются".

У основного корпуса тоже были недостатки.

"На Петровке возле самой больницы,— отмечал А. И. Овер,— образуется обширная лужа, в которую погружается часть цоколя нижнего этажа. Вода эта, смешиваясь в трубах с нечистотами из ретирад, производит вонючие испарения, которые, даже независимо от сильного скопления вод, бывают иногда несносны летом, а иногда даже и зимою. Смрад этот сильно распространяется в нижнем этаже этого конца здания".

В Москве, правда, были и другие больницы — существовавшие на средства благотворителей роскошные Голицынская и Шереметевская. В путеводителе по Москве Лекоент де Лаво в 1824 году восхищался первой:

"Внутренность больницы и распорядок оной соответствуют блистательной ее наружности. Лекарства в ней превосходные, а присмотр неусыпный".

И писал о Шереметевской:

"Зодчество сего дома пленяет величием и простотою; цель и назначение сего заведения возбуждают в сердцах благоговение... В сем доме больным предлагают все пособия врачебные".

Высочайший уровень обслуживания в этих больницах сохранялся десятилетиями. Инспектор А. И. Овер восхищался учреждением графа Шереметева в 1857 году:

"Пища для больных весьма хорошего качества и беспрепятственного выбора. Врачи могут назначать по своему усмотрению всякую пищу, какую бы ценность она ни представляла, лишь бы это служило для пользы больных; даже прихоти их могут быть исполняемы, если это только не противно лечению. Лекарства. Выбор их также не ограничен, не стеснен известною мерою, из которой выходить нельзя... Новейшие лекарства, минеральные воды, дорогие средства — все, что будет признано врачами за необходимое, можно употреблять для спасения больного".

Но несмотря на то, что эти больницы считались общедоступными, малоимущих и бедняков в них принимали далеко не всегда.

"Сподручная и почти даровая"

Из-за недостатка мест в больницах для бедных между неимущими обывателями возникла острая конкуренция. А приказы общественного призрения вдруг обнаружили, что при учреждении губерний в 1775 году было постановлено: в больницах приказов пользовать и призирать всякого звания бедных и неимущих людей безденежно. Но совершенно не определено, кого относить к беднякам. В 1834 году министр внутренних дел обратился с этой проблемой к Комитету министров:

"Усмотрев из донесений некоторых начальников губерний, что от неопределительности, кого из принимаемых в больницы людей считать имущими и кого призревать на праве неимущих, приказы общественного призрения встречают разные неудобства и часто вовлекаются по взысканию денег за лечение в напрасную, иногда несколько лет продолжающуюся, переписку".

Николай I повелел распространить на все больницы приказов общественного призрения правила, утвержденные в 1804 году для городских больниц Санкт-Петербурга.

Больница нищенская, рядовая, бесприветная, с ужасными операциями, с грубым равнодушием врачей, фельдшеров и сиделок

Было разрешено принимать безденежно:

"а) приказных служителей и нижних канцелярских чиновников, присылаемых от Присутственных мест, кои по штатам не имеют у себя особых лекарей;

б) отставных людей казенного ведомства;

в) жен и бездолжностных детей солдатских, матросских и других команд, кои особых госпиталей и лекарей не имеют;

г) крестьян казенного ведомства и отпущенных вечно на волю обоего пола людей;

д) мещан, не имеющих недвижимой собственности в том городе, где учреждена больница, равно мещан иногородних, о коих однако ж Приказы обязаны, по приеме, требовать точнейших удостоверений на счет имущества их и по получении сих удостоверений делать постановление, следует ли или не следует слагать с них положенный платеж за пользование в больницах и

е) местных купцов и мещан, имеющих недвижимую собственность, если в тамошние приказы общественного призрения поступают в пользу больниц денежные сборы, подобно установленному для С. Петербургских городских больниц по указу 26 февраля 1804 года, не из городских доходов, а собственно от купеческих и мещанских обществ".

Кроме того, в эти больницы было позволено принимать людей и других состояний, если они получают "незначительное содержание от службы или своих промыслов и обременены пропитанием больших семейств". Но, приняв их, приказы должны были требовать "откуда следует точных сведений о неимуществе их" и затем испрашивать "от министерства внутренних дел разрешения об исключении из счетов платежа, следующего за лечение и содержание их".

К 1836 году и в Москве, и в других губернских городах ежегодно росло число тех, кому отказали в госпитализации.

