«Начните с тех домов, где действительно нельзя жить»

«Дом наш не для людей, а для грибка»

Декоративная рыбка по имени Карась бестолково мечется в мутной воде круглого аквариума. Серебристое тельце едва помещается там из-за длинных плавников и роскошного хвоста полумесяцем. Аквариум с Карасем стоит на тумбочке в самом конце длинного коридора коммунальной квартиры. Дальше — старый стеллаж, кадки с фикусами, велосипед, рыболовные снасти, санки, пластиковые ванночки для купания младенцев… О том, что СССР давно распался, напоминает только календарь 2000 года с улыбающейся теннисисткой Лиховцевой.

— Вообще-то мы Карасю завидуем,— насыпая корм, объясняет хозяин аквариума, добродушный плотный мужчина с пышными, как у всех городских рыбаков, черными усами.— У него хоть отдельная квартира. А у нас и такой нет.

Стеклянную стенку аквариума пересекает длинная трещина, она умело заделана эпоксидкой и для верности заклеена прозрачным скотчем; почти и не протекает. Но еще одна трещина прорезает весь дом, где живут и Карась, и его хозяин, и еще десятки семей.

Для Владимира Факеева эта трещина — личный враг всей жизни. Он переехал в Москву из Коврова сразу после армии, устроился слесарем на завод «Главмосстроя», заселился в общагу, стал мастером цеха, вышел на пенсию — а трещина все росла и росла, разрывая стены дома изнутри. Владимир знает наизусть ее маршрут и все ответвления.

— Здесь она начинается, идет от фундамента снизу до самого верха и там до угла,— показывает он на улице стену дома.

Вон тот угол однажды просто отвалится со всеми комнатами. Упадет, и все, стены рухнут. Посмотрите, кирпичи уже выпадают, но никто ничего не делает.

Стена поначалу кажется целой, но Владимир настойчиво просит «приглядеться повнимательнее».

Буддийским монахам требуется вся жизнь, чтобы осознать иллюзорность окружающего материального мира. Такое же просветление можно получить за секунду, вглядевшись в стену обычной московской пятиэтажки после планового ремонта. Огромного куска кладки на самом деле не существует — дыра в стене просто замазана штукатуркой похожего цвета, на которой тщательно прорисованы прямоугольники, изображающие кирпичи. Можно ходить здесь годами и не замечать подмены.

Высокий, седой, Владимир напоминает врача, который упорно пытается найти средство от неизлечимой болезни:

— Здесь она проходит, в этом самом месте,— уже в подъезде простукивает он стену, как доктор ребра больного.— Ее тут замазали штукатуркой, но это ж разве ремонт? Который год ее подкрашивают в подъезде, но она все равно расходится. Зайдем сейчас на этаж выше, а она там вылезает, возле стояков.

Уродливым кривым шрамом трещина проходит по черной от грибка стене общего туалета. Помещения здесь кажутся еще меньше, чем в других коммуналках, потому что по периметру комнат вбиты толстые металлические балки. Такими шахтеры обычно укрепляют неустойчивые тоннели при добыче руды, чтобы потолок не рухнул. Использовать этот способ в разрушающемся жилом здании — изящное ноу-хау московских властей.

— Дом строился как временное общежитие, рассчитан всего на 35 лет эксплуатации, в 1986 году по плану ожидался капитальный ремонт с отселением жителей,— говорит Владимир.— Мы приходим, нам говорят — подождите, вот будет съезд партии, там решат, что делать с пятиэтажками в целом. Ну а там Союз развалился, не до нас стало…

Валентина Белоусова, старшая по дому, приносит папку с документами:

— Я 42 года уже в Москве, с 15 лет на стройках работала,— рассказывает она, пока ищет нужную бумагу. Вот постановление 1994 года, текст напечатан еще на машинке. Главный санитарный врач СЗАО Вишневская Т. С. заполняет историю болезни здания: «Санитарно-техническое состояние дома крайне неудовлетворительное. В уборных, кухнях, на потолках и стенах обширные протечки, штукатурка отваливается, снаружи на торцевой стене кирпичи отваливаются на большой площади». Вывод — к следующему месяцу «прекратить эксплуатацию дома».

