 |
| Борис Ельцин был не первым секретарем московского горкома КПСС, который поднял руку на святое — на генеральную линию партии. За двадцать лет до него это сделал Николай Егорычев (на фото с поднятой рукой) |
"Это была небольшая кучка сравнительно молодых людей"
— Николай Григорьевич, как рассказывали мне участники июньского пленума ЦК 1967 года, после вашей речи их не оставляло ощущение, что в партии поднят мятеж против Брежнева. Почему не удался ваш заговор?
— Ощущение мятежа, вероятно, могло возникнуть, но, уверяю вас, никакого заговора не было. Может, поклясться?
— Наверное, не стоит. Но ведь группировка молодых руководителей, к которым причисляли и вас,— так называемых "комсомольцев",— в советской элите существовала. Вы же не станете отрицать, что многие из ваших соратников стремились к власти...
— Лично я не стремился. Мне власти хватало. Группировка, "комсомольцы" — это опять же домыслы. Была группа людей, прилично образованных, прошедших войну, не запятнанных участием в репрессиях и имевших сходные взгляды на будущее страны. Но никакой организационной структуры не существовало. Это была даже не группа, а небольшая кучка сравнительно молодых людей 45-50 лет, поднявшихся до руководящих высот в партии. Александр Шелепин и Петр Демичев были секретарями ЦК, Владимир Семичастный — председателем КГБ, я возглавлял Московский горком партии, Николай Месяцев — Гостелерадио, Вадим Тикунов — МВД, еще ряд ребят.
 |
| "В 1964 году меня пригласил к себе Демичев (слева). Мы доверяли друг друг с тех пор, как я был у него вторым секретарем в Московском горкоме, до его избрания секретарем ЦК. 'Знаешь, Николай Григорьевич,— сказал он.— Хрущев ведет себя неправильно'. И очень разволновался" |
— А на кого мы могли бы опереться? Те, кто должны были бы нас поддержать — наши сверстники,— погибли. Из 22 мужчин, родившихся в 1920 году, после Отечественной войны остался в живых один. И везде — в ЦК, министерствах, обкомах — сидели руководители, выросшие при Сталине, которые нас не поддерживали.
"Секретарь обкома убеждал меня, что Хрущев — молоток"
— Но ведь малочисленность и отсутствие опоры не помешали вам и вашим единомышленникам стать движущей силой успешного заговора против Хрущева...
— Только не надо называть это заговором. Хрущева освободили на пленуме ЦК в строгом соответствии с уставом партии. Все прошло удачно только потому, что Никита Сергеевич перессорился абсолютно со всеми — с военными, учеными, крестьянством. И его смещение поддержало абсолютное большинство партийного актива. Хотя не все решились на это сразу.
— А вы?
— У меня не было сомнений в необходимости перемен в руководстве. В 1964 году меня пригласил к себе Демичев. Мы доверяли друг другу с тех пор, как я был у него вторым секретарем в Московском горкоме, до его избрания секретарем ЦК. Он отвел меня к окну и сказал: "Знаешь, Николай Григорьевич, Хрущев ведет себя неправильно". И очень разволновался. Я говорю: "Петр Нилович, да не волнуйтесь вы, я давно вижу, что он ведет себя не так, как надо. И этот вопрос нам как-то надо решать".
— И что вы делали для решения вопроса о власти?
— Я вел беседы с членами ЦК, жившими и работавшими в Москве. Президент Академии наук СССР Мстислав Келдыш, например, ответил, что готов хоть сегодня выйти на пленум и сказать, что не согласен с тем, что делает Хрущев. Потом я ездил в Прибалтику. Интересная история была с первым секретарем в Литве Снечкусом. Мы с ним поехали на рыбалку, а потом он собрал ужин человек на двенадцать. Там я начал с ним разговор, мол, что же происходит у нас в партии? Но он разговора не поддержал. После пленума он говорил, что испугался: а вдруг провокация? Я проводил зондаж и с ленинградцами. Секретарь обкома Василий Толстиков так и не понял, о чем идет речь. Убеждал меня, что Хрущев — молоток. А к моим доводам, что этот молоток расколотил вдребезги отношения со всеми, с кем мог, Толстиков остался глух.
 |
| "Мы с Сусловым (на фото) поехали во Францию на похороны Мориса Тореза. Я говорю: 'Михаил Андреевич, что-то я не пойму, что у нас происходит в партии'. Суслов подхватился и говорит: 'Пойдемте, пойдемте'. И замял этот разговор" |
"Да вы что, Леонид Ильич! Умойтесь"
— Получается, что вы накопили богатый опыт вовлечения людей в заговор.
