Игра в Холокост
Иван Давыдов о мультфильме «Другая планета»
На Московском еврейском кинофестивале покажут мультфильм Амира Яцива "Другая планета" — о нацистских концлагерях и виртуальной реальности
Зрителя сразу погружают в привычный мир — а что может быть человеку наших времен привычнее, чем мир компьютерной игры? Причем доброй и старой — так рисовали лет пять или семь назад. Выходят на взлет самолеты израильских ВВС. Пилоты ведут обычные переговоры. Куда и зачем они летят — мы не знаем.
Не успеваем узнать. Картинка меняется. Или не меняется. Все та же чуть примитивная графика, узнаваемая реальность стрелялки — что-то вроде старой версии "Call Of Duty": кирпичные бараки, между которыми неспешно движутся кое-как прорисованные фигуры. Колышется хмурая трава, летит бабочка. Но это — Освенцим.
Художник и режиссер Амир Яцив тяготеет к исследованию полуреальных миров. В его фильме "Антипод" ЦАХАЛ бился с вермахтом. К теме сегодняшнего восприятия Холокоста он также уже обращался: фильм "Arbeit macht frei" рассказывает о реставрации знаменитой надписи над воротами одного из сделавшихся музеями концентрационных лагерей. "Другая планета" — на стыке двух тем. Это путешествие по нарисованному Освенциму, движение от одной виртуальной модели концлагеря к другой. Экскурсия по вариантам виртуальной экскурсии. Есть Освенцим, который нужен немецкому прокурору, чтобы полнее восстановить картину совершенных нацистами преступлений. Есть Освенцим, который два историка, еврей и немец, создали со скрупулезной точностью ради выставочного макета. Сначала ручной рулеткой перемерили в лагере все, потом результаты измерений превратили в схему. Есть авиасимулятор, позволяющий пилотам кружить над лагерем. Есть Освенцим на продажу — локации для прогулок в очках виртуальной реальности. Есть Освенцим как фон для пафосного музыкального клипа. Есть даже компьютерная игра, которую, впрочем, посчитали неэтичной и запретили. Автор потратил четыре года на ее разработку. Он верит в переселение душ, помнит прошлую жизнь в лагерном аду и попытался исправить прошлое. В его игре (графика которой повторяет мир легендарного "Замка Вольфенштейн" 1981 года выпуска — цитата, внятная любому геймеру со стажем, и одновременно вопиющий анахронизм) заключенный истребляет надзирателей. В этом — один из ключей к фильму (кстати, герой игры, как и герой старого "Вольфенштейна", тоже ищет ключи, чтобы перемещаться по лагерю). Это восстановление справедливости. Отмена ада. Изобретение хеппи-энда там, где нет и не может быть хеппи-энда.
У каждой из моделей лагеря, с которыми знакомит зрителя Яцив, своя прагматика, своя сугубо прикладная цель. Но за всеми — один общий метавопрос: зачем вообще превращать в цифру пространство одного из самых страшных кошмаров, с которым человечество сталкивалось? "Забыть много тяжелее, чем помнить",— говорит один из героев фильма. И все эти модели — скрупулезно или, наоборот, схематично воссоздающие лагерный мир,— могут быть прочитаны как попытка забыть. Или если не забыть, то вытеснить, одомашнить кошмар — знает ведь современный человек, что в самой страшной компьютерной игре с ним не произойдет ничего страшного. Сделать бывшее ненастоящим — как будто на это и намекает нарочитая грубость графики. Цифровой мир — другая планета, и у нас всегда в запасе возможность просто выключить компьютер. И даже тот факт, что все герои фильма одержимы Холокостом — профессионально изучают его как историки (и даже как полицейские), продолжают жить внутри него в собственных кошмарах,— такого способа истолкования не отменяет.
Но есть в фильме и нечто помимо этого, слишком простого варианта ответа. Есть способная раздражать медлительность. Затянутые сцены, в которых не происходит вообще ничего. Концентрация внимания на плохо прорисованной траве, например, или кирпичных стенах бараков, которые сочатся пикселями, будто кровью. Зритель наблюдает, как авторы путешествуют внутри ими же созданных моделей, повторяющих одну, исходную модель безысходности. Действующую модель смерти, которую одни люди однажды взяли и придумали, чтобы истреблять других в обычной, невиртуальной реальности. И вот мир делается медленным. Мы тратим время. Мы отдаем его. Отдаем время тем, для кого его больше не будет. Кого убили среди этих — не этих, не нарисованных, а настоящих бараков. В настоящих газовых камерах и крематориях. Делимся жизнью с мертвыми, возвращаем немного времени тем, у кого их время украли.
"Есть визуальный контакт!" — говорит пилот. Три нарисованных самолета проносятся низко-низко над точной копией концлагеря. Заключенных в лагере нет. Больше никто не умирает.
Еврейский музей и центр толерантности, 19 июня, 20.40