В ноябре 1996 года мэр Юрий Лужков выпустил постановление №920 «О мерах по ликвидации ветхого жилищного фонда», в нем был указан и дом на Расплетина. Октябрь 1997 года — окружная комиссия признала, что «конструктивные элементы находятся в аварийном состоянии». В 1998 году городская межведомственная комиссия также признала дом аварийным. «Вопрос переселения жителей будет рассмотрен после постановления правительства Москвы»,— говорится в документе.

— Тогда нам сообщили, что по программе соинвестирования выделили 46 квартир на Авиационной под переселение нашего дома,— вспоминает Владимир Факеев.

С тех пор трещина в доме все расширялась, а состояние здания, по мнению чиновников, становилось все лучше.

В 2011 году документы набирают уже на компьютере: Мосжилинспекция сообщает, что состояние здания оценивается всего лишь как «частично неудовлетворительное». Ну а в 2015 году ГБУ «Жилищник района Щукино» отчитывается, что здание является «ограниченно работоспособным», поэтому жильцам тревожиться не о чем — ведь в 2024–2026 годах будет проведен «ремонт фасада». На многочисленные жалобы о протечках директор «Жилищника» отвечает — «в 2012 году выполнялись работы по ремонту кровли».

Мне показывают последствия этого ремонта. Из советского коридора мы заходим в XXI век. Видно, что хозяева двух маленьких комнат действительно старались обустроить себе уголок — навесные потолки, обои с приятным узором, современная мебель… Но бесконечные протечки крыши и труб убили их мечту. Стоило жильцам отлучиться, как скопившаяся вода прорвала навесной потолок прямо по центру — его обрывки свисают почти до пола. Вода вылилась на пол, мебель разбухла и деформировалась — теперь новенький матрас просто не помещается в кровать.

— Помните, как было у Радищева в «Путешествии из Петербурга в Москву»? — неожиданно спрашивает Владимир. — Что-то там… «и нива запустеет»... Вот это как про наш дом написано. Люди сделали ремонт, радовались — а дождь прошел, и все смыло. Мы стены сколько раз штукатурили — а грибок их все съел.

Позабыты мы тут все, позаброшены,— вздыхает Валентина.— Дом наш не для людей построен, а для грибка. Тут для него все условия. А квартплату мы знаете какую платим? У меня получается 11 тысяч в месяц.

Когда Валентина вселялась в дом, она получила ордер на 30 кв. м. Но несколько лет назад столичные власти решили ликвидировать бывшие общежития — их перевели в статус коммунальных квартир, а жильцам приписали квадратные метры из «мест общего пользования»: коридоров, кухонь и туалетов. В 2015 году Валентина получила счет на оплату уже 52 кв. м, хотя реальная площадь ее комнат не изменилась. Другая причина высокой квартплаты — из-за изношенных труб невозможно установить индивидуальные счетчики на воду. Поэтому на жильцов просто делят поровну общее количество использованной воды — включая ту, что круглосуточно вытекает через ржавые трубы.

— Наш дом реновацию поддерживает, но мы туда не попали. Я вот чего не понимаю,— рассуждает Валентина, пока мы идем к выходу из дома.— Вот люди живут в квартирах, пусть маленьких, но все-таки в отдельном жилье. А вот мы — с детьми прозябаем в коммуналках, с грибком, где в туалет очередь из 20 человек.

Ну если запустили вы программу — начните с тех домов, где действительно нельзя жить. Где люди вам спасибо скажут. Это же логично?

— Вон она, трещина,— показывает Владимир на стену первого этажа. Рядом — приоткрытый пожарный щиток. Ни рукава, ни даже вентиля в нем давно нет, поэтому почтальон использует его как общий ящик. Из щитка торчит пачка муниципальных газет с общим заголовком: «Реновация — уникальный шанс построить комфортный город».

«Ну что эти чиновники делают, перессорили весь город»

Две четырехэтажных дома на Осташковской улице стоят совсем рядом, окна в окна. Между ними лишь небольшая ухоженная детская площадка; сейчас на ней собрались взрослые, чтобы в который раз обсудить, как бороться с реновацией. Большинство жителей дома №17 выступают против сноса. Большинство жителей дома №19 согласны на переезд. Детская площадка разделяет два совершенно разных мира.

