Долгая дорога в трюмах
Как решалась судьба миллионов советских военнопленных, попавших в категорию перемещенных лиц? Исторический очерк Бориса Сопельняка
Совсем скоро мы будем отмечать наш главный праздник - День Великой Победы. В этом году — уже в 72-й раз. В трагической летописи самой страшной войны, однако, до сих пор остаются страницы, которые ворошить не принято, а часто и невозможно — даже специалистам архивы открывают дозированно, а широкой публике многие сюжеты и вовсе неведомы. Например, о судьбе соотечественников, попавших в категорию перемещенных лиц и оказавшихся в конце войны за пределами СССР, наши знания минимальны. А ведь речь о пяти с лишним миллионах людей, более трех из которых оказались в зоне действия союзников, а десятки тысяч попали в английские, американские, французские... концлагеря. Большинство в итоге вернулось на родину, но о деталях мы практически ничего не знаем. Да и о том, как их встретила сама Родина, легенд сегодня больше, чем достоверных фактов. Многие подробности сильно горчат, имеет ли смысл в них копаться? Вопрос риторический: правдивой истории с изъятиями не бывает
Уже через пару недель после начала высадки в Нормандии в 1944-м МИД Великобритании обратился с письмом к советскому послу Федору Гусеву: "Что делать с тысячами граждан СССР, которые попали в плен?"
Фото: Keystone-France / Gamma-Keystone via Getty Images
Фото: Hulton Archive / Getty Images
Фото: UWA / Vostock-photo
Фото: Hulton Archive / Getty Images
Фото: AP
Операция "Оверлорд" была назначена на 6 июня 1944 года. На аэродромах были собраны приготовленные для удара 11 тысяч боевых самолетов, в портах — около 7 тысяч кораблей, транспортных и десантных судов. Но главным в предстоящей грандиозной операции было не подавляющее превосходство в живой силе и технике, а внезапность. И как раз этот ключевой ресурс поставил под вопрос начальник штаба Уолтер Смит за пару недель до высадки: стопроцентной уверенности, что немцам неизвестен день и час начала операции "Оверлорд", нет.
Основанием служила информация разведки: армии Рунштедта и Роммеля стоят на месте, но, по агентурным данным, немцы начали массовую переброску в район Атлантического вала... русских военнопленных из концлагерей Германии, Австрии и Польши. Их используют в основном на строительстве оборонительных сооружений, но есть и те, кто вооружен, все они в немецкой форме и их — десятки тысяч. Эти данные ставили перед руководителями высадки помимо сомнений в сохранении фактора внезапности еще один весьма щепетильный вопрос: начало операции предполагало мощнейшую бомбардировку плацдарма, а значит, уничтожение всего живого на нем, включая и русских пленных. Но ведь СССР — союзник по коалиции. Как быть?
28 мая 1944 года по поручению министра иностранных дел Великобритании Энтони Идена британский посол в Москве Арчибальд Керр направил наркому иностранных дел СССР Молотову следующее письмо:
"Многоуважаемый господин Молотов. Как я узнал из Лондона, Главный англо-американский Объединенный штаб располагает сведениями, доказывающими, что значительные силы русских вынуждены вместе с немецкой армией сражаться на Западном фронте. Верховное командование экспедиционными войсками союзников считает, что следовало бы сделать заявление с обещанием амнистии этим русским или справедливого к ним отношения при условии, что они при первой же возможности сдадутся союзным войскам. Это обещание не должно распространяться на тех, кто по доброй воле совершил акт предательства, а также на добровольцев, сотрудничающих с войсками СС. Амнистию следует обещать только тем советским гражданам, которые действовали по принуждению. Сила такого заявления заключается в том, что оно побудило бы русских дезертировать из немецкой армии. В результате немцы стали бы с большим недоверием относиться к всякого рода сотрудничеству с русскими".
В конце письма посол не преминул добавить, что такого рода заявление имело бы наибольший эффект, если бы оно исходило от маршала Сталина.
31 мая посол получил ответ, подписанным Молотовым.
"Согласно информации, которой располагает советское руководство, число подобных лиц в немецких вооруженных силах крайне незначительно и специальное обращение к ним не имело бы политического смысла. Руководствуясь этим, советское правительство не видит особой причины делать рекомендованное в Вашем письме заявление ни от имени И.В. Сталина, ни от имени советского правительства".