— В подготовку пленума. Этот опыт сыграл в моей судьбе отрицательную роль. Тогда произошли два эпизода, которые Брежнев не мог мне простить. Незадолго до пленума он утром позвонил мне на квартиру. По обычному телефону, хотя вертушка у меня была. "Слушай, Коля, ты не мог бы прийти ко мне пораньше в ЦК?" Договорились, что я приеду к половине девятого. Приезжаю. Он меня взял за руку и повел. За большим кабинетом у него был второй, поменьше, для личной работы, потом через комнату отдыха мы прошли туда, где у него были ванна и туалет. "Знаешь, Коля,— говорит,— Хрущеву стало все известно про подготовку пленума. Ему все известно! Он нас расстреляет!" И расквасился. Слезы градом текут. Я говорю: "Да вы что, Леонид Ильич! Умойтесь". Подвел его к раковине, потом дал полотенце и продолжил: "Имейте в виду: никто нас не расстреляет. Что мы делаем против партии? Ничего. Мы готовим пленум ЦК. Если мы не правы, нам там скажут, что мы не правы". Но Брежнев, хотя и перестал рыдать, настаивал на своем: "Ты его плохо знаешь, он нас всех расстреляет". Ну и когда он стал генеральным секретарем, я стал живым напоминанием о той его слабости. Он не мог простить, что я видел его таким.
Потом был еще один момент. Когда в узком кругу обсуждали, кто будет первым секретарем вместо Хрущева, Шелепин и Демичев предложили Брежнева. Я говорю: "Ребята, может, я его плоховато знаю, но у меня такое впечатление, что Брежнев не справится". Мне стали возражать, что он был первым в Молдавии, в Казахстане, был председателем Президиума Верховного совета. Я сказал, что, по-моему, на это место лучше подходит Косыгин. И один из присутствовавших доложил об этом Брежневу.
— Так ли он был слаб, если умудрился править восемнадцать лет?
— По части интриг он был силен. А в других вопросах плавал. Помню, мы с ним были в Румынии на съезде их партии. Отношения с этой страной всегда были особыми. Вдруг мы узнаем, что китайскую делегацию во главе с Дэн Сяопином румыны пригласили в поездку по стране, а нас нет. Потом опомнились. Брежнев говорит: "Давайте поедем". "Как же так,— говорю,— Леонид Ильич, так же нельзя! Это же оскорбление. Надо отказываться". Было видно, что он не знает, что делать, но потом посоветовался с другими членами делегации и, поскольку их мнение совпало с моим, ответил румынам отказом.
— Но ведь подобные эпизоды вряд ли способствовали улучшению ваших отношений с Брежневым...
— Такой уж у меня характер. А в целом, наши расхождения были принципиальными. Брежнев всегда был сталинистом. Восторженно говорил о Сталине, он ведь был избран секретарем ЦК еще в те времена. А я считал, что разоблачение культа личности было абсолютно верным шагом. Помню, вскоре после октябрьского пленума я сопровождал его в поездке по Узбекистану. Собрались за ужином, и я говорю, что нужно закрепить решения партии о разоблачении культа личности, развивать демократию в партии и стране. Брежнев вдруг побледнел и говорит: "Что, может, собрать пленум и кого-то другого первым секретарем поставить?" Тогда я понял, что Брежнев впредь будет относиться ко мне с подозрением.
— Но говорят, что Брежнев частенько приглашал вас к себе, вел доверительные разговоры...
— Бывало и такое. Как-то приглашает он меня и говорит: "Слушай, Коль, как только мы проводим заседания политбюро, на следующий день вся Москва говорит о том, какие вопросы там обсуждались. Может, ты там посмотришь?" Я передал разговор с Брежневым своему начальнику госбезопасности. Через несколько дней он приходит ко мне расстроенный и докладывает: "Мы нашли, откуда идут слухи. Сидит у нас в гостинице 'Южная' коридорная. И информация о разговорах на политбюро идет от нее". Гостиница, мягко скажем, не самая лучшая. Оказывается, эта симпатичная девка знакома с дочерью Брежнева Галиной и бывала у них в семье.
— Рассказывают, что до знакомства с симпатичными девками был охоч сам Леонид Ильич...
— Не без того... Прихожу к Брежневу, докладываю: "Гоните из своей семьи вот такую-то барышню". Он побагровел. "Вы не волнуйтесь,— говорю,— я уже приказал, чтобы все материалы сожгли".