— Понимаете, у нас в 19-м доме почти все военнослужащие, люди довольно пассивные,— смущаясь, объясняет Наталья.— У них муниципальные квартиры, они все семейные и очень хотят разъехаться с детьми. Хотя дом у нас тоже хороший, крепкий…

Ее выслушивают с сочувствием. В доме №17 большинство — собственники своих квартир. Кто-то получил их еще в 1980-х и сумел приватизировать, а другие целенаправленно покупали жилье в этом доме.

— Я здесь живу десять лет, семь из них платили ипотеку,— рассказывает Николай Белов, молодой мужчина в модном розовом поло.— Мы хотели жить именно в сталинском доме, крепком, малоэтажном. Очень трудно было найти однушку на продажу в таком доме. Так что это осознанный выбор. И решать другим за нас мы не позволим.

Жильцы наперебой расхваливают свои квартиры: толстые стены, трехметровые потолки, подоконники по 45 см, большие ванные комнаты — «даже окна в ванных есть». «Так больше не строят,— вздыхает кто-то.— И такую красоту снести хотят».

— Очень обидно, что так происходит. Смотришь на Прагу, Вену, Таллин, даже просто маленькие европейские городишки — ведь они все красивые, старинные, разнообразные,— говорит Любовь Кузина, отрекомендовавшаяся как “просто пенсионерка”.— А у нас только многоэтажки везде втыкают. Когда последний раз в Москве построили хотя бы шестиэтажный дом? Потерялся облик города…

— Нам говорят: «Ваши дома не сталинские!» — презрительно передразнивает кого-то Светлана Жукова, худая брюнетка с короткой стрижкой.— Ну как это не сталинские! 1937 год постройки — вы любого спросите на улице, с кем у нас в стране ассоциируется 37 год?

— В то время дома строили как полагается. Потому что самый мелкий недостаток посчитали бы вредительством. Со всеми последствиями,— многозначительно грозит пальцем 86-летний рентгенолог Виталий Андреевич.

Наш дом еще сто лет простоит. И сносить его — бесхозяйственность полная. Настоящее вредительство.

Все согласно кивают, а Виталий Андреевич подводит черту в исторической дискуссии, попутно формируя чуть ли не национальную идею:

— Это крепкая сталинка, а не жалкая хрущевка!

— Но все-таки 80 лет дому,— сомневаюсь я.— А как же проводка, трубы…

— Дом в 1986 году прошел через полную реконструкцию с отселением жильцов,— объясняет Элла Георгиевна.— Я работала в «Стальконструкции» и лично выбрала три дома — №17, №19 и еще один — его недавно снесли и башню построили.

Она машет рукой в сторону далекой многоэтажки, которая нависает над всем районом.

— Наше управление провело реконструкцию, а вместо денег получило от исполкома 18 квартир в этих домах. Понятно, что мы работы вели на совесть — ведь самим здесь жить. С 1937 года здесь остались фундамент и теплые кирпичные стены. Мы поставили железобетонные перекрытия, все коммуникации обновили и в 1987 году въехали. Поэтому дом хоть и построен при Сталине, но по факту эксплуатируется только 30 лет.

Увидев, что дом №17 попал в предварительный список из 4,5 тыс. домов, жильцы собрали подписи против и отнесли в управу. Но чиновники стали сомневаться в их подлинности. «Тогда мы сами поехали к главе управы — удалось собрать собственников 22 квартир из 44, остальные не смогли из-за работы,— рассказывает Николай Белов.— И вот так в последний момент нас сняли с голосования». Но у жильцов до сих пор нет уверенности, что все обошлось.

— У нас была встреча с префектом Бабушкинского района, я после нее подошла к главе управы и спрашиваю: если дом №17 отбился, то, может, и №19 сносить не надо? Тут ведь не построить ничего, это точечная застройка будет,— рассказывает Наталья.— А он улыбается и говорит, мол, ваш дом снесут и туда отлично встанет 14-этажка. А когда ее будут строить, то и №17 пойдет трещинами, станет аварийным, и жильцы сами попросят, чтобы их расселили.

Она замолкает, потом неуверенно продолжает: «Я даже не знаю, это шутка была, что ли? Если шутка, то не смешная».

