Давно и правда

Все герои нашего фотопроекта живут в Доме ветеранов в Калининграде. Жизнь оказалась такой длинной, что у многих уже не осталось близких. Рядом с ними социальные работники, друзья и соседи по Дому ветеранов. "Огонек" спросил у участников Великой Отечественной войны, что вспоминается 22 июня

Текст: Екатерина Данилова

Фото: Александр Петросян

"Норма была — три товарных вагона на одну сестру"

Нина Петровна Демешева, 94 года. Санинструктор во время Великой Отечественной войны, после — работала в ансамбле песни и пляски, была начальником клуба, завклубом школы милиции, пишет стихи.

Я с детства танцевать очень любила. В выпускных классах больше танцевала, чем училась, потому что уже работала в Ансамбле песни и пляски Тамбовской филармонии. Мечтала балериной стать, а стала санинструктором. Мальчиков наших, как война началась, сразу мобилизовали. А мы, девчонки, на медицинские курсы пошли. Самое страшное мое воспоминание — срочная эвакуация раненых из Воронежа, который был уже наполовину занят фашистами. Дали пять санитарных эшелонов. Только мы выехали из Воронежа, налетели фашистские самолеты. 20 часов беспрерывно нас бомбили. Начальник поезда и комиссары бросили раненых, забрали продукты и перевязочные материалы и сбежали. А нам оставили взрывчатку и велели при приближении немцев себя взорвать. Мы всю ночь таскали раненых на шоссейную дорогу. Из 1500, которых везли на эшелонах, живых осталось 100, все в тяжелейшем состоянии. Слава богу, наткнулись в лесу на нашу разведку, привели их к нашим раненым. Они нам дали свою "санчасть", мы обработали раненых и вывезли наших солдат. А потом нас на Сталинградский фронт отправили. Тяжело было — не рассказать как. Нам ведь по 18-19 лет было, и здоровых мужиков таскали. Поэтому у меня детей и нет. До конца Сталинградской операции я служила на санитарном поезде. Три товарных вагона на одну сестру — такая норма была. В 1943 году, когда мы уже двинулись на Украину, приезжает с передовой, из пехоты, врач: "У меня всех медиков побило, есть желающие на передовую?" Мы с подругой руки подняли. Так я оказалась на передовой. Я никогда в бой не ходила и не знала, что это такое. А когда все побежали с криками "За Родину, за Сталина!", меня как приклеило к окопу. Опомнилась, когда услышала страшный вой солдата — смотрю, он в руке глаз держит, а из глазницы кровь фонтаном. Всю Украину проползла на четвереньках, а как иначе помощь оказывать? За бой можно было перевязать 4-5 тяжелораненых. А следом за нами шли носильщики, они их забирали.

Однажды в деревне Голянка на нас налетела авиация. Мы с подругой спрятались под танк. А он начал разворачиваться, чтобы уйти в лес, и чуть нас не раздавил. Самый дорогой подарок, который я получила во время войны,— от старшины кальсоны. Мои вещи сгорели при обработке от насекомых. И вот в таком виде встретил меня будущий муж. А потом оказалось, что он и был механиком-водителем того танка, под которым я пряталась. И на войне есть место любви. Мы прожили вместе 54 года.

"С немецкими военнопленными особых хлопот не было"

Иван Артемович Рылов, 90 лет. Пережил оккупацию, после войны — в конвойных войсках НКВД для охраны военнопленных. Затем работал на рыболовных судах. Увлекается моделированием судов.