— Брежнев поверил?
— Кто знает? Но еще активнее начал перетягивать меня в свою команду.
"Министр обороны где-то с бабами развлекался"
— А как Брежнев вас перетягивал?
— В 1966 году, перед двадцать третьим съездом КПСС, Брежнев сказал, что мне уже надо быть в руководстве партии. Что от меня требовалось, было очевидно. На этом съезде я был "забойщиком": предлагал президиум съезда, возглавлял счетную комиссию, выступал первым после доклада Брежнева. И я должен был задать тон остальным выступлениям. Воздать должное мудрости Леонида Ильича и тому подобное. Но это же было раздувание нового культа. И я ответил Брежневу, что мне и в Москве работы хватает. В моем выступлении не было славословий Брежневу. И остальные решили, что так решено в ЦК, и выступали в том же ключе. Конечно, Леониду Ильичу это не понравилось. Потом ко мне домой приходили его люди и за обедом говорили, что Леонид Ильич волнуется. Надо его авторитет поднимать, и Москва должна это первой делать. Я ответил: "Я за то, чтобы поднимать авторитет генерального секретаря. Но по делам. А раздувание авторитета на пустом месте может его только подорвать". Ему, конечно, тут же все докладывали. Хотя он и без этого был в курсе моих настроений.
— Вас прослушивали?
— Определенно. Прихожу, скажем, утром, а секретарша докладывает: приходили телефонисты, всю ночь провозились в кабинете. Зачем? Ведь все работало нормально. Значит, новые жучки поставили. У меня был друг, декан факультета в МВТУ. Сидим с ним в кабинете, разговариваем. Дело было в декабре 1966 года. "Пленум,— говорю,— сегодня начался. Но в общем-то, пошли отсюда". Вышли. Он удивился: "Ты думаешь, тебя слушают?" Я в этом был уверен, а он сомневался. "Давай поставим эксперимент",— говорю. Пошли обратно в кабинет. Я опять начинаю про пленум: "Леонид Ильич сказал сегодня такую речь, дал глубокий анализ международного положения. Просто чудесное выступление". Минут пятнадцать проходит — Брежнев звонит: "Коль, ну как тебе мое выступление?" У моего друга от удивления челюсть отвисла. Повторяю Брежневу то, что сказал для прослушки. Он страшно доволен, предложил и мне выступить на следующий день. "А как ты думаешь,— спрашивает,— Гречко должен выступить?" "Мне кажется,— говорю,— что отрывать внешнюю политику от обороноспособности страны нельзя". Начали искать министра обороны и до утра найти его не могли. Как говорил мне Семичастный, Гречко где-то с бабами развлекался. Представляете? Выступил он экспромтом так, что уши вяли.
Около Брежнева собирались люди, которые были неспособны и недостойны руководить страной. Кириленко тот же. Он в политбюро курировал Москву. Приходишь к нему — а он травит, травит, травит байки. Перейдешь к делам, он сразу: "Да сходи сам с этим вопросом к Леониду Ильичу. Мне он откажет, а тебе нет". И я понимал, что с этой командой мне не по пути.
 |
| "В узком кругу обсуждали, кто будет первым секретарем вместо Хрущева. Шелепин (слева) предложил Брежнева. Я говорю: 'Может, я его плоховато знаю, но у меня такое впечатление, что Брежнев не справится'" |
— Конечно. И пытался найти выход в своем стиле. Снять меня с работы было не за что. Дела в Москве шли успешно. Мы добились годового роста производства в 7,2%. У нас не осталось ни одного предприятия, не выполняющего планов. За два года сняли проблему с детскими садами, настроили парикмахерских-стекляшек по всей Москве, Косыгин помог нам закупить американское оборудование для химчисток. Поэтому меня нужно было переместить туда, где бы я завалил работу. Брежнев как-то позвал меня и говорит: "Коль, есть предложение назначить тебя первым замом к Андрею Андреевичу Громыко". Но первый зам в МИДе — это рабочая лошадка. А у меня опыта дипломатической работы — ноль. Я отказался.
"Ну что нам по Израилю атомную бомбу применить?!"
— Одна из версий о заговоре комсомольцев гласит, что вы попытались поднять мятеж на июньском пленуме ЦК, когда почувствовали, что загнаны в угол.