18 мая несколько человек из дома №17 поехали в управу, «не ругаться, а донести свой взгляд». Жильцов принял заместитель главы управы Роман Лукашов.

— Мы только зашли, даже не успели осветить свой вопрос — а этот товарищ сразу говорит: «Передайте Белову, если он не прекратит активничать, то им займется МВД и ФСБ»,— рассказывает Зоя Валентиновна.— Я ему ответила, что я вообще-то мать Николая,— а он не смутился даже. И в конце встречи снова повторил, что если Николай будет вести агитацию в соседнем доме, то придет ФСБ.

— Это нормально вообще? Нет, скажите, это нормально?! — не выдерживает Светлана Жукова.— Извините, у нас есть право обсудить с соседями такую важную вещь. Если их дом будут сносить, то мы в двух шагах рядом живем. Мы имеем право обсудить с ними ситуацию. У нас ФСБ средство запугивания народа, что ли?

Заместитель главы управы Бабушкинского района Роман Лукашов в беседе с “Ъ” сначала назвал рассказ жителей «полным бредом, который нечего и комментировать». Потом все-таки уточнил:

— Я предупредил членов инициативной группы, что на этого Николая поступает много жалоб из соседних домов. Он ходит туда, раскладывает листовки, настраивает людей против программы реновации. При этом информация у него неточная, потому что по реновации пока даже законодательной базы нет.

Господин Лукашов пожаловался, что закон еще даже не принят, «а в Twitter и Facebook уже пишут домыслы, которые не соответствуют действительности».

Мимо площадки медленно идет грузный пожилой мужчина — при каждом шаге он тяжело опирается на черную трость с вмонтированным в рукоятку фонариком. Увидев собравшихся соседей, он останавливается в отдалении и молча смотрит на них.

— А вот Николай Яковлевич у нас за снос дома,— громко, чтобы он наверняка услышал, произносит одна из женщин.— Вы сходите, поговорите с ним, почему он так решил.

Мужчина так же молча переводит взгляд на меня. Я иду к нему, чувствуя себя парламентером на поле боя. Представляюсь и неловко уточняю:

— Тут соседи говорят, вы за снос дома. А почему?

Николай Яковлевич смотрит на людей, с которым прожил много лет бок о бок. Потом с вызовом отвечает:

— Я здесь с 1987 года живу, дольше многих. Но я за снос. Потому что нет лифта. Я пожилой человек, инвалид. Мне тяжело ходить на третий этаж…

— А я живу на четвертом этаже и уж наверное не моложе вас! — с площадки тут же доносится реплика от Эллы Георгиевны.

— Во-вторых, мусоропровода нет. Приходится мусор выносить на помойку, далеко…

— И очень хорошо, что мусоропровода нет! — снова перебивают его.— Иначе была бы вонища! И крысы!

— Ладно вам, дайте человеку сказать свое мнение,— успокаивают женщину соседи. Но Николай Яковлевич отворачивается от них и молча уходит. Я провожаю его до двери подъезда.

— А вы не пробовали как-то решить эту проблему с лифтом? Например, переехать в другой дом. Или поменяться квартирами с кем-то с первого этажа?

— Да ну какой переезд,— отмахивается он.— А обмен — мне предлагали переехать в двушку на втором этаже. Но у меня три комнаты, меня такое предложение не устраивает. Ладно, я вообще не в курсе, что тут происходит, только из Геленджика вернулся. Сейчас сын приедет, пойдем в управу разбираться.

Парламентер возвращается на площадку с ответом, который и так все слышали.

— Ну что эти чиновники делают, перессорили весь город,— грустно говорит Светлана.

Вот Татьяна, соседка, мы же прекрасно семь лет общались. А теперь она за снос, а я против. И как будто кошка между нами пробежала.

— И вся страна опять москвичей ненавидит,— добавляет Любовь Кузина.— Люди в регионах в таких жутких условиях живут, а им в новостях рассказывают, как москвичам на халяву снова что-то делают. А правды-то и не показывают.

Я спрашиваю, кто еще в доме выступает за реновацию. Мне называют номер квартиры, но присутствовать при разговоре никто не хочет. Дверь открывает незрячий мужчина, который совершенно не удивляется моему неожиданному приходу.