Через десять дней после начала войны немцы уже были в нашем селе Лехово, в Псковской области. Лехово стало у них опорным пунктом. Назначили старосту, который решал, куда кого и на какие работы. Он же смотрел, чтоб никаких связей с партизанами. За это очень жестоко карали. Однажды партизаны ворвались в село и перебили всех немцев. Мама моя говорит командиру: "Выпусти нас в соседнее село, немцы же вернутся, поубивают всех". А он ей сказал, чтобы шла домой, скоро, мол, наши танки придут. Врал, конечно. А ночью немцы взяли в окружение наше село. Мы все равно ушли лесом. А после боя партизан с немцами от нашего Лехово ни одного целого дома из 130 не осталось. Только головешки дымятся. От нашего дома — бревна и черный дым. Мы ушли жить к моему деду за 12 километров. Летом мы там работали, пахали. А осенью партизаны опять дали бой. После чего немцы ворвались в деревню и сожгли ее полностью. Тогда мы ушли к бабушке в другую деревню. Мы уже привыкшие были. Знали — возражать немцам нельзя. Всех наших кур они выгребли. Помню, как они у нас в хате Рождество праздновали. Стол накрыт, а я на печке сижу. Один немец вызывает меня в сени и говорит, что скоро придут русские, поэтому вас будут эвакуировать в Германию. Беги, мол. Как раз в это время советские войска взяли Сталинград. А по нашей местности проходил так называемый фронт "Центр".

Мне и моему другу Володе удалось бежать. Сразу после освобождения мы стали восстанавливать колхоз. Жили в землянках. Мне тогда только 17 лет исполнилось, и я попал в учебный курсовой полк 30-й Ивановской дивизии, в мае 1945-го меня призвали в конвойные войска НКВД. Пленных немцев было так много, что из нас создали специальные конвойные войска. Первых 460 немецких военнопленных я принял в Литве, погнали мы их в Тулу, на угольную шахту. С немецкими военнопленными особых хлопот не было. За дисциплиной следили их же офицеры. Я был начальником конвоя, и если надо было кого-то приструнить, то я это делал через немецкого офицера. Вообще у наших военнослужащих озлобления на немцев не было, несмотря на страшные потери во время войны. А вот у других пленных, у румын, итальянцев, на немцев зуб был, они им простить не могли всего, что случилось. Кроме немцев приходилось и наших охранять, встречались среди них и политические. Когда я потом читал "Один день Ивана Денисовича" Солженицына, удивлялся — уж слишком все страшно написано. А таких, как Солженицын, у нас много было... Потом подался на рыболовные суда, где только не был: и в Дакаре, и на Кубе. Люблю море. А сегодня моя страсть — моделирование.

"Я могла быть как Зоя Космодемьянская"

Наталья Ивановна Тимченко, 94 года. Пережила оккупацию, была в ополчении. После войны — учительница начальных классов.

Вообще-то я родилась на Полтавщине. Но когда в 1930-е начался голод и все пятеро детей опухли, то родители бросили все — дом, огород, и отправились в Крым, к старшей дочери. В татарском селе Красный Терчек нас приняли очень хорошо, выделили пособие. Папа устроился на работу, а нас взяли в школу.

Когда началась война, взяли на фронт и моего брата Гришу. Он работал водителем на полуторке. Как сейчас помню: он подъехал на машине домой, на нем была рубашечка голубенькая в клеточку. Обнял всех. Больше мы его не видели. Последнее письмо было из Вязьмы — "лежу в госпитале". И пропал. А искали мы его после войны долго.

Для меня начались военные сборы, при райкоме партии формировалось ополчение. В октябре, когда немцы прорвались на полуостров, нас перевели на казарменное положение. 12 октября наш начальник говорит — снимаемся, идем с Красной армией к Джанкою, на Старый Крым. Там, видимо, были партизанские отряды. Ночью остановились в татарском селе, а утром просыпаемся от крика: "Немцы!" Действительно, по улицам мотоциклы едут. Только на них не немцы, а румыны были. Хозяйка хаты говорит: "Уходите, девчонки". Мы комсомольские билеты закопали в овраге — с ними-то куда, если немцы кругом, и домой. Добралась огородами — отец ругался! "Куда сунулась, девчонка!" Дома у нас уже стояли румыны, потом им на смену пришел грузинский легион, который воевал на стороне немцев. Но больше всего мы боялись татар, с которыми раньше дружили и даже ходили на танцы. Многие из них пошли в полицию.