— Эта версия появилась еще в те годы. Она исходила из ЦК. Александр Яковлев в своих мемуарах пишет, что комсомольцы хотели изменить порядок, распределили обязанности,— Шелепин-де должен был стать генеральным секретарем, а Егорычев — первым заместителем к Косыгину, поскольку они с премьером хорошо ладили. Это все выдумка. Никаких встреч не было. Мы с Шелепиным после октябрьского пленума, если мне не изменяет память, не встречались с глазу на глаз ни разу. У каждого из нас хватало своих дел.
— Но ведь вы действительно были загнаны в угол. Семичастного убрали из КГБ, Шелепина лишили части постов. Вы сами висели на волоске. И не собирались ничего предпринимать?
— А что я мог сделать? Даже если бы захотел. Поднять московскую парторганизацию на борьбу с ЦК? Это было невозможно. Я понимал, что мне все равно придется уходить. И решил уйти, высказав свое отношение к происходящему в стране. Проблему я знал, и перо работало у меня хорошо, поэтому речь для пленума я писал сам. Единственный, кто видел текст до выступления, был редактор "Вечерней Москвы". Но он больше запятые расставлял. Жена меня отговаривала от выступления, но я сказал, что должен высказать свое мнение.
 |
| "Москвичи не забывают того, что я сделал для города, работая в МГК. Недавно Юрий Михайлович Лужков назначил меня членом совета старейшин при мэре" |
— Наверное, если бы я с ними посоветовался, они отговорили бы меня выступать. Но я с ними не говорил. Собственно, в моей речи не было ничего крамольного. Меня как члена Военного совета Московского округа ПВО беспокоило, что система безнадежно устарела, а новую никак не могут создать.
Хрущевские выкрутасы в оборонной промышленности тоже ни для кого не были особым секретом. И то, о чем я говорил,— чистая правда. Производство вертолетов с московского завода имени Хруничева перенесли в Ростов и не могли там его толком начать больше десяти лет. А война во Вьетнаме показала, насколько они нужны.
— А почему вы решили высказаться о Египте?
— В Египте я побывал в апреле 1967 года. Встречался с вице-президентом Али Сабри, с губернаторами. И у меня создалось впечатление, что в Египте вопрос о власти далеко не решен. Мы с принимавшим меня начальником канцелярии президента Насера сидели в Суэце на берегу канала. Он говорил, что в их обществе нет разногласий. Что Насер — признанный авторитет. Я ему отвечал: "Вы дважды отобрали у помещиков землю. Сначала вы оставили им по сто гектаров, потом по пятьдесят. Вы говорите, что не отобрали, а выкупили у фабрикантов их предприятия. Но разве они остались довольны? А дети помещиков и капиталистов — офицеры вашей армии". Разве сказать об этом на пленуме ЦК — крамола? Ведь Насер своей неразумной политикой довел дело почти до атомной войны. Во время войны 1967 года в нашем руководстве шли споры: не стоит ли нам непосредственно вмешаться в конфликт. Я как-то звоню Брежневу, он поднимает трубку, а в кабинете идет горячий спор. Косыгин говорит: "Ну что нам там атомную бомбу применять? Еще до этого что ли дойти?!"
— Но ведь в вашем выступлении были и, мягко говоря, нестандартные для того времени положения...
— Это верно. Я предложил обсудить вопросы обороны на одном из пленумов ЦК. Считалось, что подобные вопросы входят в компетенцию даже не политбюро, а узкого круга членов политбюро, и не дело обсуждать их на пленуме. Получалось, что я замахнулся на самое святое. Национальная проблема тогда уже выпукло вырисовывалась. С моим выступлением можно было соглашаться или не соглашаться, но с проблемой нужно было что-то делать. Но Брежнева больнее всего задело, когда я сказал, что партия — это не Сталин и не Хрущев. Брежнев, конечно, продолжил мысль: партия — это и не Брежнев.
"Дмитрий Федорович от злости просто на стенку бросался"
— На что вы рассчитывали, Николай Григорьевич? Неужели вы думали, что Брежнев оставит ваш демарш без последствий?
— Поверьте, я только хотел высказать свое мнение. Я думал, что у меня будет еще один пленум. Я не думал, что мне придется уходить после этого выступления. Вроде бы акценты были расставлены так, что придраться формально было не к чему. Но выступление в целом получилось довольно необычным. Вы не представляете! В Свердловском зале Большого кремлевского дворца, где проходил пленум, было человек четыреста. Пока я выступал, стояла гробовая тишина. И когда я сошел с трибуны, меня провожали до места аплодисментами.
— Но меры воздействия к вам приняли не сразу?