В это время в Первопрестольной блистал доктор Ф. И. Иноземцев. Его дом на Спиридоновке знали все. Н. Е. Мамонов, врач и один из основателей Общества русских врачей, писал:

"Врачебная помощь, быстрая, сподручная и почти даровая была организована в приемной Федора Ивановича. Из этой приемной образовалась своего рода поликлиника. В ней собиралось ежедневно не менее десяти врачей, которые под его непосредственным руководством исследовали приходящих больных, подавали им советы и раздавали рецепты с особенными отметками для получения лекарств из аптеки г. Больта, который обещал отпускать и действительно отпускал их по уменьшенным ценам... первообраз частной поликлиники в России удовлетворял двоякой цели Федора Ивановича и его друзей: помогать бедным больным и через них знакомить публику с врачами, вышедшими из его школы".

В год через "поликлинику" Иноземцева проходило более 6 тыс. человек.

В первой половине XIX века заболевших московских бедняков выручал бесплатными советами и лекарствами и Ф. П. Гааз, главный врач столичных тюрем, за что звался в народе святым доктором.

Приказам общественного призрения пришлось следовать передовому опыту бескорыстных врачей. Признав, что не в состоянии принять в свои больницы всех страждущих, они обратились к министру внутренних дел. Приказы общественного призрения, говорилось в записке, "нередко встречают затруднения в доставлении такового пособия или по недостатку места в заведении их, или потому, что сами больные не желают поступить в больницы по обязанностям к своим семействам, особенно в хронических болезнях, требующих продолжительного лечения". Министр "признал возможным допустить снабжение сих людей лекарствами безденежно, с отнесением потребных на то издержек на счет Приказов".

"Неимущие больные,— постановил министр,— для получения лекарств обязаны представить о себе письменные удостоверения полицейских чиновников по месту жительства о звании и неимуществе своем и о числе лиц содержимого ими семейства".

После осмотра врача и получения рецепта больной сдавал в контору больницы свое свидетельство. Имя пациента заносилось в особую книгу, а больному выдавался билет о зачислении его в "число пользуемых", где указывались год, месяц и день. Являясь в больницу за лекарством, он предъявлял этот билет, а по выздоровлении менял его на свое свидетельство.

"Платят врачу своему до 2000 р. в год"

Но платежеспособные москвичи больниц не любили. Писатель и драматург П. Д. Боборыкин устами одной из своих героинь ярко выразил это отношение к госпитализации:

"Она познала особую боязнь больницы, общую и простому народу, и господам. Больница — ведь это верная смерть, нищенская, рядовая, бесприветная, с ужасными операциями, с грубым равнодушием врачей, фельдшеров и сиделок, лежанье по месяцам в палатах, длинных, уставленных койками, пропитанных запахом госпитального смрада и карболки, где около вас стонут, храпят, криком кричат и делают все то, чем немощь человеческая становится грязна и противна,— больница, где по утрам унтер обходит палаты и громко спрашивает: "Кому причащаться?""

Платежеспособные москвичи предпочитали лечиться дома, обзаведясь семейными докторами. Или прибегали к разовым консультациям у знаменитостей. С 1789 года в России был законодательно закреплен размер платы вольнопрактикующему врачу.

"Было бы несправедливо,— писал доктор медицины К. Гелинг,— если бы больные, для пользования которых он посвящает все свое время, не доставили ему по крайней мере необходимейших способов для удовлетворения жизненных его и семейства его потребностей. Поэтому законы наши допускают даже некоторого рода требования за понесенные врачами труды, как то: за посещение в городе от полтины до рубля; за посещение за городом от 1 до 2 рублей; за словесный или письменный совет от 3 до 5 рублей; за подание в трудных родах акушерской помощи 5 рублей; повивальной бабке за труды при родах и девятидневное посещение также 5 рублей; за важнейшие хирургические операции платы не определено: она предоставляется добровольному условию врача с больным,— но и тут непомерное требование не оставляется Медицинским Управлением без взыскания".

Пользуемые в больнице чернорабочие помещаются в зданиях больницы в пяти отдельных небольших флигелях, в сенях и сортирах

Но далеко не все врачи придерживались установленных тарифов. В 1820-е годы, когда месяц пребывания в больнице стоил 15 руб., один визит медицинских звезд, например Г. Я. Высоцкого или М. Я. Мудрова, обходился в 25 руб. Но состоятельные пациенты были уверены, что платят не зря. Мудров, по словам современников, творил чудеса с помощью кровопусканий и кровоизвлечений пиявками. Семьи, которые М. Я. Мудров пользовал в течение 20 лет, ценили его за то, что он помнил о своих пациентах все. Секрет заключался в том, что врач десятилетиями хранил собранные им истории болезней.

"Все написаны моей рукой,— пояснял М. Я. Мудров своим ученикам,— писаны не дома, но при самых постелях больных. Число одних фамилий простирается за тысячу. В одной фамилии бывает много больных, и один больной бывает много раз болен. Сей архив расположен азбучным порядком, для каждой буквы назначена особенная книга, в которой в одну минуту можно найти описание болезней каждого и все рецепты. Сие сокровище для меня дороже всей моей библиотеки... В 1812 году все книги, составлявшие мое богатство и ученую роскошь, оставались здесь на расхищение неприятелю; но сей архив везде был со мною".

