13 мая в Венеции открывается La Biennale di Venezia, захватывающая до осени весь город — от садов Джардини до самых до окраин. Куратор 57-й художественной биеннале француженка Кристин Масель предложила сделать девизом выставки "Viva Arte Viva", а куратор российского павильона Семен Михайловский пригласил для работы нескольких художников. Самый известный среди них — Гриша Брускин, знакомый нам по живописным и скульптурным сериям "Фундаментального лексикона", по мультимедийным инсталляциям и замечательным книгам. На выставке в Венеции он показал проект "Смена декораций" — объединенные в одну монументальную инсталляцию скульптуры, рассказывающие о новом мире, который нас окружает. Этот мир населяют образы подавляющей власти, разрушающейся культуры и господствующего террора. О новой работе Гришу Брускина расспросил корреспондент "Власти" Алексей Тарханов.
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Ваш стиль не изменился, а вот темы изменились радикально. Это потому что изменился мир вокруг нас?
Мне не кажется, что я так уж изменился в этой работе. Но, конечно, если меняется мир, то меняется художник. Он же ощущает все то же самое, что ощущают другие люди. Опасность, угрозы, нестабильность, полную прозрачность человека перед государственным аппаратом.
Ваши прошлые "лексиконы", в которых вы говорили о "советских" образах были понятнее и ближе. Новый лексикон пострашнее и посумбурнее. Это потому что мир этот еще не сложился?
Мой "Фундаментальный лексикон" был посвящен советскому периоду, когда время стояло на месте, ничего не менялось год от года за исключением мелочей.
Там была структура, к которой можно было все время дописывать, добавлять, расширять. Идея количества была идеей качества, потому что составлялся некий словарь. А как мы знаем, чем больше в словаре слов, тем более полное представление о языке мы имеем. В этом, безусловно, есть точки пересечения со "Сменой декораций". Но содержание и идея другие.
И совершенно другие герои. Неузнаваемые, незнакомые и иногда друг от друга неотличимые. Как в ваших людских толпах, напоминающих грядки, на которых вырастают одинаковые люди.
Меня всегда интересовала тема множества. Раньше — идея объединения, идея сакрального, идея народа, нации. Здесь место народа занимает толпа. Феномен толпы давно меня увлекает. Потому что он связан не только с теми угрозами, которые идут снаружи. Это та угроза, что может родиться внутри нас. Мы несем ее в себе. Вы помните, как описывали толпу поэты и художники прошлых веков?
В виде многоголового и многоногого чудовища. Как у Маяковского, "ощетинит ножки стоглавая вошь"?
Как у Бодлера и Эдгара По, как у тех ученых, которые изучали этот феномен изменения человеческой психики, психологии в толпе. И пытались найти смертельный микроб, который заражает человека, меняет его и делает как будто бы другим. Заставляет его быть безумным в толпе. Подчиняет единой воле, единой душе толпы. Современная толпа превращается в безликую, бодрийяровскую массу, которая запугана терроризмом. Которая оболванена средствами массовой информации. За которой подслушивают, подглядывают, подсматривают, за которой надзирают и которую наказывают — вспомним название книги Фуко. В этом отличие толпы "Смены декораций" от толпы "Фундаментального лексикона".
Раньше ваших персонажей можно было назвать чуть ли не по именам.
Тогда каждый герой получал свой аксессуар — плакат, куклу или автомат, которые и называли этих, как вы помните бесцветных, человечков. На самом деле это были образы скульптуромании, которая царила в то время в Советском Союзе. Люди-образцы должны были быть понятными. Здесь же элементом толпы является принципиально обезличенный человек. Я взял позу античной статуи гладиатора Боргезе, образ, который не только бесконечно воспроизводился, но, как считают многие, превратился со временем в фашистское приветствие. И вот этот человечек, поднявший руку, стал главным повторяющимся элементом толпы. Даже нет необходимости его одевать или называть.
Сначала толпа появляется под ногами вашего огромного двуглавого орла.
Там она изображена как море, как волны, как океан, как река. То есть именно так, как ее описывали в прошлом. И над ней царит двуглавый орел. Древнейший символ власти со времен шумерской, месопотамской культуры. Сотни государств имеют гербы с двуглавыми орлами. Включая Россию.
Вы имеете в виду, что не стоит искать прямых аналогий? Что это не политическая карикатура, а архетипическая?
Ну это же вообще не карикатура. Вспомните сцену в главной инсталляции, которая говорит, напомню, о "смене декораций". Там я в общем-то не только сценограф, но и сценарист, и режиссер. Там я веду свою "игру в солдатики". Расставляю фигурки таким образом, чтобы появилась история. Я увлеченно это делаю у себя в мастерской. Сто раз переставлял, получал от этого большое удовольствие.
Там ведь не только толпы, там есть и более персонифицированные фигуры.
Там множество персонажей. Сначала вот эти личинки толпы. Потом фигурки, которые напоминают чуть ли не наскальные пещерные изображения, какие-то геоглифы и в то же время костюмы театра русского авангарда. Там же — архитектурные образы, пирамиды, зиккураты, они же мавзолеи. Солдаты с оружием. И в центре группа террористов — в виде живых людей или механизмов. Их всех маркируют пояса шахидов.
Почему вас так заинтересовали террористы?
Потому что никогда в жизни не было такого страха терроризма, реального терроризма. И никогда не было подобных средств слежения за человеком, подсматривания, подглядывания, залезания ему в голову и в душу.
Дроны, которые у меня парят над этой сценой, солдаты с биноклями, античные гермы с радарными ушами и глазами, которые шпионят за толпой, это рассказ про тотальную слежку, которая не спасает от страха, а только вызывает еще больший ужас.
И все это вы показываете, смешивая язык современной и архаической скульптуры.
Меня интересует точка, где сходится архаика и современность, где время мерцает. Джорджо Агамбен, итальянский философ, которого я очень люблю, написал книжку, она так и называлась "Что такое современность?". Там он совершенно справедливо говорит, что современным может быть только тот человек, который несовременен. Который может увидеть современность со стороны, в перспективе времени.
То есть вы меняете декорации, но говорите о современности так, будто бы о современном мире говорит древний скульптор.
Как будто бы о современном мире говорит древний скульптор, но, надо добавить, и как будто бы современный скульптор говорит о древнем мире.