Мы начали потихонечку общаться со своими. У Коли Полякова был маленький приемничек, так мы узнавали, что происходит на фронтах. А у Пети Алмалиева — вырезки из советских газет. Он говорил — надежным людям можно рассказывать, что происходит. Ведь после падения Севастополя никто вообще не знал, что происходит. Петя приносил мне листовки, задание было — разбросать по дворам. Я одну листовку прочла. Там был стишок, до сих пор его помню: "Сидит Гитлер на заборе, плетет лапти языком, чтобы вшивая команда не ходила босиком". Я-то думала, что я Пете помогаю, а потом оказалось, что в Крыму была большая подпольная организация. То есть я могла бы быть как Зоя Космодемьянская. А Петю потом фашисты взяли, он пропал.

Однажды в 9 утра я услышала шум на улице. Выскочила — а это наши танки. Как их встречали! Одна женщина на дорогу упала и со слезами землю целовала.

А я стала педагогом начальных классов. Вышла замуж. Муж был начальником железнодорожной станции — в Севастополе, на Айвазовской, в Феодосии. У нас четверо детей и пятый приемный, 11 внуков и 12 правнуков. А сейчас я живу в Доме ветеранов. Здесь как в сказке. Потому что везде на станциях, где работал муж, было печное отопление. Я замучилась старыми шпалами топить. А здесь у меня все есть. У меня жилищные условия здесь даже лучше, чем у моей дочери. Счастливая я.

"На передовой солдат выживал семь дней"

Альберт Оскарович Тинт, 93 года. Был на оборонительных работах под Ленинградом, наводчик миномета в эстонской дивизии. После войны остался в армии, демобилизовавшись, работал в ЦК Эстонской компартии.

Войну я встретил несовершеннолетним. На фронт не берут. Попросился на оборонительные работы под Ленинградом. Сначала под Лугой рыли противотанковые рвы. Норма была — погонный метр траншеи на человека, а сама траншея 4 метра шириной, 3 — глубины. Значит, пока 12 кубометров не выкопаешь — не уйдешь. А покидай землю наверх с трехметровой глубины! Оттуда отправили на Невскую Дубровку, знаменитый Невский пятачок, плацдарм, который наши войска удерживали почти всю блокаду. Иногда там собирались по семь дивизий, земля вся была изрыта взрывами. Потери были такие страшные, что из трупов делали заграждения. Тем более что в сильный мороз копать было невозможно. Кормили так плохо, что скоро у меня началась дистрофия. Вывезли меня на Большую землю. С приключениями добрался до Ярославля, где жила мама. В шесть утра стучу, а мама меня сразу и не узнала, решила, солдатик какой-то. Она думала, что я уже погиб. Три раза она меня так хоронила. Наверное, поэтому и живу так долго.

Пошел работать на мелькомбинат — тогда все старались поближе к хлебу устроиться. И начал ловить голубей. Их на мелькомбинате были тучи. Как это работало? Коробка, сетка, палочка, веревочка. Пшенички насыпал. Они тут как тут. Дернул — и под коробкой сразу несколько голубей. На проходной меня не задерживали с голубями. А вот за стакан пшеницы посадить могли. Потом уже весь Ярославль голубей ловил. Когда я уходил на фронт, их в городе вообще не осталось.

На фронт попал так. Я все время просился, а меня не брали — маленький, полтора метра ростом. И вдруг вызывают. "Ты кто по национальности?" — "Русский" — "Да какой ты русский с таким именем!" Я упирался до последнего — считаться "иностранцем" было небезопасно. Наконец, выяснилось — формируется эстонский стрелковый корпус, туда нужны этнические эстонцы. "Пойдешь в эстонский корпус служить?" Конечно, говорю. Привезли нас в Чебаркуль, под Челябинском. Там два взвода было таких "эстонцев". Через два месяца учебы я стал наводчиком 82-миллиметрового миномета. И до конца войны считался лучшим наводчиком основного миномета, командир роты меня берег.