Мудров не любил "докторских фокусов", когда врач, чтобы произвести впечатление на больного, прописывал ему лекарственные смеси, состоявшие из 25 ингредиентов. Он не стеснялся посоветовать "поставить горчичники, хреновники, шпанские мухи", порекомендовать "трения, бани, ванны простые или лекарственные, обмывание лица, рук, ног, всего тела водою, уксусом, вином простым и виноградным".

"Не должно лечить болезни по одному только ее имени, ...а должно лечить самого больного, его состав, его органы, его силы... Вот вам вся тайна моего лечения" — эти слова М. Я. Мудрова стали крылатыми.

Простые методы приносили лучшим столичным врачам совсем не малые деньги.

"Врачи и хирурги репутацией могут ежегодно приобретать от 50 т. до 70 т. рублей,— писал в 1828 году англичанин, доктор медицины А. Б. Гранвиль, побывавший в России.— Некоторые фамилии платят домашнему своему врачу от 600 до 1000 и даже до 1500 в год, а две знатные фамилии, как мне известно, платят врачу своему до 2000 р. в год".

Но подавляющее большинство жителей столиц и других городов о частнопрактикующих врачах не могли и мечтать.

"По три человека на двух койках"

К началу 1840-х годов в обеих столицах с развитием мануфактур, с притоком крестьян из мест, пораженных неурожаями, росло число простолюдинов, которым ни приказы общественного призрения, ни врачи-благотворители не в состоянии были оказывать медицинскую помощь. В апреле 1842 года в Санкт-Петербурге было объявлено высочайше утвержденное мнение Государственного совета об учреждении "больницы для чернорабочего класса людей".

Московский гражданский губернатор И. Г. Сенявин, "имея в виду, что все больничные заведения в Москве, доступные для простого класса, бывают полны во всякое время года, и в каждом из этих учреждений ежедневно получают отказ в принятии по нескольку десятков человек больных,— так что рабочие, не находя себе здесь приюта, удаляются из столицы в болезненном состоянии и мрут дорогою, не достигая своих селений", тоже предложил учредить в Москве больницу для чернорабочих, которых в городе насчитывалось около 115 тыс.

Государственный совет постановил: "На учреждение в С. Петербурге постоянной больницы для чернорабочего класса людей, здесь проживающих, определить с каждого чернорабочего, как мужеского, так и женского пола, сбор по 60 коп. серебром в год". В Москве определили брать по 70 коп. серебром (главный продукт питания народа — ржаной хлеб — в 1842 году стоил 1,25 коп. серебром за фунт или 3 коп. серебром за килограмм).

Процентное отношение получивших отказ к принятию в некоторых больницах достигает 50%

Это был отнюдь не добровольный, а строго обязательный взнос, такой же обязательный, как и адресный сбор. В паспортах всех обязанных платить делались отметки об уплате. Если же человек не мог внести деньги, он получал контрамарку и через месяц должен был покинуть столицу. В "Уложении о наказаниях" появилась новая статья: "В городах хозяева домов или управляющие оными... дозволившие жить в помянутых домах чернорабочему, который не внес установленной в столицах на больницу чернорабочих платы или же получившему контрамарку о невнесении сей платы, по истечении срока сей контрамарки подвергаются:

в первом случае взысканию в десять раз против установленной в каждой столице платы за каждого человека, а во втором — тридцати копеек за каждые просроченные сутки".

1 сентября 1844 года в Москве начали взимать этот больничный сбор, и через месяц первых больных приняла временная больница для чернорабочих, которую отдали в ведение приказа общественного призрения.

Ее устроили в тех самых ветхих корпусах старой екатерининской больницы в Сущевской части, так как "только главный доктор тюремных больниц Гаас изъявил безусловную готовность отделить для чернорабочих помещение", как говорится в истории этого учреждения. Ново-Екатерининская больница согласилась принимать 20 человек в месяц, Градская — 70, но с платой по 4 руб. 30 коп. серебром в месяц за одного больного, что оказалось для приказа общественного призрения крайне невыгодным, так как содержание одного больного в чернорабочей больнице не превышало 70 коп. в месяц.

Через короткое время на 200 кроватей Старо-Екатерининской больницы ежемесячно стали претендовать более 400 человек.

К тому же больничным сбором вскоре обложили и рабочих, живших на фабриках, находившихся в черте города. Это прибавило еще 20 тыс. потенциальных пациентов.