Десять процентов русских
Так был дан зеленый свет началу операции "Оверлорд". Угрызения совести союзников больше не мучили, и 6 июня они обрушили на западное побережье Франции огневой шквал, за которым последовала высадка. Победоносные колонны союзников катились на восток, а навстречу шли разношерстные толпы пленных. Больше всего немногочисленных солдат охраны удивляло то, что многие почти ни слова не понимали по-немецки и говорили только по-русски.
Уже 17 июня в сообщении английской разведки говорилось, что русские составляют не менее 10 процентов среди захваченных и отправленных в Англию пленных. По данным офицеров передовых частей, первое время русские сдавались в плен куда охотнее немцев, а потом вдруг начали сражаться с яростью обреченных и бились до последнего патрона. Оказалось, что немецкая пропаганда очень умело обыграла сложившуюся во Франции ситуацию. "Вы между двух огней,— говорили немцы русским.— Вы прокляты Сталиным и дома вас ждет расстрел. Вас презирают англо-американцы, и если не расстреляют сами, то выдадут НКВД. Единственная надежда на спасение — кровью доказать верность Третьему рейху, и Великая Германия примет вас под свое крыло..."
Пленные все прибывали. Руководство Министерства иностранных дел Великобритании 20 июля обратилось с письмом к советскому послу Федору Гусеву: "Что делать с тысячами граждан СССР, которые попали в плен?" Надо сказать, что в этом запросе содержалась немалая доля иезуитства, ибо точка зрения британского министерства уже была сформулирована. Вот какой документ удалось найти в архивах.
"Этот вопрос целиком относится к компетенции советских властей и не имеет отношения к правительству Его Величества. В дальнейшем все те, с кем советские власти пожелают иметь дело, должны быть выданы им. И нас не касается тот факт, будут ли они расстреляны или подвергнутся каким-либо иным наказаниям, даже если эти наказания будут более строгими, чем наказания, предусмотренные английскими законами".
На первый взгляд, все ясно, приговор советским военнопленным подписан. Но нашлись в Англии люди, категорически не согласные с точкой зрения Министерства иностранных дел, а стало быть, и правительства. Одним из них был лорд Селборн — министр военной экономики, он же руководитель Управления особых операций, занимавшийся разведывательной и диверсионной деятельностью. 21 июля он нанес визит министру иностранных дел Идену.
Причина визита — искренняя тревога за судьбу русских пленных. Отметив, что он глубоко потрясен решением кабинета отослать в Россию всех граждан русской национальности, которые попали к ним в плен, лорд Селборн принял решение обратиться по этому вопросу к премьер-министру, но хотел прежде ознакомить главу внешнеполитического ведомства со своими аргументами. Они содержались в докладе, составленном на основе данных, полученных офицерами Селборна. В нем говорилось:
"Сначала, попав в плен, русские стали объектами невероятных лишений и жестокого обращения. Во многих случаях пленные по нескольку дней вообще оставались без пищи. Их поместили в концентрационные лагеря, в ужасающие санитарные условия, где они голодали. Их заедали насекомые, их заражали отвратительными болезнями, а голод доходил до такой степени, что людоедство стало среди них обычным явлением. И не раз немцы фотографировали эти людоедские трапезы в пропагандистских целях. Когда их моральные силы были полностью сломлены, их выстраивали в шеренгу, и немецкий офицер предлагал им вступать в немецкие трудовые батальоны, где они получат достаточно пищи, одежду и нормальное обращение. Потом немцы спрашивали каждого в отдельности, согласен он или нет. Первый ответил "нет". Его тут же расстреляли. То же случилось и со вторым, и с третьим, и так далее, до тех пор, пока, наконец, кто-то не сказал, что он согласен. И тогда другие тоже согласились, но только после того, как они убедились, что это единственный способ уцелеть..."
Очевидная дилемма
Казалось бы, этот доклад должен был вызвать, по меньшей мере, потрясение, но Иден твердо отстаивал позицию правительства: все пленные, независимо от их желания, должны быть выданы Москве. Селборн возражал, уверяя, что выдать русских пленных, значит, подписать им смертный приговор. При этом он ссылался на слова Сталина, якобы сказанные тем в самом начале войны, что Советский Союз не знает пленных, а знает лишь мертвых и предателей. Идена и это не убедило. Но в ходе беседы он неожиданно повернул тему: нельзя обсуждать проблему русских пленных, забыв о собственных. В немецких лагерях немало и англичан, и американцев. Если они попадут в руки русских, то отношение к ним советских властей напрямую будет зависеть от того, насколько точно союзники выполняют требования этих же властей по отношению к русским пленным. Беседа на этом прервалась, а папку Селборна Иден передал премьер-министру.