— Никто не понял, выступал ли я по собственной инициативе, или моя речь одобрена Брежневым. Поэтому никто из выступавших после меня не сказал обо мне ни единого слова. Анастас Иванович Микоян — хитрейшая лиса,— и тот не разобрался и попал впросак. В Советском обществе дружбы с зарубежными странами было какое-то отчетно-выборное собрание. И в Колонном зале Дома союзов в этот вечер собрали небольшой ужин для участников мероприятия, куда пригласили меня и Микояна. Он встает и говорит: "Я хочу поднять бокал за Николая Григорьевича Егорычева. Он сказал сегодня такую речь! Настоящую, ленинскую". А в своих воспоминаниях Микоян описал все с точностью до наоборот.
— А критиковать вас начали на следующий день?
— Подготовка шла всю ночь. Мой сосед Устинов — мы жили в соседних квартирах — принял выпад об исполнителях недалеких идей Хрущева о вооружениях на свой счет. И он был недалек от истины. Его фамилия была в моем выступлении. Но в последний момент я ее убрал. Мне один из министров оборонной отрасли рассказал, что после моего выступления их всех собрал Устинов: "Дмитрий Федорович от злости просто на стенку бросался. Кричал: 'Мы этого Егорычева в пыль сотрем!'".
На следующий день первым выступил Шараф Рашидов — узбекский первый секретарь. Заявил: "Противовоздушная оборона Москвы начинается в Ташкенте". Я был неприятно поражен. Когда в 1966 году в Ташкенте произошло землетрясение, я позвонил Рашидову, выразил ему соболезнования и сказал, что Москва безвозмездно построит в узбекской столице 170 тысяч квадратных метров жилья. Он много раз благодарил меня за это и говорил, что я теперь его родной брат.
— Но вопрос о вашем будущем решался не на пленуме?
— У меня произошел непростой разговор с Брежневым. Он говорит: "Ты знаешь, Коля, военные говорят, что ты не должен был такой информации иметь по техническим вопросам". Я ответил: "Знаете что, Леонид Ильич, ваши военные, когда вы начали с ними беседовать, наделали в штаны и мне в карман добавили". Потом он говорит: "Слушай, Коль, я же не ставлю вопрос о твоем исключении из состава ЦК". Я спрашиваю: "А за что меня исключать из состава ЦК? Я сделал что-то нарушающее устав партии? Или выступил против решений пленумов и съездов?" Брежневу это не понравилось: "Вот скажем, и исключат!" "Но вы не забывайте, Леонид Ильич,— говорю,— что я тоже поборюсь". Он сразу остыл: "Да ты меня неправильно понял. Я же тебя очень люблю".
"К датскому премьеру я дверь открываю ногой"
— И куда вас назначили?
— Заместителем министра тракторного и сельскохозяйственного машиностроения. Шло техническое перевооружение отрасли, и в моем ведении оказалось 120 строек союзного значения. Я не вылезал из командировок. Приезжал в область, республику, шел к первому секретарю — а всех этих ребят я хорошо знал. Разговор обычно начинался с того, что они заверяли, что они на моей стороне. "Ну раз на моей,— говорю,— помоги моим стройкам". В первый год моей работы мы перевыполнили план по жилищному строительству и чуть-чуть не дотянули до выполнения плана по промышленному строительству. А дальше стали перевыполнять и тот и другой. Интересно, что везде за мной ходил "хвост". Не в Москве, а там, в командировках. Причем в каждом городе за мной топали одни и те же люди.
 |
| Брежнев был силен по части внутрипартийных интриг: член политбюро Юрий Андропов (второй слева) организовал непрерывную слежку за секретарем МГК Николаем Егорычевым (слева). С руководством братских компартий было сложнее: добиться, чтобы президент Румынии Николае Чаушеску (третий слева) порвал с китайскими оппортунистами, никак не удавалось |
— Это было. Мы говорили как-то с нашим министром, что министерство много делает, а это не находит отражения в печати и на телевидении. Надо показать, что делается. Министр согласился. Я позвонил Месяцеву, сказал, что хочу приехать посоветоваться. Приезжаю, рассказываю. Но мы ни на минуту не остались одни. Все время вокруг нас шнырял один из его замов, работавший параллельно в КГБ. Месяцев пригласил меня посмотреть Останкинскую башню, а потом так ничего для нашего министерства и не сделал. Но я понимал, что даже такие встречи воспринимаются Брежневым очень болезненно. И потому не удивился, когда меня отправили в Данию, послом.
— Вы не отказывались?
