Тени избитых предков
Игорь Гулин о торжестве институциональной меланхолии
В ММСИ на Гоголевском бульваре открылась выставка "Московские дневники", посвященная советским путешествиям философа Вальтера Беньямина и искусствоведа Альфреда Барра — большая инсталляция, мешающая документы с выдумками и открывающая диковинную метапозицию по отношению к истории авангарда
Фото: Иван Ерофеев / предоставлено пресс-службой ММОМА
Фото: Иван Ерофеев / предоставлено пресс-службой ММОМА
Фото: Иван Ерофеев / предоставлено пресс-службой ММОМА
Фото: Иван Ерофеев / предоставлено пресс-службой ММОМА
Молодой немецкий философ Вальтер Беньямин попал в советскую Москву в конце 1926 года. Через пару месяцев он, как известно, уехал с разбитым сердцем и в политической растерянности. Через год сюда же в поисках новых достижений советского модернизма прибыл американец Альфред Барр, в будущем первый директор нью-йоркского Музея современного искусства. "Московский дневник" Беньямина давно издан по-русски и стал культовой книгой. Дневник Барра тоже переведен пару лет назад. Беньямин и Барр, разумеется, ни разу не встречались, хотя ходили примерно одними тропами, смотрели на одни и те же вещи, испытывали схожие восторги и фрустрации. Встречу их инсценирует эта выставка.
Ее устройство поначалу может сбить с толку. "Московские дневники" притворяются документальным расследованием, исторической реконструкцией. Но никаких документов, ничего "настоящего" тут нет — только муляжи и миражи. Даже вместо вполне доступных оригинальных картин — не слишком качественные копии шедевров Малевича, Гончаровой, Родченко и др., сделанные анонимными ремесленниками (включая и четыре "Черных квадрата" разных калибров). Речь даже не о знаменитой "технической воспроизводимости" произведения искусства, про которую писал один из героев выставки. Вместо нее — ремесленное копирование, оказывающееся жестом куда более радикальным — вымывающим из произведения не пресловутую ауру (с ее потерей все давно смирились), а саму идею оригинальности, авторства, заверяющего подлинность революционного открытия авангарда. Вместо нее остается выхолощенный знак, место в экспозиции, разменная монета истории искусства.
Фото: Иван Ерофеев / предоставлено пресс-службой ММОМА
Рядом с копиями картин, а также фрагментами из текстов Барра, Беньямина и других авторов, образующих своего рода хор в этой пьесе о судьбе модернизма, располагаются еще более странные артефакты. Это живописные репродукции фотографий авангардистских выставок, разного рода схем и пояснений к ним — недостоверные картины, изображающие документы, вместо самих документов. Так становится ясен основной предмет "Московских дневников" — это история истории искусства.
Здесь появляется и третий главный персонаж — Алексей Федоров-Давыдов, советский искусствовед, в 1930-х заклейменный за "вульгарный социологизм". На посту заведующего отдела нового искусства в Третьяковке он устраивал последние официальные выставки авангардистов, в том числе и ретроспективу Малевича. Представлял он их не как революционных художников, а как упадочное "искусство промышленного капитализма", демонстрирующее разложение буржуазного человека. В помещении ММСИ социологические эксперименты Федорова-Давыдова вступают в диалог с работой Барра — прежде всего со знаменитой нью-йоркской выставкой "Кубизм и абстрактное искусство" 1936 года. Эта экспозиция во многом сформировала до сих пор работающий западный нарратив об истории авангарда и включила в него Малевича и Родченко на правах двух главных советских гениев.
Копии-призраки выставок Барра и Федорова-Давыдова занимают соседние комнаты — как два равноценных способа запустить революционный авангард в оборот истории искусства, спасти и обезвредить его. Первый — либеральный дискурс о череде сменяющих друг друга новаторств великих художников — одержал тотальную победу во всей западной культуре. Второй — превращающий авангард в материальные свидетельства социальных условий его творцов — оказался полностью забыт. Однако контрастное соседство представляет оба этих способа мыслить историю глубоким архивом, руинами устаревшей современности. Здесь и пригождается фигура Беньямина. Он фигурирует не только в качестве мыслителя копии, но и как призрак-фланер, освящающий эту свалку, как знаменитый "ангел истории", созерцающий ее обломки.