Ответ Черчилля не заставил себя долго ждать. Его резолюция была краткой, и толковать ее можно было и так, и эдак: "Даже если мы пойдем на какой-нибудь компромисс (с советским правительством), следует пустить в ход машину всевозможных проволочек. Я думаю, на долю этих людей выпали непосильные испытания".
Тем временем пленные все прибывали и прибывали. Их надо было куда-то девать, поэтому в графствах Йоркшир и Сассекс начали спешно сооружать лагеря для русских военнопленных. К концу лета 1944 года в лагерях Баттервик, Кемптон Парк, Стадиум и других содержалось более 12 тысяч советских граждан, и цифра эта постоянно росла: еженедельно прибывало не менее 2 тысяч. Начались и неожиданные эксцессы.
В конце августа в лагерь Баттервик было доставлено 2400 пленных, одетых в немецкую форму. Судя по тому, как гордо они ее носили, даже английские охранники поняли, что эти люди — убежденные сторонники Гитлера. А как они воевали, можно было судить хотя бы по тому, что многие были в бинтах и с костылями. С большим трудом, но их все же заставили переодеться в лагерную форму. Потом подошла новая колонна из 450 пленных. Они переоделись, не пререкаясь, но когда узнали, кто их солагерники, началась буза: стали требовать любую другую одежду.
— С власовцами не смешиваться! Держаться отдельно! Требовать немедленного возвращения на родину! — кричали они.
Ночь прошла спокойно. Но на утреннем построении комендант лагеря обнаружил, что на левом фланге, четко равняясь направо, замерла шеренга людей, одетых в одни кальсоны. Чуть дальше стояли женщины — без юбок. И те, и другие держались невозмутимо, лишь штанины кальсон и полы нижних рубашек полоскались на ветру.
— Что за маскарад?! — потеряв самообладание, сорвался на крик комендант.— Кто позволил?!
— Разрешите доложить,— шагнул вперед человек в кальсонах.— Иного выхода у нас не было. Уничтожив нашу одежду, вы хотели уравнять нас с теми, кто, надев немецкую форму, стал врагом русского народа. Как мы докажем, что мы — не они? Иного доказательства, кроме одежды, у нас нет. Поэтому, чтобы отличаться от врагов народа, мы сняли штаны и, понимая, что поставили вас в затруднительное положение, написали официальный протест. Просим передать его представителю советского посольства,— протянул он вчетверо сложенный лист.
Разъяренный комендант приказал снести палатки, а бунтовщиков посадить на хлеб и воду. Между тем наступил сентябрь, холодный дождь лил круглые сутки, начались серьезные заболевания, но 450 русских, прижавшись к стене барака, сидели прямо на земле. Комендант понял, что своими силами ему не справиться, и позвонил командующему военным округом. Тот выслушал и тут же связался с Военным министерством:
— Несмотря на непогоду, русские военнопленные не проявляют никакого намерения пойти на уступки,— докладывал он.— Возможен взрыв массового неподчинения. Они настаивают на приезде кого-нибудь из советского посольства. Мое глубокое убеждение: русские на острове не нужны. Чем быстрее отправим их на родину, тем лучше.
Протест заключенных Баттервика до советского посольства дошел: 5 сентября Федора Гусева вызвали в МИД и вручили вчетверо сложенный лист с многочисленными подписями пленных. Вернувшись в посольство, Гусев собрал всех своих сотрудников и зачитал вслух послание:
"Уважаемый товарищ посол! Мы находимся здесь, в лагере для военнопленных, вместе с немцами, с членами Русской освободительной армии и другими злостными врагами и предателями. У нас силой забрали гражданскую одежду, и мы носим унижающие человеческое достоинство формы, украшенные ромбовидными заплатами на спине и штанах. С нами обращаются хуже, чем с немцами, и держат нас под усиленной охраной как преступников. Условия нашего содержания стали намного хуже. Пища плохая. Нам не дают табака. Нас не слушают, нам не сообщают военных сводок. Мы просим Вас, товарищ посол, выяснить наше положение и предпринять шаги по ускорению отправки нас на родину, в Советский Союз".