— Это было бессмысленно. Меня пригласил в ЦК Капитонов и стал говорить о том, что я шел по политической линии, а теперь оказался на хозяйственной... Что мне надо расти как политику. Поехать в Данию послом. О чем было говорить, если решение уже было принято. Месяцев отказывался ехать послом в Австралию. Но все равно же поехал.
Я, кстати, с Шелепиным увиделся уже после назначения в Данию. Его положение после вынужденного перехода в председатели ВЦСПС было незавидным. Тогда у него сложились непростые отношения с западными профсоюзами. В Англии его как бывшего председателя КГБ освистали. А с датскими профсоюзами случился вот какой казус. Их делегация была в Москве в августе 1968 года. И вылетела домой в тот день, когда наши войска вошли в Чехословакию. Прилетают они, а там толпа журналистов. Что они думают о последних событиях, спрашивают. А профсоюзники ни сном ни духом. И все отношения с нашими профсоюзами они прервали. Одной из моих задач как посла было восстановление этих отношений. И потому я бывал у Шелепина. Вот на этих встречах элемент конспиративности присутствовал. Он говорил одно, а в это время на маленьких бумажках писал то, что хотел сказать. И передавал мне эти записочки.
— И что он писал?
— Например, что у меня все нормально. Чтобы я продолжал работать в том же направлении. Так вот, у меня наметились хорошие контакты с датскими профсоюзными активистами, и я просил его разрешить пригласить их в Союз от его имени. Шелепин согласился. Самый большой профсоюз в Дании назывался профсоюзом неквалифицированных рабочих. Председателем его был Анкер Йоргенсен. Я его пригласил. Спрашиваю: "Ты хотел бы побывать в СССР?" — "Ты что,— отвечает,— посол, серьезно?" — "Серьезно". Договорились. Он все время переспрашивал: "Ну ты серьезно?" А через два дня — телеграмма от Шелепина с приглашением. Самое интересное случилось дальше. Месяца через три Йоргенсена делают премьер-министром Дании. И я к нему дверь открываю ногой. Вскоре мы организовали его визит в Москву. Я переругался со всеми в ЦК, но добился, чтобы его принял Брежнев. Беседовали они три часа. А после окончания встречи Брежнев подошел ко мне: "Коля, дорогой!" — и давай целоваться. Мой авторитет в Дании поднялся до небес.
 |
| Признав выступление Николая Егорычева на пленуме ЦК КПСС политически незрелым, партия решила, что ему надо расти как политику. Егорычева отправили послом сначала в Данию, а затем в Афганистан (на фото — с афганским лидером Наджибуллой) |
— Примирение мне предлагалось. Ко мне в Копенгаген как-то прилетел Капитонов. "Давай,— говорит,— поговорим. Но не в посольстве". Я сам сел за руль, поехали в лес, за город. Взяли по бутылочке пива, сели в лесу. "Леонид Ильич,— говорит,— хотел бы с тобой встретиться". "Пожалуйста,— отвечаю,— самолет летает регулярно. Присылаете телеграмму, и я прилечу". Капитонов сказал: "Ты не хочешь понять, о чем я говорю!". Понятно было, что нужно покаяться — и Брежнев примет меня в свои объятия. Но мой дурной характер снова дал о себе знать. Я сказал, что мне каяться не в чем. В итоге в Дании я провел четырнадцать лет.
— Вас по-прежнему держали "под колпаком"?
— Всю страну держали. Я, приезжая из Дании, заходил к Демичеву, которого назначили министром культуры. Заходил, он вставал, подходил к вертушке и громко говорил: "Ну, Николай, ну ты скажи, я ведь никакого участия не принимал в твоем выступлении?" Я тоже подходил к телефону и так же громко говорил: "Да, Петр Нилович, это лично моя инициатива. Я сам это выступление писал и сам несу за него ответственность". И эта сцена повторялась каждый мой приезд в Москву.
— А как сложилась ваша жизнь дальше?
— После возвращения в Москву работал заместителем министра, потом замом председателя Торгово-промышленной палаты СССР. А уже при Горбачеве мне предложили поехать послом в Афганистан. Я согласился только потому, что моей главной задачей было обеспечение вывода оттуда наших войск. Теперь я на пенсии. Но москвичи не забывают того, что я сделал для города, работая в МГК. Недавно Юрий Михайлович Лужков назначил меня членом совета старейшин при мэре.
При содействии издательства ВАГРИУС "ВЛАСТЬ" представляет серию исторических материалов в рубрике АРХИВ
 |
|