Попасть в берлинский театр «Шаубюне» на «Гамлета» Томаса Остермайера до сих пор непросто: спектакль идет хоть и давно, но редко и приобрел репутацию культового. И не только благодаря имени режиссера, но и благодаря игре шести актеров и прежде всего Ларса Айдингера. Именно ролью Гамлета он привлек внимание Алексея Учителя, пригласившего его на роль Николая Второго в свой фильм «Матильда». После спектакля в «Шаубюне» Андрей Плахов побеседовал с Ларсом Айдингером.
Фото: dpa/AFP
— У Гамлета в вашей трактовке нет никакого романтического флера.
— Есть уважительная традиция, история постановок пьесы, сложных трактовок образа Гамлета. Но вникая, понимаешь, что на самом деле сюжет «Гамлета» — прежде всего игровой, и самое важное — открыть в нем не сложность, а простоту. И еще: обычно Гамлет — альтер эго режиссера, потому он должен быть красивым. У нас же он толстый, нелепый и неэстетичный.
— Вашего Гамлета даже называют антигероем, вы согласны?
— Вопрос в том, как далеко можно зайти, создавая образ антигероя. Гамлет — голос аудитории, обыкновенных людей, а мы все в жизни антигерои. Когда нам показывают идеального героя, мы воспринимаем это как клише, возникает дистанция. Чем больше ошибок совершает персонаж, чем больше в нем противоречий, тем лучше, тем он ближе к зрителю. Мы даже позволили себе показать Гамлета гомофобом. Полагаю, что в России это звучит иначе, но для немцев это был шок — увидеть Гамлета-гомофоба. Он нездоровый персонаж, часть коррумпированной системы, хотя и ненавидит ее.
— Какие роли вы предпочитаете в театре? Классику, современность? Играли ли, например, в пьесах Чехова?
— У меня сейчас пять пьес в репертуаре «Шаубюне». «Гамлет», «Ричард III», «Гедда Габлер», «Тартюф» и современная пьеса Родриго Гарсии — аргентинца, живущего в Мадриде: называется «Соглашусь ли я ограбить Гойю во сне, как последний м***», это монолог Франсиско Гойи. В русских пьесах я не играл. По крайней мере, пока.
— Вас называют мультиталантом. Вы играете, режиссируете, пишете музыку, даже были диджеем…
— Я считаю себя артистом, художником, а не просто актером. И это неважно, музыка или фотография, театр или кино. Но очевидно, лучше всего я могу себя выразить как актер. В других занятиях чувствуешь пределы своих возможностей, в актерстве — нет.
— А какую музыку вы сочиняете?
— Это электронная музыка без слов и голосов — медленная и депрессивная, она передает мрачное ощущение реальности.
— Именно так вы ощущаете жизнь?
— Это не я ощущаю, жизнь на самом деле такова. Любой умный человек не заблуждается на этот счет. В то же самое время меня поражает, что такие гении, как Шекспир и Брехт, никогда не становились саркастичными, фрустрированными невротиками и продолжали любить жизнь, несмотря на то что все в ней видели и понимали. Но, честно говоря, я не такой. Я не могу сказать, что полон любви, скорее — гнева, меня легко спровоцировать. Как и Гамлет, я обвиняю себя, потому что сам являюсь творцом своей судьбы. Это не судьба счастливого человека, живущего в согласии с миром и собой. Это судьба художника: если ты счастлив, ты не будешь креативным.
— Что такое для вас кинематограф, на какие его образцы вы ориентируетесь?
— Я визуальный человек — и в театре, и в кино люблю работы тех режиссеров, которые достаточно смелы, чтобы снимать большое кино с постановочными сценами, которые выходят за первый, нарративный уровень и открывают символический, магический смысл. Я верю в реализм воображения и считаю ошибкой думать, будто фантазия противоречит реализму.
— У вас есть любимые фильмы?
— «Презрение» Годара: он начинается с маленького конфликта и вырастает в большой символический образ. Еще мне нравится, как Годар показывает ментальность, идущую от разных культур: французский автор, американский продюсер, немецкий режиссер (его играет великий Фриц Ланг). Я фанат Ларса фон Триера, его «Антихрист» — это прекрасное описание того, что происходит в глубине, за покровом поверхностной наррации. И еще Фассбиндер, конечно. Сегодня в немецком кино нет такого мощного человека, не понимаю почему. Фассбиндер, как и Брехт, был первооткрывателем, создавал что-то новое.