— Да, я за снос,— устало объясняет он через порог из темной прихожей.— В этой квартире 51,9 кв. м живут три семьи по соцнайму, семь человек. Я инвалид по зрению, очередник — а при реновации обещают отдельное жилье. Сам я на него не заработаю. Понимаете, мне государство первый раз дает в жизни шанс что-то улучшить. Почему соседи лишают меня этого шанса?

Соседи на площадке вздыхают:

— Вы тоже поймите, моя квартира — это моя частная собственность. И никто, даже самый нуждающийся человек, не может решать судьбу моей собственности,— говорит Любовь Кузина.— Мэрия говорит, что реновация решит проблему очередников. Но не за счет же моей собственности! У нас в городе полно пустующих непроданных квартир — выкупите у строителей, отдайте очередникам. И если кто-то из нашего дома хочет переехать в новостройку — помогите им, а на их место придут те, кто ценит сталинки. Чиновники просто забыли, что такое индивидуальный подход к людям. Они привыкли все в цифрах считать, дома тысячами сносить. Но в каждом доме живут люди, понимаете? И для многих переезд — настоящая трагедия. Такие вопросы нужно решать индивидуально, а чиновники об этом даже не думают. Для них люди — пыль.

Программа реновации Москвы еще не началась, но самих москвичей она уже изменила.

— Мы не боимся ФСБ. Мы все ходили на митинг и пойдем еще,— обещает мама Николая.

— Мы смотрим центральные каналы, а там вообще нет точки зрения тех, кто против сноса домов,— возмущается госпожа Кузина.— Вот мне всегда нравился Владимир Соловьев. Думала: ну какой он умница, не боится правду говорить. А теперь я столкнулась с тем, как он освещает мою беду,— и у меня сразу глаза раскрылись. Как он, оказывается, однобоко все подает, как умалчивает принципиальные моменты, как кривляется. Неужели и по другим темам он так себя вел, почему я этого не замечала?

Светлана рассказывает, как на встречу жителей с депутатом Госдумы Николаем Тетериным приехали съемочные группы «России-1» и «России-24»:

— Я подхожу, говорю: ребята, приезжайте, сделайте сюжет про наш дом. А они говорят: «Нет, мы только актуальные темы освещаем».

— Знаем мы эти темы — Украина и Трамп, Трамп и Украина,— ругается Любовь Кузина.— На всех каналах только об этом говорят. Один только плюс — мы хоть знаем теперь, сколько у нас в стране дармоедов-политологов!

Все смеются, женщина тоже улыбается и продолжает уже спокойным тоном:

Вы поймите, мы не против реновации. Но пусть реновация приходит к аварийным домам, где она и правда нужна. А у мэрии даже нет достоверной информации о состоянии зданий в городе.

Она рассказывает, как перед встречей с главой управы решила получить в БТИ документ об износе дома.

— Мне говорят — можем дать справку за 1100 руб. или подготовить технический паспорт, там подробная информация, но и стоит 2,5 тыс. руб. Ну, думаю, с техпаспортом солиднее будет,— вспоминает пенсионерка.— Через пять рабочих дней звонят: все готово, приходите. Я забираю паспорт, читаю, а там написано — износ здания 11%... по данным 1987 года! Ну как у нас городские службы работают, если у них 30 лет ничего не обновлялось? Как они решали судьбу нашего дома, других домов?

— А ведь зарплату из наших налогов получают,— мрачно говорит Светлана.— Но ничего. Нас не запугаешь ни МВД, ни ФСБ. Если мэрия посмеет здесь точечную застройку начать, мы устроим тут майдан во дворе. Разобьем палатки и отстоим свой дом. Я даже не боюсь это заявлять. Если они посмеют дом снести, то получат майдан, как в Украине…

— Повторяешься, Свет, не надо… — тихо перебивает ее кто-то.

— Ничего, лучше дойдет. Никакой точечной застройки тут не будет, пусть даже не планируют,— зло бросает она.— А когда отстоим наш дом, мы и другими вопросами займемся. Пора уже выяснить, куда идут деньги на капремонт и почему нам фасад до сих пор не покрасили.

Текст: Александр Черных
Верстка: Дмитрий Маскалев
Также над проектом работал: Дмитрий Кучев