Справедливости ради надо сказать, что советское посольство располагало и другой информацией, в частности о бунте в одном из лагерей, расположенном в графстве Сассекс. Там, когда администрация лагеря начала составлять списки для первоочередной отправки на родину, 42 человека закрылись в бараке, отказались принимать пищу и потребовали, чтобы британское правительство взяло их под свою защиту. Далее они заявили, что всей группой вступили в немецкую армию, чтобы бороться с коммунизмом. А как только их переправили на Западный фронт, они тут же сдались в плен: у них, мол, счеты с большевистским режимом в России, а не с Англией и Америкой. Когда им предложили встретиться с кем-нибудь из советского посольства, они заявили, что всякий советский представитель может приблизиться к ним лишь на собственный страх и риск. Так как они посвятили свою жизнь борьбе с коммунистическим чудовищем, то с радостью умрут за возможность отправить на тот свет кого-нибудь из коммунистов.
Совещание в посольстве закончилось решением требовать скорейшей отправки на родину всех до единого советских военнопленных, а там компетентные органы разберутся, кто есть кто, кого к стенке, а кого домой. Дальше последовал обмен официальными бумагами. Вот несколько фрагментов той переписки.
"Мы стоим перед очевидной дилеммой. Если выдадим русским, как они хотят, всех их военнопленных, невзирая на желание последних, то мы пошлем некоторых из них на смерть. И хотя, как Вы не раз отмечали, мы не можем во время войны позволить себе быть сентиментальными, признаюсь, я считаю такую перспективу отвратительной и думаю, что общественное мнение испытает то же самое чувство. Старший министр Министерства обороны П.Дж. Григ".
"Я понимаю, что многие из этих людей, очевидно, очень страдали в руках немцев, но факт остается фактом: их присутствие в немецких войсках ослабляло наши силы... С моей точки зрения, эти люди должны объяснить свое присутствие в немецкой армии своим властям, и мы не можем отказать союзникам в праве поступать с их подданными в соответствии с собственными правилами. Искренне Ваш, Э. Иден".
От него же — главе правительства: "Премьер-министру Великобритании Уинстону Черчиллю. В последнее время я неоднократно обдумывал этот трудный вопрос и пришел к заключению, что жизненно необходимо придерживаться твердого решения и отослать русских домой, хотят они этого или нет, и насильно, если понадобится... Мы не можем быть постоянно обремененными этими людьми. Отказ вернуть их, возможно, приведет к серьезным осложнениям в наших отношениях с советским правительством".
"Министру иностранных дел Великобритании господину Энтони Идену.
Как нам стало известно, русские люди, находящиеся в английских лагерях, подвергаются усиленной антисоветской пропаганде. Волнения среди них возникают только потому, что англичане допускают разжигание таких беспорядков... Мы по-прежнему требуем разрешить посещение лагерей офицерам Красной армии, работающим при советском посольстве в Лондоне. Посол Советского Союза в Великобритании Ф. Гусев"...
Без махорки и водки
Вскоре требования Федора Гусева увенчались успехом — британские военные власти разрешили советским офицерам посещение лагерей. В одних лагерях эти встречи проходили дружелюбно, в других дело доходило до скандалов. Главная задача, которую поставила Москва перед посольскими чиновниками — убедить всех пленных добровольно вернуться на родину,— решалась со скрипом. Немало было и тех, кто решительно отказывался вернуться в Союз, прекрасно понимая, что там их ждет либо пуля, либо Колыма. Парадокс заключался в том, что те, кто рвался на родину, Москву не очень-то интересовали, ей нужны были те, кто решительно заявляли: если английские власти примут решение вернуть их в Союз, они покончат с собой.
Кроме того, они требовали вернуть им немецкую форму и настаивали на том, чтобы с ними обращались как с пленными немецкими солдатами. Последнее требование очень смутило английских чиновников. Дело в том, что немало юристов не только в Англии, но и в Германии считало, что принадлежность солдата к той или иной армии определяется формой, которую он носит, и только. Если стать на эту точку зрения, то все русские пленные, которые были в немецкой форме, полноправные немецкие солдаты. Как только Гитлер узнает, что англичане отдают его солдат Сталину, а для них это верная смерть, он тут же вызовет Гиммлера и отдаст такие указания, что английским пленным, находящимся в немецких концлагерях, станет очень и очень худо.
Не считаться с такой возможностью развития событий английское правительство не могло, поэтому была удвоена охрана, усилен режим секретности — и ни один звук протеста не выходил за пределы лагерей. На этом фоне все больше и больше возрастала настойчивость советского посла. Он требовал, чтобы русских пленных держали под охраной советских офицеров, а в самих лагерях следовало организовать нечто вроде самоуправления, причем начать надо... с создания трибунала и строительства внутренней тюрьмы. Как ни странно, англичане пошли на удовлетворение этих требований и пообещали снабдить все лагеря соответствующим тюремным оборудованием. Единственное, о чем они просили,— не выносить смертных приговоров без предварительной консультации с английскими юристами. Для других наказаний, предусмотренных советскими законами, таких консультаций не требовалось.