Очень находчивыми оказались помещики, у которых в Москве было 58 тыс. дворовых. Чтобы не платить за своих заболевших крепостных 4 руб.30 коп. серебром в Градской больнице, они стали отсылать их в Старо-Екатерининку, оформляя им 70-копеечный годовой взнос за день до отправки в новую больницу, хотя условия в ней были скверными. Лекарства, белье, прислуга и еда в больнице выделялись на 200 человек, а лечилось всегда гораздо больше.

"Здания старой екатерининской больницы,— писал доктор медицины А. И. Овер,— находятся в северной оконечности города... открыто оно северным ветрам; по этим причинам местность старой екатерининской больницы способствует образованию туманов и обильной росы, поддерживающих в воздухе сырость и располагающих к перемежающимся лихорадкам, каковые, по наблюдению служащих в больнице для чернорабочих медиков, излечиваются в оной трудно, легко возвращаются и показываются в самой больнице на больных, прибывающих с другими болезнями".

Постепенно были взяты в аренду у москвичей семь домов. Но поток желающих получить медицинскую помощь постоянно рос. Поэтому было решено открыть отделение для приходящих больных.

Принимаясь за устройство временной чернорабочей больницы, чиновники обещали за три года построить постоянную больницу — современную, каменную. В Петербург был командирован старший врач временной больницы Янихен с поручением осмотреть "во всей подробности устройство тамошней больницы для чернорабочих и других больничных заведений". Затем, после возвращения Янихена, в мае 1845 года, в северную столицу отправился архитектор М. Д. Быковский, чтобы "принять за образец больничные заведения С-Петербурга, которых наружное и внутреннее устройство, можно сказать, достигает совершенства". Наконец в 1846 году М. Д. Быковский представил проект больницы. Возведение ее должно было обойтись в миллион рублей серебром. Таких денег у приказа общественного призрения не было. Гражданский губернатор перепоручил "составление планов и смет по выгоднейшему и удобнейшему во всех отношениях построению постоянной больницы" архитектору П. П. Буренину. В 1847 году он представил смету в 927 325 руб. 66 коп.

Губернское начальство планировало взять кредит в размере 700 тыс. руб. на 37 лет, с постепенным погашением из 70-копеечного сбора. Появилась идея — брать с рабочих не 70, а 90 коп. серебром в год. Но прежде чем повысить размер сбора, начальству захотелось выяснить, не допущено ли в предположениях об устройстве больницы для самого низшего класса народа "не свойственного им великолепия и роскоши"? Переписка вокруг проекта затянулась на десятилетие. Тем временем больные продолжали страдать.

"Пользуемые в больнице чернорабочие,— сообщал А. И. Овер,— помещаются в зданиях больницы в пяти отдельных небольших флигелях, в сенях и сортирах, которых летом сырость, а зимою холод нестерпимы и для здорового человека. Полы, рамы, самые стены до того гнилы, что, не смотря на огромное количество истребляемого топлива, трудно обогревать больничные палаты и поддерживать здоровый воздух. Но и этих помещений так мало, что при ежегодном скоплении больных страждущие по недостатку места и кроватей клались до 1857 года по три человека на двух койках и даже на полу между кроватями, а за недостачею палат размещались в бане, сушильне и проч.".

Каторгой была эта больница и для обслуживающего персонала. Одна сиделка выхаживала 15 больных, тогда как в других заведениях — не более пяти. На одного ординатора приходилось 100 пациентов. Экономили на еде не только для больных, но и персонала. За 14 лет в больнице умерли 13 врачей.

В ноябре 1855 года Александр II повелел обратить на устройство московской больницы для чернорабочих все пожертвованное имущество покойного издателя и мецената П. П. Бекетова. Оно состояло из находившихся в разных губерниях имений, дома и дачи в Москве, денежного капитала и мелких серебряных вещей и было оценено в 500 тыс. руб. серебром.

Изящный дом Бекетова на Мясницкой улице стал отделением чернорабочей больницы. В 1879 году город выкупил великолепный дом Шепелева, и там открылось Яузское отделение. Но до улучшения Старо-Екатерининской больницы дело дошло лишь в... начале XX века. На постройку новых корпусов дали деньги С. Т. Морозов, Л. И. Тимистер, Ю. Т. Крестовникова, М. Ф. Морозова и А. П. Каверин.

В конце века "Известия Московской городской думы" писали:

"Несмотря на щедрые купеческие пожертвования на больницы и приюты, дело оказания больничной помощи нуждающемуся населению стояло далеко не на желательной высоте. В январе 1894 года цифры отказов в приеме в городские больницы все еще весьма внушительны. Причиной отказа в подавляющем количестве случаев является неимение места. Процентное отношение получивших отказ к принятию в некоторых больницах достигает 50%".

В 1912 году в городских больницах Москвы лечилось 73 441 человек, но 39 494 заболевшим было отказано по все той же причине: не было мест.