Фото: Иван Ерофеев / предоставлено пресс-службой ММОМА
Впрочем, кто такой Беньямин? Сам философ тоже становится здесь полупустым знаком, объектом копирования. Тут стоит, наконец, сказать, что "Московские дневники" — проект Центра экспериментальной музеологии (российского коллектива художников-кураторов), сделанный при поддержке так называемого берлинского Музея американского искусства. Последней институцией заправляет человек, именующий себя Вальтер Беньямин. Уже 30 лет этот Беньямин-призрак, Беньямин-копия выступает с лекциями и устраивает выставки, так или иначе деконструирующие основы модернистского канона истории искусств, превращающие эту историю в набор устаревших сувениров, коллаж симулякров. К выставке прилагается буклет, в котором напечатана беседа лже-Беньямина с также "воскресшим" Федоровым-Давыдовым, а издательство V-A-C выпустило томик его теоретических "Новых сочинений". Присутствие этой фигуры как бы выводит интригу выставки на интернациональный уровень.
"Московские дневники" — из тех проектов, что настойчиво требуют интерпретации, задействуют сотни контекстов и аллюзий. Легче всего прочитать их, конечно, через призму институциональной критики. Но это кажется ошибкой. Мы действительно видим, как через "историю искусства" из авангарда окончательно вымывается вся его революционная сила. Его беспомощность, пустотность делается зримой. Сама эта история искусства тоже наглядно превращается в ржавый аппарат музейной машинерии. Все это мы и так хорошо знаем.
Интереснее другое: таким же неэффективным здесь оказывается сам критический аппарат. Весь язык левой концептуалистской иронии с ее хитрыми смещениями контекстов, реактивацией забытых смыслов, нежностью к маргинальным формам тут будто бы расписывается в своем бессилии, тоже оказывается системой пустых знаков. Критические жесты становятся такими же сувенирами, как авангардистские находки. Место им разве что в музее.
Фото: Иван Ерофеев / предоставлено пресс-службой ММОМА
Институциональная критика мертва. На ее место приходит институциональная меланхолия. Именно она — главное содержание этой выставки. В ней есть особое, чуть неприличное, печальное наслаждение. Ни в авангард, ни в критическую мысль верить больше не получается, но можно вспоминать, как это было приятно.
Близкой параллелью из массовой культуры, проясняющей устройство этого удовольствия, могут служить фанфики — анонимные фанатские истории про известных персонажей, в которых герои также утрачивают привязку к оригиналу, теряют авторство. Главное чувство фанфиков: история закончилась навсегда. Но у нас остались любимые персонажи — или, по крайней мере, их копии-воспоминания, и теперь можно отправить Индиану Джонса на кексы к Бильбо Бэггинсу.
В последней комнате "Московских дневников" происходит нечто похожее. Она представляет собой интерьер авангардистской гостиной, с конструктивистской мебелью, супрематическим фарфором, сентиментально расставленными фотографиями и выдуманными, датированными 2000-ми годами отрывками воспоминаний о московских встречах Беньямина, Барра, Третьякова, Родченко и прочих. Новый Беньямин-призрак любит повторять: история искусства — это не history, а story. Разоблачая ее основания, мы получаем ее в собственное пользование, но что с этим делать дальше — непонятно. Оставаясь в стенах музея, превратить story обратно в history, вернуть ее политическому времени не получается. Можно только творить и коллажировать копии, сочинять уютные фанфики, предаваться институциональной меланхолии. При всем своем остроумии, "Московские дневники" кажутся по-настоящему отчаянной выставкой.
«Московские дневники». Московский музей современного искусства на Гоголевском бульваре, до 20 августа