В бою под Великими Луками от нашего полка осталось 17 человек, знамя и младший лейтенант. Вот много говорят о фронтовой дружбе. Какая дружба, если сегодня у тебя есть друг, а завтра нет? На передовой солдат выживал в среднем семь дней. Я хоть и минометчиком был, тоже ходил в наступления. "Вперед!" — бросаешь миномет и идешь в наступление. Один раз рядом граната разорвалась, осколок пробил артерию. Я осколок вытащил и вперед побежал. Вот так все это было.

"Благодаря меткому выстрелу я стал сержантом"

Леонид Алексеевич Малолкин, 92 года. Во время войны был зенитчиком. После художником-декоратором. Увлекается музыкой, живописью и пишет стихи.

Мой отец был журналистом, но я его совсем не помню. Он был очень верующий человек, и чтобы его не посадили, он все бросил и уехал. Поэтому воспитывали меня родители моей матери, бабушка и дедушка. Они были зажиточные люди. Дед работал в Астрахани на мыловаренном заводе, а за Волгой у него было хозяйство — чего у него там только не росло! Его и раскулачили как богача. А какой он богач? Трудяга был большой. Дом отобрали, его сослали на три года в Печору на Север. А нас с бабушкой приютили родственники. Мы же нищие совершенно были. Но дед был умный человек, знал ветеринарию. И в заключении вел большую работу по вакцинации оленей. Заработал такую хорошую репутацию, что его в 1934 году освободили.

Война началась, когда мне было 16 лет. Я только получил паспорт и поступил в Астраханский речной техникум — очень хотел стать судоводителем. Присягу принимал 2 февраля 1943 года — как раз в эти дни из сталинградских подвалов достали Паулюса. 11 месяцев воевал несовершеннолетним. Меня зачислили в зенитно-артиллерийский полк — я считался образованным, после техникума уже имел среднее образование, знал логарифмы. А тех, кто образования не имел, брали в пехоту. Все братья матери полегли — один под Севастополем, другой под Ленинградом. Меня призвали на сталинградский участок фронта, недалеко от моего дома. А после 7 ноября — перевели на Карельский фронт, в Кандалакшу под Мурманском.

Наша зенитная артиллерия прикрывала каскад Нивских ГЭС, которые давали энергию железной дороге от Кандалакши до Мурманска. Поначалу немцы летали вольготно, чуть не ползали по крышам на Кольском полуострове. А когда прибыл наш полк и мы начали их сбивать, они поднялись на большую высоту. Однажды залетел бомбардировщик, летел низенько между сопками — а артиллерийские орудия на такой высоте не сбивают. Их задача — заградительный огонь. Так вот, батарея молчит, а он уходит уже! Тут командир орудия не выдержал: "Открыть огонь прямой наводкой!" Ну бросили мы три снаряда, пробили ему левое крыло с бензобаком. Я после этого такое стихотворение написал: "Расскажу я вам, ребята, как немецкий самолет изменил судьбу солдата и закончил свой полет". А мою судьбу он и правда изменил — благодаря этому меткому выстрелу я стал сержантом. Меня направили на курсы командиров зенитных пулеметов.

А музыку я всегда любил. Играл на мандолине и балалайке, после войны аккордеон купил, женился. Окончил факультет живописи, стал декоратором-строителем. У меня все хорошо, я не считаю себя бедным, у меня пенсия большая. Но как другие живут, не понимаю. Я-то свои деньги заработал, но сейчас деньги не зарабатывают — делают. А как тем жить, кто "делать деньги" не умеет? Откуда взялись в нашей стране богатые и бедные, вся эта частная собственность? Мне кажется, сейчас самое главное — дать людям социальную справедливость, чтобы они себя в своей же стране изгоями не чувствовали.