"Человеку нужно место тишины"

30 октября 2017 года в Москве на проспекте Сахарова будет открыт монумент "Стена скорби" скульптора Георгия Франгуляна. "Огонек" об этом проекте, посвященном памяти жертв тоталитарного режима, рассказал одним из первых еще два года назад (N 39 от 5 октября 2015 года), а также впервые представил 3D-макет памятника. Теперь наши корреспонденты побывали в мастерской

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 5

Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин  /  купить фото

Когда бронзовая форма застынет, ее можно отшлифовать

Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин  /  купить фото

Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин  /  купить фото

Фрагменты композиции создаются отдельно, затем монтируются со Стеной

Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин  /  купить фото

Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин  /  купить фото

— В мегаполисах всегда проблема с обустройством трагедийного пространства. Большой город в общем-то не рассчитан на память, он живет одним днем...

— Я только что был в Нью-Йорке, смотрел мемориал на месте башен-близнецов, очень хороший, даже познакомился с автором. Им удалось создать такое пространство в центре города, которое необходимо человеку, чтобы... помолчать. Место тишины. Но там большое пространство, в сравнении с нашим. У нас все сжато в тиски. У нас другая идея... В Нью-Йорке — трагедия, а здесь — вселенская трагедия. Зажатое общество, сжатые судьбы. Мясорубка. Там еще рядом на Сахарова стоит здание, я его называю комод — нависающий, страшный. Я воспользовался им и как бы включил его в общий ансамбль — оно играет роль власти, косности самой системы, нависающей вечно над человеком.

— Получается, вы специально задумали пространство таким образом, чтобы посетитель ощущал тесноту?

— Дело не в тесноте. Надо, чтобы, попадая туда, вы ощущали дискомфорт. Это не место комфорта. В Нью-Йорке на самом деле — тишина и комфорт. Но они не пережили того, что пережили и переживаем мы. Жертвами тоталитарного режима я считаю всех нас — себя, своих детей и внуков, потому что это до сих пор, к сожалению, всех живущих касается. Тех, кто это устроил, и тех, кто пострадал, давно уже нет в живых, но чувство страха продолжает жить, я его в себе чувствую — с ненавистью,— потому что я все равно оглядываюсь. Мы все оглядываемся. Нам все время напоминают об этом страхе, не дают забыть, таким образом, этот страх бесконечно воспроизводится. И вот это ужасно. Мне хочется повлиять на сознание, хочется, чтобы человек задумался. Потому что все, что мы видим вокруг, слышим сегодня, к сожалению, говорит нам о том, что мы с радостью готовы все забыть. Сделать вид, что ничего не было.

— Можно ли вообще создать атмосферу скорби в самом людном месте столицы?

— Садовое кольцо — это вечное движение. А у нас будет фрагмент, намеренно лишенный жизни, как бы выхваченный из жизни, и он тоже образует кольцо, дугу — смерти. Это можно сравнить и с косой; кое-где она зазубренная, как гигантская расческа, которой провели по живым людям. Где не было зуба, там осталось непричесанным. А все остальное — причесалось. И то, что этот мемориал будет в самой гуще города, не в специально отведенном месте,— в этом как раз и есть символизм. Потому что репрессии были везде. В каждом дворе, в каждом подъезде. Вся карта СССР испещрена ГУЛАГами. Мемориал в городе — это большая редкость. Меня пытались в самом начале убедить, чтобы я уменьшил размеры стены, сделал "маленькую вещь". Москомархитектуры предложил сделать стену высотой в 4,5 метра, то есть заборчик такой. Но я им сказал: я автор, мой проект был признан победителем среди других 336 проектов и я имею право сам решать, какой памятник делать. Либо монумента просто не будет. Они согласились. (Высота бронзового горельефа будет 6 метров, длина — 30 метров.— "О".)

— На углу проспекта Сахарова и Садового кольца узко, там мало пространства; когда я в ноябре 2015-го спрашивал вас об этом, вы ответили, что воспринимаете это для себя как вызов...

— ...Это вынуждало придумать идею, которая исключает стандартное решение. И потом это пространство между Сахарова и Садовым еще нужно было создать. В итоге замысел такой: в центре стена, это понятно,— экспрессивная, полуабстрактная лепка, не имеющая конкретных изображений, угадываются головы, но это даже не стена плача, а стена ужаса; по бокам — две бронзовые скрижали, на которых написано одно-единственное слово, на 22 языках: "Помни". Вход сквозной — в стене будут прорези в виде человеческих фигур, через которые можно проходить, можно остановиться. И по бокам еще будут как бы скалы, плачущие скалы. Изначально они были горизонтальными, соединяясь со стеной в единый ансамбль, они должны были создавать своеобразные эшелоны движения. Но полностью реализовать эту идею не удалось. Вместо них будут вертикали — столбы, облицованные камнем. Камни будут прикручены к бетонным столбам ржавыми болтами, костылями. Они должны передавать состояние ужаса, скрежета, ржавчины, окаменения... И будет довольно сложная система подсветки.

— А почему первоначальный замысел не удалось реализовать?