Отметим: все это происходило на английской земле и ни один пленный все еще не был возвращен на родину. Не исключено, что тактика "всевозможных проволочек", срабатывала бы и дальше, если бы вопрос о пленных не поднял лично Сталин. 9 октября 1944 года Черчилль и Иден прибыли с официальным визитом в Москву. Три дня продолжались крайне напряженные переговоры между Сталиным и Черчиллем, Молотовым и Иденом. А 11 октября Сталин принял приглашение на ужин в английском посольстве. Там-то и произошел разговор, решивший судьбу тысяч советских военнопленных.
Когда официальная часть закончилась и мужчины закурили, Сталин поинтересовался, приходилось ли Черчиллю курить русскую махорку? Тот ответил, что если бы мог курить махорку, то наверняка без труда переносил бы и русские морозы. Сталин заключил: каждый пользуется тем, к чему привык, и живет в тех условиях, в которых может. Черчилль согласился и с этим.
А дальше, судя по записям беседы, Сталин перешел к делу: под английскими дождями уже не один месяц страдает более 10 тысяч русских. У них нет ни махорки, ни водки. Нельзя ли ускорить их доставку на родину? Люди волнуются, пишут письма...
Черчилль пообещал решить вопрос. Сталин увязал обещание с конкретным сроком: скоро праздник — 27-я годовщина Октября. Черчилль обещал учесть и это, но высказал надежду, что будет положительно решен и вопрос об английских военнопленных, когда Красная армия освободит их из немецких лагерей. Сталин согласился.
Круг замкнулся
На следующий день состоялась встреча Идена и Молотова, на которой британский министр сообщил, что уже в конце месяца есть возможность направить в Мурманск первую партию русских военнопленных. Молотов подчеркнул: советской стороне известно, что есть определенное количество пленных, которые не хотят возвращаться на родину, но советское правительство рассчитывает получить всех без исключения и настаивает на своем праве рассматривать преступную деятельность тех, кто сотрудничал с нацистами. Иден с этим согласился, подчеркнув, что и британское правительство надеется максимально быстро принять под свою опеку английских военнопленных, которых освободит Красная армия.
В тот же день английская бюрократическая машина заработала с бешеной скоростью. Ранним утром начальник лагерей для военнопленных генерал Гепп направил циркулярную телеграмму всем подчиненным ему комендантам:
"Отправка первой партии 31 октября 1944 года. Погрузка в порту Ливерпуля. Транспортное судно "Скифия" может принять не более 10 тысяч человек. Группа должна состоять из тех, кто желает немедленно отбыть на родину. Но если их будет менее 10 тысяч, включить и тех, кто хотел бы остаться в Англии. Сопротивление подавлять силой".
Последняя фраза телеграммы сыграла решающую роль во время погрузки в Ливерпуле ранним, хмурым утром 31 октября. Первая колонна состояла из тех, кто рвался на родину, поэтому вначале проблем с посадкой не было. Но вот кто-то закричал: "Вы едете на убой!" Его поддержал другой, третий... Одни лезли вперед, другие рвались назад, третьи, взявшись за руки, уселись прямо на причале. Крики. Давка. Вопли. Стоны. Какие-то команды. Полицейские и солдаты охраны метались среди пленных, хватая за шиворот, встряхивая и толкая на судно. Мелькали кулаки, дубинки, приклады... А люди один за другим проваливались в черную пропасть трюма "Скифии"...
Спустя несколько дней они выходили из него на дощатый причал. Их встречали островерхие сопки и густой снег. А еще кумачовые транспаранты с неровно намалеванной надписью: "Да здравствует 27-я годовщина Великого Октября!", оркестрик, состоящий из одетых в черные ватники людей, выдувавший какой-то марш, и... конвой с овчарками на поводках. Потом окруженный колючей проволокой лагерь. Бараки. Вышки с пулеметчиками. Для пассажиров "Скифии" круг замкнулся.
Сотням тысяч других несчастных, попавших из немецких концентрационных лагерей в такие же лагеря союзников на территории Франции, Великобритании, Италии и США, этот круг еще предстоял. После первого опыта октября 1944-го транспорты с подневольными гражданами СССР шли из Европы с запада на восток и из Америки с востока на запад еще несколько лет и после окончания войны...
Мы стоим перед очевидной дилеммой. Если выдадим русским, как они хотят, всех их военнопленных, то пошлем некоторых из них на смерть