— Тем не менее все время говорят о подъеме немецкого кино — особенно после успеха фильма Марен Аде «Тони Эрдманн». Вы с этим согласны?
— Я дебютировал в кино как раз у Марен Аде, в фильме «Страсть не знает преград». Так называемая берлинская школа, к которой причисляют Марен, интересна мне, но, с другой стороны, я ищу большого кино и людей, которые художественно более смелы. Немцы умны, умеют рассказывать истории, но они не очень хороши в создании крупных форм. Большинство их фильмов можно смотреть по телевидению, а я люблю большой экран. Так же и в изобразительном искусстве. Рисунок Шиле прекрасен, но большой стиль Караваджо — выше. Большое кино — это Феллини, Годар, это способ видеть и строить мир.
— Довольны ли вы своей актерской карьерой в кино? Например, недавней ролью у Оливье Ассаяса в фильме «Персональный покупатель»?
— Да, и особенно в другой его картине «Зильс-Мария», которую считаю превосходной. В этом году я также сыграл у режиссера Криса Крауса в фильме «Вчерашний расцвет», получившем награду и приз публики на фестивале в Токио. Это кино о продолжающейся зависимости немцев от того, что делали наши деды во времена Третьего рейха. Мой дед воевал, а он воспитал моего отца, и я никогда не скажу, что мы новое поколение, совершенно свободное от груза прошлого. В этом фильме я играю импотента и мизантропа — человека, не способного ни к сексу, ни к любви.
— Совсем неожиданную роль — русского царя Николая II — предложил вам Алексей Учитель. Как это случилось?
— Учитель два года искал исполнителя и, посмотрев «Гамлета», обратился ко мне. Он дал возможность познакомиться со своими фильмами, и они произвели на меня впечатление. Этот режиссер идет по пути большого кино, создает образы, которые граничат с клише, но являются репрезентативными для России. Например, в фильме «Край» два поезда стремительно несутся навстречу друг другу. Или помню сцену в картине «Космос как предчувствие», когда два парня купаются в суровом ледяном море, а потом едут на велосипедах по бескрайней равнине. Это сильные, эмоциональные моменты, они увлекают меня с эстетической точки зрения. Кроме того, атмосфера этих фильмов полностью отличается от того, что мне знакомо по Германии, а я всегда ищу возможность пережить новый опыт.
— Вы, вероятно, слышали о нападках на фильм «Матильда» в связи с тем, что его сюжет якобы бросает тень на Николая II, канонизированного православной церковью. Хотя, как заметил богослов Андрей Кураев, «канонизирован был не образ правления Николая II, а образ его смерти». А роман с Матильдой Кшесинской разыгрался, когда Николай еще даже не был императором и не был женат.
— Для тех, кто видит Николая святым, это не реальный, а мифологический персонаж. Если как художник ты имеешь дело с реальным человеком, надо показать драматизм его жизни, его соблазны и его ошибки. Я показал любовь Николая к двум женщинам — Матильде и Александре. Это история конфликта двух чувств: одно символизирует незыблемую традицию монархии, другое — стремление быть свободным человеком. Николай не был способен править такой страной, как Россия, но монархический долг заставлял его это делать. Матильда — метафора анархии и свободы. Николай же — вовсе не грязный тип, который предает жену. Это не история предательства, это история страдания: он ненавидит себя, не будучи в состоянии решить проблему.
— Второй повод, по которому набросились на вас ортодоксы,— якобы вы чуть ли не порноактер. В качестве доказательства почему-то приводится фильм Питера Гринуэя «Гольциус и Пеликанья компания».
— Ничего не имею против порно, но ни я, ни Гринуэй не имеем к нему никакого отношения. Этот большой художник рассматривает сексуальность как часть нашей жизни. Его цель — не провокация, а стремление сделать людей более свободными и открытыми. Отрицание сексуальности, как показывает история, приводит к неразрешимым конфликтам и трагедиям.