— Деньги! Это стоит дорого. Потом мне приходится подстраиваться под строителей, учитывать, что они в состоянии сделать. А они, к сожалению, не могут понять, чего я хочу. А объяснить я не могу...

— Как вы будете эту стену, а по сути, огромную конструкцию перевозить из загородного цеха в центр Москвы?

— Это как раз технические проблемы, они несущественны. Главная проблема была — сделать саму стену. 90 тонн глины я перелепил своими руками. Я не нанимаю лепщиков. Мне помогали, конечно,— глину подать, доски переставлять, но лепил я сам. Всю стену.

— Невероятно!..

— Если честно, я дошел до полного изнеможения. Нужно ведь на строительных лесах стоять целый день, в цеху, где больше плюс восьми градусов не было зимой. Глина ледяная. Ты трогаешь ее — первые час-два ничего, а потом начинает все ломить от холода.

— Сколько времени лепка заняла?

— Месяцев восемь.

— А каков график?

— Каждый день без выходных. Это все еще поливать постоянно надо, все время — глина же высыхает. И ты все время в этой жиже находишься. Присел на доску, а у тебя жопа мокрая... Стену нельзя лепить по частям, только целиком. Пока лепишь фрагмент, нужно одновременно видеть всю стену, чтобы не выбиться из общего замысла. Ты должен все время это состояние в себе сохранить. По фактуре эти фрагменты стены — вы увидите — корявые, страшные. И эмоциональные. Они кричат, вопиют...

Знаете, мне врезалось в память детское воспоминание: в 1940-1950-е, когда объявляли очередной список врагов народа, все, у кого в доме хранились журналы, должны были их изображения найти, даже если это общая фотография, и закрасить, заштриховать лица. Нас, детей, к этому не подпускали; но я прекрасно помню, как бабушка моя — пианистка, интеллигентнейшая женщина — ночью, когда все уже спят, сидела и заштриховывала врагов. Она все прекрасно понимала, но делала это, чтобы хоть как-то уберечь семью. И вот эти фиолетовые чернила, это черканье — так происходило в каждом доме, по ночам.

Эти вычеркнутые фигуры и сейчас можно найти в библиотеках. Вычеркнутые из жизни, буквально. Образ стены родился во многом от этого воспоминания. Когда вы увидите фактуру стены, вы поймете, что это — тот самый скрип перьев, замусоленная бумага, состояние жидких чернил, которые скатываются шариками. Я пытался изобразить вот эту жуть, эти вычеркнутые поколения. И надо понимать, что это трагедия не только российских народов. Много было уничтожено и китайцев, европейцев, даже американских граждан. Множество национальностей. Поэтому монумент этот обращен ко всем — он должен стать общемировой универсальной памятью. И это особая ответственность для художника. Я не знаю, будет ли этот монумент воспринят как покаяние — не думаю, что сейчас это слово будет произнесено вслух... "Помни" — да, но что именно? В любом случае, это означает акт признания общей вины. А это уже немало.

— Год назад вы объявили о том, что будете собирать деньги на памятник с помощью краудфандинга. Денег, выделенных государством, не хватило?

— Стоимость монумента определена экспертизой в 460 млн рублей. Именно монумента — не строительной части. Город выделил 300 млн, остальное сейчас собираем. Люди дают очень активно: один принес брусочек бронзовый, старушка принесла медные монеты... Понимаете? Вот то, что может дать народ... Монумент в Нью-Йорке стоил 600 млн долларов — это вам для сравнения. Из них 60 млн дал город, а 540 собрали люди. Но это богатая страна.

— Выходит, на памятники не зазорно собирать деньги?

— Нет, исторически так было, на Пушкина собирали. Но в России никогда не могли собрать полностью сумму, все равно казна давала основные деньги и город... Все, что зависит от меня, я сделаю.

— На месте монумента уже идут какие-то работы...

— Сейчас площадь перестраивается. Вырыты котлованы, делаются фундаменты, ограждения и так далее. Идут работы по благоустройству. Заканчивается отливка. Мы выбрали потрясающий камень, черный сланец из Карелии, он по образу и даже по месту происхождения очень нам подходит. Им будет вымощена вся площадь. Особенность этого монумента в том, что я создаю не просто скульптуру, а целиком пространство, весь этот пятачок, 2 тысячи квадратных метров. Вы знаете, у нас, к сожалению, 98 процентов скульпторов не понимают задач, которые стоят перед скульптурой вообще, не только монументальной. Скульптура — это прежде всего создание пространства, а не предмета. У меня просто крик души. Ругать то, что делают сейчас в городе, я не хочу, это не мое дело, но я хочу просто, чтобы люди, причастные к этому, задумались. Скульптура — это вовсе не то, что нам сегодня предъявляют.

— Когда начнется монтаж?

— В середине августа. Саму стену, предварительно разрезанную, я соберу быстро, смонтирую. Время у меня есть, по плану я укладываюсь. Думаю, что к концу сентября в принципе все будет готово. Главное для меня сейчас — сделать и поставить. В жизни скульптора есть два счастливых момента: когда ты только задумал, и в конце, когда смонтировал, накрыл тряпкой — и все.

Беседовал Андрей Архангельский